Полуночные тени (общий файл)

Анегард молчал. Мне казалось, он тяготится неспешностью поездки, необходимостью подстраиваться под еле ползущие телеги селян, под неспешно бредущее стадо. Небось думает: что случись, ни его, ни Гарника на месте нет. Исподволь, как духота перед грозой или холодная мгла перед осенней бурей, его тревога переползала на меня; и я ничуть не удивилась, когда навстречу выметнулся Зиг, обвел наш караван бешеным взглядом и сказал, наклонясь к уху Анегарда, так, что только я, наверное, и услышала, кроме него:

— Вчера в замок изволили явиться баронесса Иозельма. В отсутствие хозяев и капитана стражи управляющий не решился отказать ее милости в убежище. Сегодня рано утром баронесса отправила гонца к Ульфару. Я велел своим поискать, но боюсь, уже не перехватят.

Анегард выругался и пришпорил коня. Махнул десятнику на скаку: мол, веди сам, и поживей! Я взвизгнула. Ссадил бы, что ли!

— Держись, — буркнул Анегард.

Я закрыла глаза и что было сил вцепилась в шершавую ткань камзола. Счастье, ехать осталось всего ничего...

Сказать, что замок на ушах стоял, было бы сильным преуменьшением. Ремесленная слободка и ближние деревни уже перебрались под защиту стен, огромный, обычно пустой двор напоминал бродяжий табор: костры, наспех сооруженные палатки, шум и гвалт, люди и скот вперемешку. И без того мрачный Анегард едва окинул взглядом устремившихся к нему людей, спрыгнул наземь, рявкнул:

— Управляющего сюда, живо! Старост всех! Остальным разойтись!

Расходиться, конечно, никто не поспешил. Отступили немного, вытолкнув вперед трех старост и заметно осунувшегося, бледного и словно пришибленного управляющего. На него и напустился молодой барон — как по мне, вполне за дело.

— Что у тебя здесь творится? — управляющий аж позеленел под яростным взглядом. — Ты что здесь развел? Что за свинарник? Почему люди не устроены по-человечески? Во дворе не пропихнуться, страже шагу не ступить! А если тревога, штурм? Ты соображаешь, что здесь начнется?

Управляющий заикался, разводил руками, но толком ответить не мог. Да Анегард его и не слушал.

— Еще люди подойдут, куда денешь, они ж в воротах застрянут! Нам, может, всю зиму так сидеть, об этом ты подумал? Сам под крышей спишь! Чем ты вообще тут занимался, пока меня не было?

Спасла управляющего от расправы Ланушка. Девочка вихрем сбежала по высоким ступеням парадного входа, протолкалась сквозь толпу и с криком:

— Братик, ты живой! — повисла у Анегарда на шее.

— Конечно, живой, — растерянно моргнул Анегард. — Что со мной сделается, ну выдумала...

— Я так боялась! — девочка всхлипнула и неудержимо разрыдалась, бормоча что-то невнятное: я разобрала только "матушка" и "страшно".

— Погоди, — шепнул сестренке Анегард. — Погоди, я тут быстренько закончу... ну, не плачь...

Иоланта затихла, прижавшись к брату и вздрагивая.

— Так, — Анегард обнял ее за плечи, обвел взглядом двор. — Мужчин по казармам. Женщин и детей разместить в замке. Все имущество переписать, где чье, и в подвалы, там места много. Скот и урожай... перепишешь, у кого что было, и в общую кучу, на прокорм пойдет. Кто чего своего после не досчитается, возместим. Да смотри мне, без приписок! Проверю. Сейчас еще народ подъедет, с ними то же самое. Старосты, отрядите баб Лизетт в помощь, еду пусть на всех сразу готовят. За порядок головами отвечаете. Всё. Пошли, маленькая.

Он взял сестренку на руки и понес к замку. А я, хмыкнув про себя, отправилась искать тетушку Лизетт. Время позднее, кутерьмы с размещением надолго хватит, так что о постели для нас с бабушкой лучше позаботиться самой. И, кстати, о еде для Рэнси. Сама я хотела только спать, но прежде надо накормить пса. Хорошо, что Анегард о нас забыл за суетой: он точно велел бы отвести Рэнси на псарню. И, может, был бы прав — вот только мне спокойнее, когда верный пес рядом.

Кухня — как раз то место, куда мотыльками на огонек слетаются все новости, слухи и сплетни. Поэтому, когда наутро я словила несколько подряд любопытных взглядов, первая мысль была — либо Анегард, либо Зигмонд все-таки проболтались. По счастью, глупостей я натворить не успела: проснулась бабушка, позвала меня растереть спину, затем напомнила о лекарстве для нас с Анегардом — чудеса чудесами, а кровопотерю все равно надо восполнять, что мне, что ему. А пока я рылась в привезенных с собой снадобьях, отмеряла кипяток и перетирала травки (грушанка, очиток, тонколистник, молодые листочки земляники, рябина — последняя горсточка осталась, до новых ягод не хватит), успела поймать краем уха, о чем шепчутся служанки, кидая на меня косые взгляды. Всего-то и вопрос, что в седле у господина зачастила ездить, тьфу на них, дуры!

Вошла Лизетт, и в кухне установилась звенящая напряжением тишина. Я перелила готовый отвар в кувшин, подхватила под донышко, спросила:

— Тетушка Лизетт, господину Анегарду отнесете?

— Сама отнеси, — отмахнулась та.

Я пробормотала, чувствуя, как наливаются жаром уши:

— Так куда? Я не помню... да и...

— Хорош краснеть! — прикрикнула Лизетт. — Лекарка ты или клуша селянская? Пойдем уж, ладно.

Уже выходя, я услышала, как она бросила кухонным девчонкам:

— А вы запомните: одна лекарка десятка полюбовниц стоит! Хвала богам, наш молодой господин это понимает.

— Спасибо, — сказала я, когда первый пролет широкой лестницы остался позади, и никто не мог нас услышать.

Тетушка Лизетт отмахнулась:

— Горе с вами, с девчонками, где бы помолчать — рта не закрываете, а как по делу что сказать... Вот чего тебе стоило самой объяснить?

— Боялась, не поверят. Оно ведь как — чем больше споришь, тем больше и с тобой спорят, а сделаешь вид, что так и надо...

Я запнулась, не умея объяснить толком. Но Лизетт поняла. Кивнула:

— Верно, так оно обычно и есть. А все же иногда нужно как следует рявкнуть, чтоб языки длинные не распускали. Цену себе знать нужно.

Мы поднялись на третий этаж и свернули в коридор, и я сощурилась от бьющего в окно света. Захотелось подойти, высунуться, глянуть на замковый двор с высоты...

— А ты что-то совсем бледненькая, Сьюз. Не заболела?

— Да снилась всю ночь ерунда какая-то, — призналась я. — Наверное, переволновалась вчера, вот и...

Я и в самом деле спала отвратительно. Даже хуже, чем в первые ночи появления Зигмондовой стаи. Словно тонула в липкой, противной бездне. То и дело просыпалась в холодном поту, снова проваливалась в вязкую, засасывающую муть. А там, внизу, кто-то ждал, кто-то страшный, беспощадный и сильный — неизмеримо сильней меня. Ждал, звал, говорил что-то. Правда, что именно, я так и не смогла вспомнить, но от этого было только хуже. Казалось — если бы помнила, смогла бы и бороться. А так — только страх, тревога, которую не объяснишь словами, и острое чувство собственной беспомощности.

— И то, — вздохнула тетушка Лизетт, — разве с таких дел выспишься. Ну, вот и пришли. Запомнила? Каждый раз провожать не буду.

Развернулась и ушла.

А я ткнулась испуганным щенком в тяжелую дубовую дверь.

Та отворилась беззвучно. В памятной мне комнате было пусто. На столе — неубранные остатки ужина. Четыре кубка — интересно, с кем Анегард пил? Наверняка Зигмонд — а еще? Впрочем, не мое дело. Окно закрыто, дверь в спальню — тоже. Я поставила кувшин — пришлось кое-как сдвинуть блюда, тарелки, бутылки и кубки, — и жалобно позвала:

— Анегард... господин барон!

— Еще раз обзовешь господином, — проворчал из спальни братец, — при всем народе сестрой объявлю, и обижайся, сколько влезет. Сейчас встану, погоди.

— Лучше бы подумал, что люди решат, если лекарка начнет барона звать на "ты" и по имени, — пробурчала я. Тихо, но Анегард услышал.

— Потому я и не хотел таить, — сказал, выходя из спальни. Он снова, как и в утро перед походом на Ореховый, был растрепан и толком не одет, но сегодня это почему-то совсем меня не смутило. Верно бабушка говорила: лекарка смотрит иначе на мужчину, который хоть раз лежал перед нею беспомощным и за которого ей пришлось биться со смертью... — Это ведь ты огласки побоялась. А я тут подумал и вот что скажу: зря я тебя послушал, и вовсе не в том дело, что ты мне жизнь спасла. У тебя дар богини, наш дар, семейный. В тебе наша кровь говорит, а своей кровью грех разбрасываться. Так что, уж извини, отцу я скажу. Когда вернется, — в голосе Анегарда мне почудились горечь и сомнение.

Внезапный страх пробежался холодом по хребту.

— С господином... с отцом... что-то случилось?

Анегард ответил хмуро и зло.

— Мать говорит, он под арестом. Змея лживая, сама ведь и подставила! Ни чести, ни совести... еще и Ланушку запугала, еле успокоил!

— Зачем ей?..

— Пока меня не было, едва замок к рукам не прибрала, — Анегардов кулак грянул о стол, звякнули, подпрыгнув, кубки и тарелки, а я подумала: братец моего вопроса и не услышал. Но Анегард объяснил. — Малышку все здесь любят, Сьюз. Ради нее слушались бы хоть баронессу, хоть саму Прядильщицу. Хотел бы я знать, что делается теперь в столице! Одно дело, если мятежу конец, и совсем другое...

Стук в дверь помешал Анегарду договорить. Вошел Гарник. Кивнул мне, молча сел за стол. Я сразу почувствовала себя лишней. Тронула принесенный кувшин, сказала:

— За день выпейте, господин. Завтра еще сделаю.

И быстро, чтоб не успел остановить, вышла.

В кухне меня ждал Зигмонд. Спросил, как спалось, и я сразу поняла — это большее, чем пустая вежливость.

— Плохо, — честно ответила я.

Он ждал, что скажу еще, а я — о чем еще спросит. Уж не знаю, кто победил бы в глупой этой игре, но тут Зига позвали к казармам. Нелюдь сжал мне пальцы, сказал тихо:

— Ты держись, Сьюз. Все хорошо будет, только держись.

И ушел, цапнув из-под носа Анитки свежую булочку.

— Ой! — Анитка чуть мимо лавки не села. — Сьюз, чего это он, а?

Не лезь, куда не просят, едва не ляпнула я. Но заметила, хвала богам, что девчонка не на меня смотрит, а Зигмонду вслед, и на лице ее не любопытство, а полная оторопь. Булка, догадалась я, он ведь раньше не ел людское! Ну, Зиг...

— Поесть человек захотел, что тут удивительного? — пожала я плечами. А сама подумала: надо бы спросить, как Зигова стая приняла новость. Вкусы остальных, кажется, ничуть не изменились...

Управляющий суетился, как ошпаренный, но шума, суматохи и неразберихи все равно хватало. Чего стоила хотя бы стая чужих друг другу деревенских собак! Несколько дней они выясняли, кто сильней, с рычанием, визгом, свалками и ритуальными боями, — пока Анегард, озлившись, не велел запереть всех на псарню, служанки боялись выйти лишний раз во двор.

В кухне было не тише. Помощниц тетушке Лизетт хватало, но кормить собравшуюся в замке прорву народа оказалось куда сложней, чем я по наивности думала. Лизетт велела поставить ряд столов во дворе — там и готовили, и ели, а мы с бабушкой заняли один под свои травки и снадобья. Подвинуть нас попытались лишь однажды — наглая белобрысая девица из ремесленной слободки раскричалась, что ей брюкву чистить негде, но бабуля так на нее рявкнула, что с тех пор белобрысая устраивалась на самом дальнем от нас краю. Бабушка еще долго ворчала: мол, видали вы такую, корешки для похлебки ей важнее целебных снадобий! Небось, как немочь припечет, не брюквой лечиться станет!

Я молча кивала. Многим кажется, что лекарские зелья — сродни магии; доля правды в этом есть, но в основе — долгая и кропотливая работа, и не всяким рукам ее доверишь. Мы с бабушкой трудились от зари до зари, и для меня это оказалось великим благом: лекарское дело требует сноровки и сосредоточенности, устаешь под вечер не меньше, чем от любой другой работы, и на всякую ерунду вроде глупых страхов попросту не остается сил. Кошмары мучили меня каждую ночь, и каждое утро я тщетно пыталась понять, чей зов слышу и как от него спастись. Мятный настой не помогал, а просить бабушку нашептать его от дурных снов я не стала. Она, бедная, и так ходила сама не своя, слишком много свалилось на ее плечи. Тревожить еще больше — нет уж! Справлюсь, ничего такого уж страшного не происходит — подумаешь, дурные сны! Ладно бы еще и днем плохо было... но стоило поутру плеснуть в лицо холодной водичкой и начать думать о том, сколько всего нужно успеть за день, как вязкая ночная беспомощность отступала, таяла, словно туман под солнцем. И единственное, что донимало меня, — непривычное многолюдство.

Временами женский галдеж становился совсем уж невыносимым, и я шла во внутренний двор, к казармам. Там Гарник с Зигмондом гоняли мужчин. Не учили даже — натаскивали, как натаскивают охотничью свору.

— Воевать учатся всю жизнь, — снова и снова повторял Гарник, — но со стен замка потягаться с воином на равных может и ребенок. А вы все давно уж не дети, так что...

Дальше обычно шла ругань. Не то чтобы по делу, а так, для бодрости. Уж не знаю, приободрялись ли от Гарникова сквернословия деревенские мужики, но мне оно странным образом помогало. Сразу верилось — все закончится хорошо, и нынешние суматошные дни вместе с мутными ночами сотрутся из памяти, как пустой сон.

С Анегардом я больше не говорила, да оно, пожалуй, и к лучшему. Братец ясно дал понять, что молчать о нашем родстве для него вовсе не значит "забыть", и как себя вести с ним теперь, я не знала. Смешно: раньше себя одергивала, чтоб в мыслях его по имени не звать, а теперь страдаю из-за того, что запретил к имени "господин" и "его милость" прибавлять... Если бы не война! Сбежала бы в Оверте, и делу конец. Или еще куда подальше...

Меньше чем за боговорот в замке установился маломальский порядок. Тревожная, непривычная, — но все же колея. Когда каждый знает свое место и свой долг, и дни ожидания боя заполнены не страхом, а работой. Я тоже, как и все, втянулась в это смутное подобие обычной жизни, и даже находила в нем странное удовольствие — по крайней мере, думать о чем-то постороннем не оставалось ни сил, ни времени. Анегард, баронесса, отец, повторяющиеся из ночи в ночь кошмары — все казалось далеким, зыбким и незначительным, а важно было — перебрать за день очередной мешок с травами, проверить, все ли ладно с настоями и мазями, прикинуть, чего может не хватить, когда придет нужда...

Я и не заметила за хлопотами, как подошел храмовый день.

Замковый храм располагался вне стен, за ближним выпасом, в луговине между старым ельником и березняком. Учитывая, что благословение богов нам ой как нужно, стоило бы пойти туда всем — как, вообще-то, и принято в дни бедствий. Но оставлять замок без охраны, полагаясь лишь на традицию соблюдения в храмовый день мира, Анегард не рискнул. Гарник вызвал добровольцев, не испугавшихся пренебречь покровительством и защитой свыше и положиться лишь на себя. Таких набрался неполный десяток. Остальные отправились к храму — длинной, не по-праздничному молчаливой вереницей, и Анегард шагал впереди, как подобает господину и защитнику, а следом шли его сестра и мать.

Бабушка, увидев баронессу, прошипела:

— Ишь, змеюка, вырядилась, чтоб ее разорвало!

Тетушка Лизетт согласно поджала губы, а кто-то позади нас тихо пожелал ее милости издохнуть в корчах.