Тринадцатая звезда (Возвращение Звёздного Волка)

Ганс неожиданно вспыхнул:

— А то, что по моему, милостивый государь, скромному мнению не заслуживает сия кумпания такого к себе окормления! Старшой ланиста небось уж и сам не рад, сам прекрасно это осознает, однако... Однако, как говаривал кто-то из бывших главных врачей, поздно употреблять живую и мертвую минеральные воды, коль внутренние органы отказываются выполнять свои функции.

Во навертел! Признаться, я ничего толком не понял и так прямо о том заявил.

— Но всё же элементарно, сударь, — снисходительно, словно дурачку, улыбнулся ведущий экскурсовод. — Знаете, как за глаза кличут иные старшого ланисту?

— Естественно, нет! — фыркнул я.

— Аленький Принц, вот как.

Я обескуражился:

— А почему?!

— А потому, что бедняга, увы, вынужден отныне пребывать в ответе и отдуваться за тех, кого сначала вроде бы приручил, но кто в конечном итоге взял да и приручил его самого. Ясно?

— В общих чертах, — поморщился теперь я. — Но почему — "Аленький"-то?

Ганс всплеснул ручонками:

— Творец-Демиург! Да стыдно ему! Слышите? Стыдно! А публика эта после окончательного приручения совсем распоясалась. Нет-нет, разумеется, исключительно на поляне и ниве литературоводства и логофилии, на иной кто ж им дозволит: к санаторным делам этих колесничих на ракетный залп не подпускают. Так — квартируют, сами кропают чего-то, других наставлять пробуют, в просветительские турне по соседним профилакториям, домам отдыха ездят, поэтические симпозиумы устраивают, на профильных ристалищах бьются.

— "Ристалищах"?! Каких еще "ристалищах"? — опять не понял я, и экскурсовод терпеливо пояснил:

— Ну вот, к примеру, выдвинула года три назад Кандида на турнир своего автомедонта с благостќно-блаќголепным манускриптием "Зерцало праведного" со всей соответствующей праведности атрибутикой, а параллельно давай окучивать Ареопаг (так турнирное жюри называется), чтобы тот победил! И окучила, сударь, Понтоппиданус и победил, хотя творец своеобразный: работает, как выразился Ганс-пинакотекарь (личность тоже неоднозначная, но порою очень даже меткая), тремя способами: крестиком, бисером и гладью, или по-научному — гладкописью. Во первых строках обычно поет осанну каждому вновь назначенному главврачу — к примеру, что вот именно исключительно только с его появлением порядка в санатории стало гораздо больше, а мусора гораздо меньше, хотя вообще-то, повторюсь, внутрь Лимеса ланистам вход строго воспрещен. За нарушение — никаких замечаний, выговоров или штрафов, сразу увольнение в связи с утратой доверия.

— Но коль не пускают, откуда им про мусор известно? — удивился я.

— Да наверное, Ганс-егерь что-то рассказывает. Егерь же здесь служебный инструктаж проходит, столуется, порой и ночует, хоть в Блэквудском лесу у него уютненькая избушечка имеется. Но чаще Понтоппиданус про напарницу свою гладкописует: то она крупный ученый, то заведующая библиотекой, то Олимќќпийская чемпионка. Главный же лейтмотив Фантазиусовых трудов: Кандида Кураже — самая-самая гениальная рифмослагательница всех времен и народов не только Земли, а Великого Содружества в целом, во как!

И вдруг он громко расхохотался:

— Слушайте, в наш курятник такие посетители иногда залетают — хоть стой, хоть ложись да помирай, хотя смерть как таковая гномам и не свойственна! Была тут в прошлом годе некая...

— Рифмослагательница? — обреченно подсказал я.

— Не угадали, уважаемый, на сей раз — жрица прозы, Еликонида Запредельная. Только представьте: выпустила, оказывается, на Большой Земле книжку, а тираж-то девать некуда — вот она и в "Блэквуд", на уже литературофильски густо удобренную почву. Вознамерилась обменивать свои творения с дарственным автографом на продукты. Цирк, да и только! Ну кому, скажите на милость, в двенадцатизвездочном санатории книжки ее нужны, когда здесь прекрасная, уникальнейшая Библиотека? В итоге откликнулся лишь Ганс-агроном: ему, подозреваю, макулатура понадобилась, яблоки для длительного хранения заворачивать. Короче, предложил Ганс Еликониде несколько мешков овса, проса, ячменя, турнепса, нута с джутом, кормосмесей каких-то, ну и пудов пять комбикорма. А Запредельная, слышь, возмутилась! Не то вообразила, прям с лососиной копченой, карбонатом и балыком в очередь душиться кинутся?! Но Ганс у нас гном хозяйственный и страшно практичный, у него не прорежешь, крестьянин в самом высшем смысле слова: тех, кто не работает непосредственно на земле, а особливо так называемую творческую интеллигенцию, не жалует, простите, говносеями кличет. В общем, даже морковки с яйцами Еликониде не дал. Так и уехала со своими произведениями восвояси!

Признаюсь, друзья, я от этой хоть и забавной, однако не шибко полезной информации заскучал и нарочито культурно зеванул в кулак. Увы: Ганс, похоже, взнуздав и оседлав любимого конька, даже не обиделся, напротив — засуетился:

— Да погодите, погодите зевать, уважаемый, я про турнир-то не дорассказал! Так вот, в другой раз Кандида сама выдвинулась, но, видать, понадеявшись на инерционное мышление ареопагитов, окучивать их решила не сильно — и представляете: пролетела, проиграла отдыхавшему в санатории настоящему поэту.

Ужас! Кошмар! Катастрофа! Обиделась жутко и заклеймила вердикт высокого Ареопага как гнусное политизированное решение.

— А члены кто? — с изумлением спросил я. — Кто члены столь дерзновенного Ареопага?

Гном почтительно округлил глаза:

— О-о-о, самые-пресамые авторитетнейшие, компетентнейшие мэтќры!

— Местные? — уточнил я.

— Да что вы! Откуда тут местным мэтрам взяться? Специально приглашенные — из-за Стены, с Большой Земли.

— Надо же... А чё ж они с Понтоппиданусом так-то?

— Ну, вот так, — вздохнул ведущий экскурсовод. — Вот так как-то. Стало быть, пожалели. Наступили, выходит, на горла собственных песен. Пошли на поводу у маргинальной субпассионарности Кандиды, хотя сами потом испереживались. Конечно, сударь, лауреатство Фантазиуса — позор Ареопага. Такой удар по имиджу турнира!

— А что поэт-победитель? — поинтересовался я.

— А что поэт-победитель? — пожал плечами эксќкурсовод. — Поэт-победитель спокойненько пробыл свой курс отдыха в санатории до конца и улетел домой, оставив на память в Книге хулы и хвалы на ресепшене такое вот послание.

Бушует "Блэквуд" — снова

литературный бум:

рифмованное слово

гуляет наобум.

Забыт бесповоротно

классический маршрут,

и гении поротно

по "Чернолесью" прут.

Закаты и рассветы

частят то там, то тут...

А что мы за поэты —

Оценит Абсолют.

Так-то вот, — повторил гном. — Прям вежливый диагноз, ежели не приговор. Разумеется, и Фантазиус, сударь, от Кандидиного конфуза расстроился: он очень сильно любит ее стихи, хотя, справедливости ради, она его тоже, бывает, подхваливает. — Помолчал. — Я бы, пожалуй, выразился на сей предмет и более образно. Досада Понтоппидануса на бессердечный Ареопаг из-за фиаско Кандиды — досада Калибана, не видящего в зеркале собственного отражения. Злость же на Ареопаг самой Кандиды — злость Калибана, увидевшего в зеркале свое отражение. Согласны? В яблочко?

— Угу, угу! — закивал я, понятия не имея, кто таков несчастный по имени Калибан. Хотя... Хотя, кажется, есть поговорка: "Калибан не вынесет двоих". Ну, знать, это вьючное животное типа верблюда либо осла. Да конечно, двоих на хребте таскать какому ослу или даже верблюду понравится!.. Но тогда... Тогда по экскурсоводовой аллегории получается: ланисты то видят, то не видят в зеркале некое вьючное животное?! Вообще бред!..

Гном же не унимался.

— А между прочим, милостивейший государь, один весьма неглупый отдыхающий "Блэквуда" поведал мне, что на Большой Земле от дурной словесности пытаются лечить новыми методами: конскими пиявками, обертыванием в мокрые простыни и легкими экзорцизмами. Не знаете, правда или тот профессор-патологопсихиатр шутил?

Вспомнив содержимое библиотечных бункеров предыдущей своей больницы, я вздохнул:

— Да конечно, шутил... — И вдруг встрепенулся: — Послушайте, а молодое хулиганьё на Пегасах? Это, насколько понимаю, тоже будущие творцы, только талантливые, раз их лошади с крыльями, верно?

Ганс кивнул:

— Верно, самые подающие надежды семинаристы Рапсодьих выселок. Видели же: ребятишкам удалось оседлать крылатых Пегасов — я называю сей акт "словить Пегаса". Думаю, их ждет неплохое будущее, и не беда, что покуда ветер гуляет в мозгах. Спинном, а главное — головном. Да и просто глупенькие еще: Понтоппиданус с Кандидой так им памороки забили, что иные семинаристы всерьез считают тех гуру, едва ль не современными классиками. А как не считать, коли тебе с утра до вечера, извиняюсь, по ушам про собственное величие ездят.

— И ребята верят?! — изумился я.

Гном опять поелозил плечиками.

— Которые попростодушнее, понаивнее, да. Это как импринтинг в зоологии: кто первый к литературственной груди прижмет — тот и гений. Которые же поумней да похитрей — делают вид, что верят. Им не трудно. Юнцы и юницы вежливые, воспитанные — к чему обижать почтенных наставников? Хотя... Хотя как можно научиться или научить таланту? Да никак! Разве худо-бедно формальной технике, базовым метрическим канонам, но что такое формальная техника и жалкие метрические каноны без искры божьей, без озаренья? Ничто! И ни в какой, простите, лавке древностей его, талант, ни за какие деньги не купишь, потому что художниками рождаются, а графоманцами становятся. Ну и кто тогда у нас в сухом остатке? Новые графоманцы? Всё! Круг замкнулся. А кто они, эти новенькие? Фениксы? Гидры? Да какая, милостивый государь, по большому счету разница!..

Внезапно Ганс осекся, покраснел:

— Признаюсь, в юности я и сам жаждал сделаться поэтом, долго-долго вынашивал в уме и вылелеивал в сердце замысел грандиозной рифмованной эпопеи под философическим названием "Единожды словив...", но... Но увы, даже составив и расписав до мельчайших деталей подробный бизнес-план-проспект грядущего, как мне самонадеянно мнилось, шедевра, за триста мучительных лет сумел выдавить из своей кровоточащей томительными фибрами творческих меќтаний души лишь пучок жалких, хотя дико искренних мечтательных строчек... — И — точно в омут ухнул с крутого обрыва: — Эх-х-х, была не была! Прочесть?

— Ну-у-у, пожалуйста... — Признаться, я был огорошен неожиданной экскурсоводовой откровенностью в столь деликатнейшей, даже интимнейшей сфере, как собственная творческая никчемность. — Конечно-конечно, читайте!

Ганс покраснел еще сильнее, оттопырил назад левую ножку, ручки же воздел к небу и, откашлявшись, дрожащим голоском пролепетал:

Словив единожды Пегаса,

Вспари к созвездью Волопаса.

А коли очень захотишь,

До Змееносца долетишь!..

И — затих, уронив головку долу.

Ожидая продолжения, я одобрительно пару раз хлопанул в ладоши.

Но Ганс смущенно поднял головку на место:

— Всё... Это всё, сударь.

Я тупо кивнул:

— Аг-га-а... — И с трудом начал подыскивать не очень обидные для оценки вышеприведенного текста выражения. Наконец вроде подыскал. Примерно такие: — Слушайте, в общем-то... В общем-то, сильно... Мне даже чем-то понравилось... Вот только...

Экскурсовод подпрыгнул как ужаленный:

— Ни слова! Ни слова больше! Я сам прекрасно знаю, что ни писать, ни говорить "вспари", а особенно "захотишь" категорически нельзя, что это ужасно, неправильно, но... Но снова увы, сударь, другой более-менее соответствующей моему великому замыслу рифмы к проклятущему глаголу первого спряжения совершенного вида "долетишь" за долгие бессонные ночи подобрать мне так и не удалось. И тогда... И тогда я отчаянно признался самому себе, что бездарен, и бросил, а точнее, просто не продолжил сочинять свою великую поэму и другие плохие стихи, как это делают иные бессовестные люди и нелюди. Не стал, жалея несчастного потенциального читателя, который в моей бездарности, бедняжечка, ни капельки не виноват, выражаясь метафорически, писать на условной туалетной бумаге, да прямиком, извиняюсь, и в безусловный стул! Не захотел пускай бесталанный, но совестливый и гордый Ганс стать очередным жалким пасынком изящной словесности! И по-моему...

(Утёр с морщинистого чела пот.)

...И по-моему, я поступил честно, даже благородно. По отношению к себе, окружающим, а главное — им, безвинным страдалицам, мильоны раз изнасилованным сонмами племен графоманцев, имя которым — Легион, музе лирической поэзии Евтерпе, эпической — Каллиопе, любовной — Эрато! Впрочем... Впрочем, и несправедливо безымянную почему-то музу прозы, сударь, производители жутких рассказов, романов, а особливо злостные эпопейники тоже регулярно и меќтодично насилуют.

Давным-давно, в далекой, седой старине некий мудрец изрек: "Страшную, непрестанную борьбу ведет воинствующая посредственность с теми, кто ее превосходит, ибо главный враг ее — талант". Добавлю: в том числе и бездарными своими сочинениями. Думаете, сегодня, спустя тысячелетия, хоть что-то переменилось? Да ни в коем разе! Похоже, цивилизация теряет интеллект во всех его проявлениях в качестве производного высшего небесного разума, а заодно и совесть. Ну и зависть как первопричина ненависти, которую испытывает посредственность, серость к таланту, продолжает цвести на Земле всё тем же пышным каннибальским цветом! Как выразился когда-то настоящий Поэт:

Мой эфиопа трижды и семижды,

Но эфиопа тем не обелишь ты.

Ясно?

— Не очень, — признался я.

— Что именно вам не ясно? — недовольно насупился гном-эрудит.

— Во-первых, кто такие эфиопы?

Он поморщился моей неосведомленности.

— Разновидность негров. Ну, древних людей тиќпа... Дверной молоток, в который, завхоз говорил, плевали, помните? В былые-то времена вы, люди, разноцветными были: чёрными, белыми, жёлтыми, красными. И молились, кстати, разным божествам. Жили, так сказать, на одной планете бог о бог, пока не договорились (хоть и не без проблем, конечно) поклоняться единому Богу — Творцу — Абсолюту — Демиургу.

— Да неужто ж так было?! — изумленно всплеснул я руками.

Ганс веско подтвердил:

— Научно доказано! И про общепланетное разнобожие, и про цвета кожи. Это сегодня земляне примерно одинаково окрашенные за отдельными мутантоватыми исключениями, а, увы, исконных, таких, ну, как, к примеру, "молоток", натурально почти не осталось.

Да, между прочим, другой ваш стародавний мудрец просвещал: "Выбирая богов, мы выбираем собственную Судьбу". (Хотя вот наш бравый Ганс-подпасок говорит, что свою судьбу знает только баран — быть регулярно стриженным и один раз зарезанным, но это его сугубо личное, утилитарно-профессиональное мнение.) В общем, то, с чем люди сейчас живут, сами когда-то и выбрали.

— Имеете в виду Абсолюта? — уточнил я.

— Не только... — туманновато вздохнул экскурсовод.

— А вы?

— Что — мы? — не понял он.

— Вы, гномы, что выбрали?

Ганс опять кисло сморщился:

— Что и вы. Куда ж нам, маленьким, от вас, таких больших и умных, деваться? Некуда... Да, кстати, ежели заинтересуетесь, тэк скэ-эть, истоками, — санаторные власти (не только "Блэквуда", других родственных заведений тоже) держат в заповеднике маленькое архаичное стадо голов в двадцать — двадцать пять, для экзотики и любопытствующих, алчущих чего-то новенького, остренького туристов. Эти бедняжки даже и не знаю, во что верят и на кого молятся. Быть может, до сих пор на какое-нибудь Майское Дерево или Золотого Скунса.