На носилках, голова и лицо перевязаны, грязный и окровавленный. Да что ж мне так с бестолковкой-то не везет? Всякий гад в мое бесценное вместилище разума целит.

Ага. Из зависти, наверное, что я такой умный и красивый.

Первым делом — в штаб, пусть в горизонтальном положении, голова повязана, кровь на рукаве. Но с пакетом. О нем не забыл. Служба — прежде всего. Сдал дежурному и отправился лечиться в свою хибарку к старикам валахам.

Две недели пришлось поваляться, поскольку был вовсе не транспортабелен. С сотрясением мозга шутки плохи.

Лечил Грач, объявив, что между людьми и лошадьми разница не великая. Мол, справится. К нему опять вернулась всегдашняя немногословность. Вместе со своим другом и тезкой фельдфебелем они принялись выхаживать меня и Гаврилу. И небезуспешно.

К концу второй недели смог составить доклад по командировке у Засса, как положено. Хоть и с трудом, но стал передвигаться. Какой бы там не был организм, но после таких перетрясок время на восстановление требуется. Гаврила тоже уже пытался вставать, но ему не позволяли. Рана на груди не давала возможности пользоваться костылями, так что лежал мой денщик-управляющий все время.

Длинный порез на моем лице оказался не таким уж страшным. Обещал в будущем придать мужественный шарм моей физиономии. Когда зарастет до конца и зарубцуется. Буду похож на Жоффрея де Пейрака. Ха! Мечта дам...

Но лучше бы тот турок со своей острой железякой на меня не падал. Экий он неловкий, покойничек оказался.

Надо срочно восстанавливать здоровье, поскольку блудного поручика нашла бумага от непосредственного начальства. Граф Васильев, несмотря на не самый высокий чин, имел достаточно полномочий, чтобы просить командующего Дунайской армии отпустить офицера Горского, поскольку дела служебные требуют его присутствия в ином месте. Такой просьбе Кутузов перечить не стал, напротив, пообещал всячески поспособствовать, как только сей офицер будет в состоянии.

Гаврила же на третьей неделе госпиталя заявил, что хоть ходить он не может, но ехать способен вполне и свое место на облучке не уступит никому. О моем путешествии верхом речь даже не шла. Осталось — мелочь. Раздобыть этот самый облучок, естественно в комплекте с комфортабельной коляской и доброй запряжкой.

Вопросом транспорта и занялись мои драгуны. Где-то за три-пять дней справились с задачей на отлично. Гаврила, по крайней мере, был доволен, а он у меня тот еще привереда.

Где? Как? Я даже не буду спрашивать, но к восемнадцатому сентября коляска стояла в дворике. Гаврила уже довольно бодро топал, хоть и с костылем. На манер Сильвера. Мог и без подпорки пару-тройку шагов сделать, но Грач не позволяет пока нагружать ногу. Ага. Чтоб скакать потом мог. Точно, как лошадей лечит.

Велел хлопцам готовиться в путь завтра с зарей.

Наутро, пока мои архаровцы возились с транспортным средством и лошадьми, я отправился в ставку. Доложить об отбытии. Дежурный велел мне подождать. Командующий видеть-де желал. Пришлось присесть в коридорчике и терпеливо дожидаться пока их высокопревосходительство освободится. Но вот наконец-то адъютант зовет...

Кутузов принял за тем же столом в том же сюртуке и в той же позе, что и в первый раз. Глаз поблескивал легким смешком. А чего бы командующему не веселиться? Дела идут прекрасно. Скоро туркам придет конец — чувствовалось всеми. Хоть еще и были силы у противника, но сам он уже был совсем не тот, что в июле.

Чаю в этот раз мне не предлагалось. Поскольку я при мундире, то и отношение соответствующее. Стою навытяжку перед командующим, как и положено справному драгунскому офицеру.

— Ну, что герой? Не хотел я тебя отпускать, да видно придется. Такие молодцы везде нужны. Что ж, в добрый час. — Командующий благодушен и голос у него словно у любящего дядюшки.

— Я представление в Коллегию на награждение тебя направил. Совместно с генерал-лейтенантом Зассом, хвалил тебя генерал. М-да...

Хоть я и сам право имел наградить тебя за заслуги, но порешил, так правильней будет. В Военной Коллегии мое представление подтвердили. — На мою попытку открыть рот сварливо шикнул.

— Не благодари! За государем служба не пропадает. — Потом, повысив голос. — Адъютант!

Дверь отворилась, и вошел офицер, который нес на подносе небольшую коробочку.

Командующий достал из нее маленький белый эмалевый крестик и, прикалывая мне его на мундир, проговорил:

— Носи на славу. Заслужил. Геройство на поле боя для русского офицера — дело привычное, а вот генерала не каждому от пленения уберечь удается. Да еще при этом собственной рукой заколоть Мухтар-пашу. А это именно его отчаянные анатолийские головорезы изрядно нам попортили нервы. Об этом кровожадном волке даже государю ведомо было. Неуловим, уж три года как. Знатного воина ты турок лишил. Без малого две тысячи сабель за ним. Хм... Было.

Немного отодвинув меня рукой, полюбовался на крестик, потом поднял свой взгляд и уставил его прямо мне в глаза. Совсем не благодушный, как секунду назад. Скорее наоборот...

— От меня графу Васильеву привет передашь. Чай помнит меня и моим стариковским благословением не побрезгует. Мы с его отцом... Ну, да то — дела прошлые.

Так вот. Передашь поклон и письмецо. Об услуге просить графа хочу. Пусть переправит мое мнение адресату негласно, а то у меня тут в штабе лишних глаз больно много. Он может. А уж я в долгу не останусь.

Турка добиваем. Нам уже про мир думать надобно, а в Петербурге не все и не всё видят так, как тут есть на самом деле. Считают, как всегда, что им там видней.

Союзники мне надобны в столице...

Хоть и не твоего ума это дело, но разъясняю.

Письмецо должно попасть либо в руки графу — либо никому. Со сроком не тороплю. До Рождества управится, и ладно.

Коли ты у графа под командой ходишь, то тебе — верю. Пока... — Взгляд стал еще острее. Неприятный и жестокий, словно предок его ордынский, Кутуз глядит глазами генерала.

— Не подведи меня, поручик.

Ступай.

Налево-кругом. Чеканя шаг, высоко держа голову. Ать-два.

И за что мне такое наказание? Опять — письмо, опять — передать, опять — негласно. Ты, Серый, хоть знаешь, что долго такие доверенные особы в гонцах не задерживаются? Либо стремительно растут в чинах, либо исчезают. Техника, понимаешь, безопасности...

С таким везением, Серега, не быть тебе простым драгунским офицером.

Впрочем, простому драгунскому офицеру не светит и внимание семьи Мирских. Не забыл?

Ага. Забудешь тут... Письмецо последнее — вот оно, у сердца во внутреннем кармашке лежит. Ее запах еще хранит, душу тебе согревает.

Ладно, отставить лирику, пора в дорогу. Дождик накрапывать стал, небо затянуло, надолго, похоже. Дождь в дорогу — добрая примета.

Хорошо, плащ накинул, как чувствовал, что погода испортится. Во, туркам туго придется в лагере на нашем берегу. Мало того, что голодно и холодно по ночам, так еще и мокро будет.

Сейчас и тронем. Там мои архаровцы уже все должны были приготовить. Заждались, небось.

Так...

А это что такое?

Во дворике за плетнем стоит груженая коляска с поднятым кожаным верхом. Запряжена отчего-то четверней рослых гнедых, хотя денег я давал на пару. Солидный транспорт. Весьма и весьма...

Я бы даже сказал, несколько перегруженный экипаж вышел. Теперь понятно, отчего в кузню коляску утащили вчера. Видать укрепляли транспортное средство, демоны. Там и загрузили, от глаз моих подальше. Откуда дровишки, да еще в таком количестве?

Нет, один пассажир мог разместиться в экипаже с известным комфортом. Возчику тоже будет удобно на облучке, но и только.

А чему я собственно удивляюсь?

Имеется барин-лопух, а при нем — два ветерана и скомороший сын. Вы представляете себе, чтобы эти трое не позаботились о своем барине? Как зачем? Чтобы не мешал позаботиться и о себе, любимых. Не упустят своего, блин, опытные вояки.

Драгуны уже верхами. Грач — на сером Трофее, фельдфебель на отличной караковой (окрас почти вороной, с коричневыми или желтыми подпалинами) ахалтекинской кобыле, цены немалой. Откуда неучтенные животные? Кого грабанули?

Оба всадника весело скалят зубы, явно ждут моей реакции. Гаврила уже облаченный в цивильную одежду, в дорожной бурке от дождя восседает на облучке. Морда лица благостная, но губы готовы разъехаться в улыбке. Понятненько, это представление — плод его артистической мысли.

А фиг-вам, индейская изба...

На фэйсе — сама серьезность.

Отложим разборки, а вот игру вашу продолжим.

С важным видом нового русского в автосалоне, обхожу экипаж, пинаю колеса, исследуя прочность обода, на манер проверки баллона в джипе. Покачал по-хозяйски коляску, проверяя рессоры, дергаю за ремни, крепящие многочисленные баулы. Важно кивнул головой, мол, одобряю. Торжественно восседаю на обтянутое парусиновым чехлом сидение, положив локоть на громадную корзину с плетеной крышкой, лежащую на сидушке рядом.

— Человек! — Ткнул Гаврилу в спину ножнами Дель Рея. — Трогай!

Дружное ржание всех сопровождающих было мне ответом. Оценили мое лицедейство, паразиты. Всегда в дорогу лучше отправляться с хорошим настроением и легкой душой. Тогда и дорога будет скорой.

Но сюрпризы еще не закончились. Под моей рукой плетеная из лозы крышка корзины приподнялась, и в образовавшуюся щель высунулся любопытный черный нос. Следом за ним показалась вся голова.

Ничего себе щен...

На меня карим глазом сонно уставился крупный щенок светло-коричневого, почти желтого окраса с трогательной черной маской на морде.

— Это что? — Мой изумленный вопрос вызвал еще одну волну веселья, но уже более сдержанную. Все-таки границы мои подчиненные блюдут.

— А это подарок тебе, Сергей Саныч. Да такой, от которого никак отказаться нельзя было. Мы уж так хоронили его, чтобы никто не видел... — Гаврила быстро оглянулся через плечо. Глядит на мою реакцию, при этом весело щурится.

— От кого подарок? Что за подарок? Почему подарок? А ну давай подробней.

— Ни в жисть не угадаешь, ваше благородие. — К разговору подключается фельдфебель, едущий рядом с коляской. — От турок подарок.

Не понял?

Видимо мой вид был настолько выразителен, что Гаврила поторопился ввести меня в курс дела.

Оказывается, тот дядя, который в падении порезал мне лицо и которого я все-таки достал своей шпагой, являлся большой турецкой шишкой. Пока был живой, естественно. За ним стояла очень хорошо организованная банда анатолийских разбойников, более полутора тысяч душ. Натуральных турецких бандюганов.

Их, с условием, что они пойдут воевать против неверных, собрали из многих зинданов Анатолии. Романтиков с большой дороги включили в отряд полу-бандита, полу-феодала из тех же мест Мухтара-паши. Народ собрался под стать своему командиру — жестокий и отмороженный на всю голову. Только такие и могли попытаться рискнуть выкрасть генерала русской армии. Но бойцы действительно не последние.

Этот самый Мухтар из-за необузданного характера многим жизнь попортил и среди своих, а военному коменданту крепости Видино Мулле-паше даже приходился кровником. Лет пять тому убил его родного брата. Пока велись боевые действия, кровники друг друга не имели права тронуть, страшась гнева великого визиря. Но вольный воин Мухтар-паша не прекращал по мелкому вредить и гадить видинскому коменданту, а вот тот, ограниченный дисциплиной султанского военачальника, не мог дотянуться до своего врага. Естественно, это его раздражало до такой степени, что он, в конце концов, назначил награду за жизнь своего кровника. Неофициально, естественно. Вот я и заслужил эту награду, выходит.

То, что турки четко узнали, от чьей именно руки пал в бою Мухтар-паша, говорит о высоком качестве их разведки. Но это ладно, а вот дальше по теме.

Просто в один день в нашем домике появился человек, который принес, вернее привел, назначенную награду. Русский офицер принять деньги от врага не мог, но вот подаренная в знак уважения к достойному противнику четырехлетняя кобыла чистых кровей,выученная как боевая лошадь и щенок кангала — турецкого волкодава, были наградой очень даже недешевой.

Поскольку, мою натуру Гаврила знал неплохо, решил до поры подношения врага мне не светить, а вот совета у безымянного посланца спросил. К кому мол, из честнейших купцов Дуная можно обратиться за возможностью продать несколько изумрудов, чтобы, не приведи Аллах, не обманули верного управляющего человека, к которому благоволит комендант крепости Видино? Рекомендация была получена, и пока Сережа Горский хворал, двое драгун под руководством Гаврилы весьма поднялись на скупке трофеев у этого честнейшего человека, утроив свой и командирский капитал.

Жуки...

Душещипательную эпопею мне поведали под знакомство и беседу с Кангалом. Тот задумчиво жевал своими еще молочными зубками-иголочками мою руку, а я трепал его за ухом. Судя по зубам четыре месяца звереньке, а уже здоровый кабан, еле на сидушку помещается.

— Что же из тебя вырастет-то, зверя? Говорят, такие как ты со львом раз на раз сходиться не боятся. Семья твоего хозяина для тебя что-то подобное богам, а лучшего охранника для дома просто не бывает. Знаешь это? Знаешь...

Для того ты и рожден. Ну что ж, есть у меня объект достойный твоей охраны. Ты ее полюбишь, и будешь охранять. Лады, пес?

— Ав!

— Вот и договорились. И кобылка ей по вкусу придется. Как ее назовем, Кангал? А давай — Гюльчатай?

— Рррр.

— Не нравится? Хозяйка должна назвать, считаешь?

— Ав!

— Ну, может ты и прав...

А в Смоленск мы через Горки поедем. Я ведь так и не был в своей усадьбе, пора бы уж наведаться. Ну и по дороге заедем в Бражичи. Там будет твой дом.

— Тяф. Ррр.

— И не спорь...

Под мерное покачивание коляски я прикрыл глаза и представил себе, что мы с Гаврилой все так же продолжаем мое самое первое путешествие по российским дорогам. Тот же возница, почти такая же коляска, дорога. А ведь больше года прошло. Ну да, в начале июля выехали в первый раз в Горки, в середине августа вернулись. Выходит год и месяц прошли с тех пор. Вечность...

Из всего, пожалуй, только Гаврила прежним и остался. Как был скомороший сын, так и есть, только роль играет теперь другую. Вот дорога хоть и похожа, да не та и запряжка посолиднее прежней будет. Я уже вовсе не тот растерянный попаданец, а совсем даже 'благородие' и 'барин', а с сегодняшнего дня еще и георгиевский кавалер. И мне чертовски приятно ехать домой, теперь уже действительно домой, в собственное имение и в собственный дом.

На Родину. На дидызну.

Какое все-таки правильно слово. Место, где жили деды и прадеды, где они и похоронены.

Я окончательно слился своею судьбою с судьбой пропавшего в неведомых краях Сережи Горского и принял его как часть самого себя. Если уж тебе не дано было пожить, мальчик, я проживу свою жизнь за нас двоих. Могилы твоих родителей я приму, как могилы моих родных. Горские возвращаются домой, как и обещалось, в своем полном праве. Когда-то я дал такое слово старинному знакомцу твоего отца помещику Дмитриеву. За себя и за тебя...