К черному трону

Ты говоришь: "Семьи, земли, Родина. Святое дело — их защита". Разве может быть у воина иная семья, кроме войска, иной отец, кроме начальника, иная родина, кроме земли, на которой он сражается? Если воин тревожится за родных, если встает на защиту чего-то — он боится. Настоящий воин не боится смерти: ни своей, ни чужой. У него одна забота — достойно умереть. Все равно от руки врага или повелителя. Последнее даже почетнее, если ты не покрыл свое имя позором. Умереть от руки врага — врагу проиграть. Повелителю же не проигрываешь — ты всегда в его власти. Ты подарил ему свою жизнь тогда, когда стал его воином.

У воина столько жен, сколько он может взять на меч, столько детей, сколько сможет в них зачать, столько богатства и земли, сколько может добыть. Нет общества справедливее воинского, где самому мудрому воины вручают свои жизни, зная, что умелое руководство битвой и войной вернее всего даст в их руки победу. Вернее их боевой спайки, храбрости и умения сражаться каждого в отдельности. Великий Хан — самый великий воин во Вселенной. Сотни лет его прихода ждали все истинные воины Степи, как иссохшая земля ожидает дождя. Потому я служу ему, а не тебе.

Ты, Сарданакшах, очень хороший боец, но не воин. Ты не видишь, как своей войной мы несем всем народам мир.

— Победив всех своих врагов, вам не с кем будет сразиться. Тогда вы разделитесь на два войска и начнете убивать друг друга. Победители вновь разделятся. Пожрав врагов своих, вы пожрете друг друга. Я вижу это вдали, как увидел твой умело спрятанный костер.

Не хочу этого, потому несу свою длинную волю, что длиннее меча моего. Несу поразить зло, пока оно не разошлось по миру. И ты поможешь мне в этом... даже если сам того не захочешь.

Кутх молчал, лишь изредка облизывал губы. Сарданакшах встал, несколько раз прошелся перед ним, заложив руки за спину. Вдруг резко повернулся к черному воину и толкнул ногой в плечо. Воины вновь прижали Кутха к Земле.

— Ты прокричал хвалебную песнь Великому Хану. Великий Хан никогда ее не услышит, как не услышат его уши слов послания. Никто не услышит.

Крепкие пальцы оттянули вниз челюсть Кутха, чья-то ладонь легла на лоб, чьи-то острые ногти впились в язык и извлекли наружу. Красные угли головни проплыли перед глазами. Боль обожгла язык. Кутх зажмурился, чтоб дым паленого мяса не попал в глаза, не выжал случайных слез.

Его подняли, поднесли к огню, показали вождю.

— Говорил тебе: не плюй в костер — типун на языке вскочит.

Распухший язык уже не помещался во рту, как улитка из своей раковины выполз наружу, где жег его жар близкого пламени, с боков холодил горный ветерок. Боль сдавила голову, словно сарданакский шлем, сначала размоченный, затем поднесенный к огню. Невозможно было набрать полную грудь воздуха — язык не давал, нос забился сажей, что осела из чада паленного мяса. Жжение приходило приступами, будто волк сорок раз подряд откусил ему язык.

Сарданаки недовольные малой скоростью распухания языка, цокали языками своими и сыпали на ожог соль. Слюна стояла в горле, не сглатываясь текла в легкие, разрывая их кашлем, возвращалась обратно, но вновь не могла выйти наружу. Кутх выжидал момент, когда можно будет броситься головой в огонь и обгореть. Умереть хоть в муках, но быстро.

Один из воинов обхватил лоб Кутха сзади, другой потянул за язык, упершись коленом в плечо жертвы, вытянул его из зева, как змею из норы, махнул ножом и отсек то, что держал в руке.

Кровь заполнила рот — Кутх не ощутил ее вкуса. Кровь потекла в легкие — Кутху сделалось все едино. Воин не чувствовал боли, спазмов кашля, раздирающих грудь. Будто не его пытали, не перед его глазами трясли розово-белым, сочащимся кровью куском мяса. Будто не над ним смеялись враги. Он замер, сознание его окаменело. Время остановилось для него. Понимал одно: язык ему больше не нужен. Последние произнесенные им слова оказались лучшими в его жизни.

И тут один из сарданков вынул из костра саблю. Конец ее светился ровным алым светом. Кутха подняли, задрали голову вновь. Он все понял: хотят прижечь язык, чтобы остановить кровь. Значит, он нужен им живым. "Ну, нет!", и с яростью мотнулся вперед, стараясь глазницей напороться на раскаленное острие. Сарданак отдернул руку с саблей, засмеялся, погрозил черному вои ну пальцем. Еще несколько ладоней впились в лицо Кутха, начали разжимать стиснутые челюсти. Раскаленная сталь коснулась плотно сжатых губ, рот раскрылся словно сам собой, зашипели остатки языка. Сознание оставили Кутха.

Ему влили в рот крепкого арза, Кутх вновь забился в руках сарданаков пойманной рыбой. Странная мысль пришла ему в голову: "Сарданаки больше не выпытают из меня ни единого слова, даже стона не услышат!" От мысли этой Кутх беззвучно рассмеялся.

Утром к связанному, брошенному в кусты Кутху подошел Сарданакшах облаченный в доспехи черного воина, бритый наголо, с обрезанной клинышком бородкой, какие носят в Большой степи. Оглядел распухшее, искусанное насекомыми, голое тело гонца. Пнул ногой.

— Завтра ты станешь бунтовщиком против власти Великого Хана. Я буду сопровождать тебя на суд к нему. Он же знает тебя лично, так?

Сарданаки подняли Кутха, вставили в рот ручку трофейной его плети, обернули плетеное кожаное жало вокруг головы и привязали к петле-темляку на конце. Сарданакшах удовлетворенно кивнул.

— Когда Хан поймет, что тебе нечего сказать — будет поздно. Слишком поздно.

Сарданакшах сел на своего чалого жеребца. Кутху связали за спиной руки, усадили на его бурую. Здесь черный воин очнулся от ночного забытья, в котором единственной мыслью было не шелохнуться, ибо каждое движение вызывало боль и дрожь. В седле он вновь почувствовал уверенность в себе. "Зря вы это сделали. Ой, зря!"

В голове его теперь билась только одна мысль: "Великий Хан в великой опасности. Нет, сарданаки, я еще не разучился шутить".

Он расставил ноги, принялся извиваться в седле. Его кобыла подняла уши, повернула морду, удивившись столь необычной посадке хозяина уже завалившегося назад и выпавшего из седла на землю. Лошадь сделала шаг и стала в недоумении. Хохочущие сарданаки вернули гонца в седло. Но стоило кобыле тронуться, как пригнувшийся к холке Кутх повторил прежний фокус.

Сарданаки смеялись ему в лицо: "Вот так гонец!". Их суровый предводитель прикрикнул на них.

— Его разум помутился от боли. Перевяжите ему руки вперед, закрепите их за луку седла так, чтобы держался пальцами за гриву.

Приказание исполнили. Добившись своего, Кутх сидел себе спокойно. На узкой, следующей изгибами за поворотами горной речушки, тропе ведущей к перевалу, Сарданакшах распрощался со своими воинами. Поехал вверх, то и дело посматривая на Кутха, дергая за привязь бурую кобылу, все время норовившую остановиться в ожидании команд хозяина. Вскоре кобыла смирилась со своей участью, покорно опустила голову и застучала копытами по камням.

Вставшее из-за горы солнце пронзило все вокруг жесткими лучами. Лаковые пластины на панцире Сарданакшаха засверкали, бросая неяркие зайчики на окрестные скалы. Кутх перестал беспокоиться о нависшей над Великим Ханом беде, тихо злясь на своего конвоира, завладевшего его оружием, лошадьми, доспехами, гарцевавшего во всей красе под личиной черного воина в глубине земель Великого Хана. Сарданак очень походил на ханского воина, одна осанка вождя его выдавала.

"Ничего, дай только увидеть наших".

Но уже несколько часов им не встретилось никого и ничего, даже следов людских. Сарданакшах то и дело привставал в стременах, выискивая тайные знаки или другие приметы, указывавшие на засаду или караул, но ничего и не выискал.

"Странная беспечность. Снег выпадет не скоро, перевалы закроются еще позже, а охраны никакой нет, когда враги вокруг так и шастают. Слишком силен Великий Хан, не строит укреплений, не ставит заслонов. Не доверят Горам — доверяет Степи. Только она может его защитить. Если бы не воля Тенгри, воздвигшего горы, Хан бы их приказал сровнять со степью".

Перевал остался позади, спуск с него был полог. Съехав в широкую долину, Сарданакшах остановился, долго смотрел в глаза Кутха о чем-то раздумывая, но, очевидно, внешность полностью выбившегося из сил и потерявшего душевное равновесие воина, заставила махнуть на него рукой, снятой с рукоятки меча, и продолжить путь.

"Пора! Другие перевалы будут ниже, к вечеру он доберется до Большой степи, эта хитрая лиса, способная обмануть кого угодно. По равнине помчится взбесившимся шакалом. И однажды ночью придет к Трону, покажет всем знаменитого Кутха, дерзнувшего оскорбить Великого. Да! Все случится ночью, под ее предательским покровом. Нет, Сарданакшах, тебе не дождаться предательницы!

Я сам простодушно доверился ей. Той, что не раз прятала и укрывала своего черного всадника, рожденного в Ночи, когда Мир еще спал. И ты, Ночь, предала меня в главный миг моей жизни, согрешила с врагом, когда разум мой доверчиво дремал под твоим покровом".

Привязанные к луке седла руки он отвязал, сначала расслабив веревочный узел-перехват древком камчи торчащим изо рта его. Веревка соскользнула и повисла — Кутх перекинул ее носом на другую — левую сторону, невидимую конвоиру. Теперь он отвязался от седла, но руки, руки были связаны путами из конского хвоста, будто сплетенными искусным мастером сеток и силков. Путы не слезали с запястий, сколько воин не цеплял их за луку, наклонясь к самой лошадиной холке, трясь щекой о ее мягкую шерсть. Кобыла повернула голову влево, взглянула на него искоса. Их глаза встретились.

"Хоть ты меня не предай!"

Немой разговор был грубо прерван рывком повода. Сарданакшах почувствовал его натяжение. Но дело было сделано. Коленями Кутх заставил свою лошадь пойти чуть резвей, вытянул ступни из стремян, привстал на носках, резко опустившись в седло, опершись связанными руками в луку, выпрыгнул вверх и оказался стоящим на коленях в седле. Наклон тела назад, и вот уже стоит на корточках.

Боковым взором, а более — чутьем воина, Сарданакшах ощутил движение сзади, еще не успев обернуться, уже выхватил меч, но опоздал размахнуться и рубануть. Кутх бросился на него, словно нырял в бурный поток, выставив руки вперед. Волосяные путы обвили шею Сарданакшаха, крепкие кривые ноги сковали торс мертвой хваткой. Хваткой особой, не раз смирявшей вольный норов диких жеребцов. Кулаки черного воина дернулись под подбородком врага вверх. Сарданак выпустил повод, завалился назад.

Кутх не почувствовал удара о землю, не ощутил, что острый камень рассек ему кожу на затылке. Всадники сызмальства привычны к падениям. Все мысли его сосредоточились в этот момент "на острие меча" — на сжатых кулаках, тянущих путы на себя, пережимая врагу горло. Он слышал только хрип Сарданакшаха, треск в его затылке, ощущал напряжение мышц борющегося со смертью врага, толкавшего ногами землю, рубившего мечем направо и налево, но не попадающего в противника своего, лежащего под ним. Не слышал Кутх, как жужжал в воздухе и звякал по камням его любимый меч, высекая белые искры, казавшиеся обоим воинам раскатами грома и вспышками молний.

Ноги врага забарабанили по земле часто-часто, рука выпустила оружие, начала рвать ногтями и царапать камни, тело выгнулось дугой и вдруг обмякло, судорожно дернулось и затихло, становясь всё тяжелей и тяжелей.

Кутх не поверил этому спокойствию, все душил и душил, скрежеща зубами, пока не почувствовал, что голова врага теперь держится за тело только узлом мышц и свободно болтается туда-сюда.

Первым делом воин закинул руки назад, с минуту лежал с закрытыми глазами, чувствуя, как холодеет тело Сарданакшаха меж его ног. Спазм удушья сковал глотку, и воин вырвал плетку изо рта, спихнул вбок вражье тело, встал, прошел несколько кругов, не веря больше ни чистому горному воздуху, ни свободе. Сняв с шеи камчу, он с изумлением обнаружил, что безнадежно испортил вещь, стискивая зубы, вошедшие в черное дерево глубокими рубцами. Путы сжимали его руки, и он захотел снять их, перерезать кинжалом, а не мечом— предателем. Опустившись на колени пред трупом, Кутх осмотрел его со всех сторон, но так и не увидел ножен. Толкнув руками тело, и спросил:

— Где мой кинжал? — и сам поразился мычанию неизвестного ему животного, смутно сознавая, что это мычание — его собственное. Боль сковала рот, пробежала по обоженным до углей губам, отозвалась в затылке, спустилась по расцарапанной острыми камнями спине вниз, пробежала по натертым о седло голым икрам и остановилась лишь в руках — в стеснении пут.

Сводимые судорогой пальцы раздернули тесемки панциря, откинули переднюю полость в сторону, обшарили черный стеганый халат, нащупали за пазухой рукоятку ножа, выхватили его. В руках посланца вместо рукояти, очутился черный свиток послания.

— Пес!!! — промычал Кутх и ударил кулаками по посиневшему лицу с выпученными глазами. Ударил еще, еще и бил до тех пор, пока не потекла из разбитых кулаков кровь.

Кутх выпрямился, уселся на поджатые под себя ноги и рассмеялся, шипящим кукареканьем своего смеха, заставившим вздрогнуть стоящих невдалеке лошадей.

ПОСЛАНИЯ.

На почтовой станции — "яме" продрогший Джамсаран (перевал — таки занесло снегом) застал необычайную суету. Встревоженный ямбаши бегал взад-вперед и ругался на чем свет стоит, указуя на силуэт всадника на востоке, где уже разгоралась заря.

Джамсаран показал свою пайзу, назвался. Подождав, когда ямбаши поднимется с колен, спросил подмену лошадей, заодно поинтересовавшись, в чем дело.

— Этот всадник прискакал ночью. Хотел без спроса забрать коня. При нем нет пайзы или особой тамги. Нет у него и почтового ярлыка. Мы то не знаем: может он беглец с поля битвы, хоть по доспехам видно — не простой воин. Хотели его расспросить, но черный всадник все молчит, только мечом замахивается. Я расставил своих воинов с натянутыми луками вокруг табуна. Мало ли что может случиться. Повремени с подменой, может нам чем поможешь. Если нет, подождем, пока совсем рассветет, там решим, что делать.

Красный воин толкнул Аранзала и поехал к черному воину.

— Кутх! Ты ли это?

Ответом ему была молчаливая улыбка двумя рваными кусками мяса, алевшими вместо губ на распухшем побелевшем лице.

— Кто тебя так?

Кутх, по своему обыкновению, вытянул за ухо из торбы обритую голову. Черты искаженного страшной смертью лица были знакомы, все гонцы могли часто видеть его во время недолгого союза с сарданаками.

Рот черного воина раскрылся в беззвучном хохоте, в глубине рта, походившего на заброшенный степной колодец, бился небольшой обрубок.

— Кутх... Кто же споет нам песню? Ямбаши!!! Этот воин тоже гонец к Великому Хану. Я в том даю тебе свое слово. Еще две подменные лошади давай!

Ямбаши, меж тем, стоял, словно молнией пораженный, громом оглушенный, камнем с неба ударенный. Вглядывался в Север.

Воины тоже привстали в стременах, вгляделись в дымку и увидели там чудо: коня размером с верблюда. Всадник был из своих: рядом бежала рослая степная лошадь, казавшаяся жеребенком, бегущим за матерью. Больше ничего рассмотреть не удалось, было еще довольно темно.