Боярина сопровождали две дочери. Правда, о своем внезапно возникшем родстве они узнали перед самым отъездом, но никакого потрясения не испытали, потому как уже почти год были готовы к чему-то подобному.

Еще в составе делегации присутствовал художник. Почти настоящий — во всяком случае, император в конце концов сумел различить, где он нарисовал лошадь, а где таракана. А вообще-то данный индивидуум обладал весьма многоступенчатой легендой.

Первый ее слой состоял, как уже говорилось, в том, что он едет в Париж, дабы на месте снабжать иллюстрациями эпический труд Воскобойникова. Однако вскоре по приезде в столицу Франции должно было выясниться, что на самом деле молодого человека зовут Александр Милославский, и он один из последних представителей старинного княжеского рода, почти под корень изведенного Петром Первым. Теперь, опасаясь за свою жизнь, молодой княжич решил покинуть Россию. Ибо ныне царствующий внук Петра неоднократно заявлял, что будет по мере сил продолжать дела своего великого деда.

Однако и это было еще не все. Присмотревшись к юному князю, можно было усомниться в его половой принадлежности — ведь юношам как-то не очень свойственна грудь третьего размера, да и попа у них, как правило, немного не такой формы. В общем, Людовику Пятнадцатому предстояло впасть в подозрение, что это не совсем Александр, а скорее Александра. Которое потом подтвердит Воскобойников — да, мол, это и есть княжна Александра, внучка того самого князя Ивана Милославского. Причем тут ему даже не придется врать — упомянутая девушка, еще только начиная работать на бабку, откликалась на имя Сашка Вертихвостка. Действительно, она умела очень завлекательно вертеть тем местом, откуда в случае своего наличия рос бы хвост. А император уже озадачил кого надо поиском случайно уцелевших Милославских — чтоб, значит, они ее удочерили, увнучили или еще как подтвердили свое родство с этой замечательной девушкой.

— А вдруг не захотят? — поинтересовался тогда Платон, но понял свою ошибку еще до того, как глянул на императора. Как то есть они могут не захотеть — совсем, что ли, дурные? Да это лучше будет самим сразу повеситься.

Женская свита Воскобойникова была набрана им по результатам предварительных исследований вкусов французского короля — Платон не исключал, что какая-то из девушек может понравиться ему сразу. Ну, а если нет, то появится материал для корректировки предъявляемых к кандидатке требований.

Примерно в это же время в Россию из Пруссии возвращался великий химик, микробиолог и астральный целитель Кристодемус. Его миссия в Берлине увенчалась полным успехом по всем направлениям. Король в результате лечения почувствовал себя лучше, и его приступы внезапной ярости почти прекратились. Шенда понимал, что тут сработали не столько чудодейственные свойства керосина и даже не его мерзкий вкус, столько цена оного препарата. Королю просто жадность не давала зря гневаться, она оказалась куда сильнее болезни. В общем, в состоянии больного наступило улучшение, и какая разница, что за фактор сыграл в этом решающую роль.

А еще Кристодемус вез лично написанное королем приглашение императору Петру Второму ближайшим же летом посетить Берлин. Вот целитель и торопился в Москву, дабы поскорее передать письмо его величеству. Хотя, конечно, только этим причины для спешки не ограничивались.

Узнав подробности о керосиновой коммерции Кристодемуса, император предупредил, чтобы тот сразу сказал, когда цена новейшего чудодейственного лекарства начнет падать. Потому как молодой царь из каких-то своих соображений не хотел долго держать в тайне тот факт, что керосин получается из нефти. Так вот, за всего за две с небольшим недели в Пруссии Шенда заработал почти шесть тысяч талеров, причем более чем на две трети — именно на керосине. То есть ни о каком насыщении рынка и связанным с ним падении цены не могло быть и речи, и целитель торопился лично поведать об этом его величеству, чтобы он как-то подкорректировал свои планы относительно разглашения тайны. Пусть все и дальше считают, что керосин получается из моржового жира. Причем моржи годятся не абы какие, а только те, которые старше тридцати лет. Император специально ввел именно такое условие, дабы браконьеры, кои неизбежно там появятся, не трогали моржовую молодь, а били только глубоких стариков. Кристодемус, услышав то условие, даже задумался — да какая же польза может быть от этих ластоногих, что царь о них так заботится? Однако до сих пор узнать хоть что-то обнадеживающее так и не удалось.

Ломоносов пока еще не пустился в путь, но тоже собирался в ближайшее время покинуть Санкт-Петербург и двинуться в Москву, имея при себе весь запас полученного соединения калия с хлором, которое с подачи императора уже именовалось ломоносовой солью. Вещество действительно оказалось хоть и опасным в обращении, но очень интересным. В частности, будучи смешано с сахаром, серой и мелко толченым стеклом, оно образовывало гремучую смесь, взрывающуюся от удара определенной силы. Кроме этого, так называемого инициирующего разрыв-состава (название было предложено царем вместе с заданием на разработку), Михаил, обнаружив, что новая соль ведет себя во многом подобно селитре, по собственной инициативе попробовал сделать на ее основе порох. Этот получилось, хотя и не при таком соотношении компонентов, как в обычном порохе, и новый оказался примерно вдвое мощнее, вот только обращаться с ним требовалось куда осторожней. Все бы хорошо, но ружья при выстреле давали слишком сильную отдачу, а у одного даже треснула казенная часть ствола. А вот пистолеты с новым порохом стреляли намного лучше почти без каких-либо неприятных последствий. Задумавшись, почему так, Михаил пришел к выводу, что все дело в скорости горения. Она должна быть такой, чтобы порох полностью сгорел как раз за то время, что пуля разгоняется в стволе, а не больше или меньше. У старого пороха эта скорость зависела от того, насколько плотно был запрессован заряд, а у нового такая зависимость была выражена гораздо слабее — он всегда горел очень быстро. Изложив все это в письме его императорскому величеству, Ломоносов в ответ получил вежливый выговор за то, что передает столь секретные сведения обычным письмом, и приказ возвращаться в Москву, где будут созданы все условия для продолжения исследований.

Получив приказ выяснить, откуда Феофан Прокопович узнал о розыске в Рязани людей, пытавшихся летать, Анастасия Ивановна выполнила его довольно быстро. Оказалось, что у владыки была собственная разведслужба — хоть и совсем маленькая, но довольно эффективная. Руководил ей некий иеромонах из Пскова, отец Антоний. Возраста он был среднего, никак не больше сорока лет, но выглядел куда старше из-за чахотки, причем, похоже, в последней стадии. Узнав все это, император пригласил иеромонаха на ужин, не очень опасаясь заразиться — все-таки в детстве ему делали прививку.

— Задумал я, отче, построить храм рядом с Лефортовским дворцом, — начал Сергей, покончив с десертом. — Потому как народу во дворце обитает много, и разве это дело, когда за духовным окормлением им приходится шастать аж на Покровку? Вот только с кандидатурой настоятеля у меня пока как-то не очень. Пряхин, конечно, служитель достойный, с должностью царского духовника как-то справляется, но для настоятеля больно уж он невоздержан в питии, да и умом не блещет. Начал искать, и кое-кто мне порекомендовал тебя. Возьмешься за такое дело? С отцом Феофаном мы в случае твоего согласия как-нибудь договоримся.

— Я бы с радостью, ваше величество, да только, похоже, не дожить мне до окончания строительства, — усмехнулся отец Антоний.

— А вот тут есть варианты. Слышал небось, что я два года назад едва не отдал Богу душу? Вытащил же меня с того света целитель Шенда Кристодемус. Силы он неимоверной — у него не то что больные, практически мертвые и то выздоравливают. Правда, не все, а только те, кто верно служат моей особе. Остальные, как правило, помирают. Подумай, а насчет того, что он якобы еретик, так это завистники слухи распускают. Шенда — по всем правилам крещеный православный грек.

На самом деле молодой царь не был до конца уверен даже в истинности последнего пункта, не говоря уж об остальных, но в данный момент это не играло никакой роли. Потому как перед ним сидел кандидат на роль создателя второй секретной службы, в будущем способной конкурировать с бабкиной, и Новицкий собирался приложить все усилия, дабы он побыстрее миновал кандидатскую стадию. В конце концов, зря, что ли, из будущего захвачены стрептомицин и другие антибиотики? У них же срок хранения не бесконечен, а он, император, пока здоров, как бык.

Старший комендант Нулин почти весь февраль провел в тягостных раздумьях, и причиной тому было одно поручение императора, которое у Василия пока никак не получалось исполнить. Оно касалось мужа девицы, попавшейся на воровстве керосина, а потом ставшей лейб-инженером и, как намекнул в шифрованном письме Афанасий Ершов, еще и новой царской любовницей. Так вот, отставной гвардии поручик Татищев должен был отдать богу душу, но почему-то решительно не хотел этого делать. И в чем только она, его насквозь пропитая душа, еще ухитрялась держаться? Оное было Нулину совершенно непонятно.

Трудности возникли оттого, что Татищев обязан был скончаться каким-нибудь безукоризненно естественным образом — ни пьяная драка, ни нападение разбойников, ни дуэль в качестве причины категорически не годились. Отставной поручик мог дать дуба от обжорства, но вот от голода не имел права. И от пьянства, естественно, он тоже мог помереть, но лошадиные дозы портвейна ему почему-то особого вреда не приносили. Подчиненные Нулина, кои по очереди работали в качестве собутыльников Татищева, и то страдали больше, чем этот пропойца! Да потом им еще по распоряжению царя приходилось доплачивать за вредность — это ж какие расходы, прямо душа кровью обливается. Тем более что ему лично участвовать в питейных вахтах царь строго-настрого запретил. Ну нет в жизни счастья, и все тут! Кто там у нас сегодня дежурный, пора отправлять смену предыдущей вахте.

Нулин глянул в окно, за которым бушевала февральская метель, и его слегка передернуло. В Летнем дворце и так не жарко, все-таки тонковаты его стены для русских зим, плохо держат тепло, а тут еще и на улице творится черт знает что, хороший хозяин и собаку не выгонит. Хотя... собаку? Да эта пьянь хуже любой шавки! Вот пусть намерзнется, простудится и помрет, куда уж естественней.

Василий быстро достал писаные лично императором условия и еще раз перечитал, хотя к нынешнему дню и так, почитай, знал их наизусть. Нет, про смерть от переохлаждения там не говорилось ничего. И, значит, следовало проинструктировать дежурную смену относительно изменения планов.

Итак, портвейна она с собой не почти принесет, но скажет, что его полно в Летнем дворце, и пригласит Татищева туда. Вот, значит, и пойдут они — пьяные, периодически падая в сугробы, все две версты, что отделяют дом поручика от дворца. Кстати, надо сказать старшему истопнику, чтобы топили только две печи, пусть во всем левом крыле будет холодно и промозгло. Не может быть, чтобы эта пьянь без вреда для здоровья все перенесла! А даже если и выйдет так, то ведь наверняка это не последняя метель.

Старший комендант еще раз прикинул, как будут развиваться события, и вскоре нашел слабое место только что придуманного плана. Ведь получается, что хмырь может дать дуба в царской резиденции! А это совсем ни к чему, и, значит, надо держать наготове пароконные сани с хорошим кучером. Как только Татищев вплотную подойдет к встрече с создателем, его надо погрузить в сани и отправить домой, где отставного поручика будет ждать врач, который и примет его последний вздох. Да, так, кажется, будет правильно.

Гордый мощью своего разума, Василий Нулин встал и пошел лично отдавать необходимые распоряжения.

Днем первого марта император получил короткое письмо из Санкт-Петербурга. Прочитав его, хмыкнул и решил, что до вечера надо будет выделить минут десять — потренироваться изображать соболезнующее-трагическое выражение лица, с коим он сообщит Лене полученную новость. В конце концов, в жизни девочки произошло знаменательное событие — она стала вдовой! Впервые, причем вполне возможно, что и в последний раз. Может, сказать, чтобы заранее принесли стакан вина? А то вдруг Лена разволнуется, и ее придется успокаивать.

Не годится, решил Сергей, мне с ней потом еще спать, так что обойдемся без пьянства в императорской резиденции, которое тут, между прочим, вообще запрещено. Надо будет — найдется какой-нибудь другой способ успокоить подругу, если она вдруг впадет в неумеренные переживания. А пока не помешает сходить на третий этаж и отправить Нулину небольшую радиограмму.

Елена пришла поздно и усталая, у нее что-то не ладилось с двигателем для паровоза, поэтому даже не сразу сообразила, о чем ей сообщил император. Вникнув же, спросила, как это произошло.

— Сходил куда-то пьяный в метель, простудился и помер, — пожал плечами Сергей.

— Да, выезд он еще два года назад пропил, — кивнула девушка. — Не знаешь, его похоронят сразу или будут ждать меня?

— Думаю, что не будут, — предположил Новицкий. Основания для этого у него имелись — ведь трудно себе представить, чтобы Нулин нарушил только что полученный прямой и недвусмысленный приказ, гласивший — отпевать и хоронить немедленно, никого не дожидаясь. Еще не хватало, чтобы Лена кинулась в Питер, это в лучшем случае пять дней туда и столько же обратно. Да она еще и простудиться в дороге может, как, например, после Рождества простудилась. Температура была аж тридцать восемь с половиной! Нет уж, пусть Татищева хоронят друзья, то есть дежурная смена собутыльников.

— Хоть и жил он последнее время свинья свиньей, а все равно как-то жалко, — поделилась Елена, садясь рядом с царем. — А теперь, получается, у меня траур, и нам сегодня ночью вместе быть нельзя.

Сергей глянул на подругу — кажется, она на самом деле переживает. И, значит, цитату из анекдота "мы будем делать это медленно и печально" лучше придержать при себе, а то может получиться какое-то неуместное ерничанье.

— Ладно, тогда в твоем распоряжении наша кровать, а я лягу здесь, на диванчике.

— На этом, что ли? — возмутилась Лена. — Он же маленький и неудобный! Ты высокий, тебе ноги будет некуда вытянуть, а мне он в самый раз по росту. К тому же я сплю спокойно, а ты во сне вертишься, еще свалишься ненароком, а это ни к чему. В общем, диванчик на сегодняшнюю ночь мой, а ты спи в кровати, как положено императору.

В эту ночь Новицкий заснул хоть и один, но с неожиданной мыслью — надо же, как, оказывается, приятно, когда о тебе кто-то заботится. Причем то, что на самом деле эта забота совершенно не нужна, ему доводилось спать и в куда худших условиях, чем на том диване, никакой роли не играло.

Глава 22

Новицкий давно обратил внимание, что в восемнадцатом веке климат оказался несколько холоднее, чем в двадцать первом. Причем не в смысле максимальных температур жары летом или морозов зимой, а в среднем. То есть зима здесь продолжалась почти на месяц дольше, чем там. Например, весенняя распутица начиналась примерно десятого апреля, и это учитывая, что в России действовал юлианский календарь, на одиннадцать дней отстающий от григорианского. Поэтому ничего особо удивительного в том, что пятого апреля в Москву прибыла очередная порция гостей из Петербурга, не было.