Красное Солнышко

И Храбр ахнул, услышав обиженный ответ на чистом родном языке:

— А он меня спрашивал? Выкуп платил отцу? Увёз, не спросив...

Тот запальчиво выпалил:

— Да коли б я тебя не купил, давно бы померла, или тешились бы с тобой все, кому не лень!

Услышал в ответ не менее запальчивый ответ:

— Потому и жив до сих пор! Любого другого давно удавила во сне!

И замерла, когда он прижал её к себе и коснулся губ своими губами. Потянулась навстречу...

Рассвело быстро. Только-только туман сизый от Озера Великого на берег языками лохматыми полз, ан, уже истаял под лучами солнышка красного. Скорбное поле брани озарилось светом, выявив павшие тела, уложенные рядами. Люди копошились на стройке, благо работы предстоял непочатый край: первым делом укрепить град заново. Поправить расшатанный кое-где частокол, собрать стрелы, что на вес золота сейчас, оружие трофейное, да сжечь его, чтобы неповадно впредь было. Раненых обиходить, да решить, что дальше делать с ними. Жрецы решили их излечить, да пристроить к делу — мало ли работы найдётся? Лес заготовить, поле распахать, пни выкорчевать, да новые делянки расчистить. Даже необученным сельским работа рукам занятие подыщут. Ну и ещё кое-что — увидят чужие, что не обижают пленных, не казнили их лютой смертью — глядишь, задумаются дела миром решать. Не хотят славяне на те же грабли наступать, что и на Зелёной Земле. Нет у них желания вновь истреблять всех. Ведь земля новая велика и обильна, и народу в ней, как выяснилось, множество превеликое. Просто измором возьмут те, кто жил здесь прежде пришельцев новичков. Выжгут поля, скот перебьют, зверя лесного и птицу отпугнут, рыбу распугают. Что тогда, вновь уходить неизвестно куда? Вести жизнь кочевую, пока либо не перебьют всех, либо не потеряют славяне уклад свой и обычаи, превратятся в племя кочевое без истоков и корней... Не хотят этого князья. Не желают жрецы. Да и прочий люд так же думает...

Кое-кто из пленников краснокожих уже осваивается. Похоже, они, как некоторые дикие люди, доброту за слабость считают. Не понимают щедрости сердца и души победителей. Она ведь отходчивая. Да, в бою воин земли Славянской суров, беспощаден, жесток и зол. Но после сражения не зазорно раненому врагу воды подать, оставить раненого в живых, раны его перевязать. Но при условии одном — коли бился супротивник честно, подлых приёмов не использовал, людской мукой не тешился. Честный враг — честная битва. Ну а коли преступил законы войны — не обессудь. Пока в могилу последнего ворога осиновый кол не забьют — не успокоятся... Так вот тут один из пленников вдруг ударил жреца, над его товарищем склонившегося, что тот ему солнышко застил... Ударил, на землю свалил, и смеётся. Нагло причём. Зубы щерит. А остальные ждут — что будет. Тоже скалятся. Но молча... Ну и не было ничего. Подошёл караульный, свалил посмевшего святителя Святовида обидеть на колени, а потом... Вопль дикий раздался, когда сверкнул серебряной молнией меч, и вывалились наружу потроха наглеца... Спокойно воин вывернул рёбра рассечённые, да лёгкие наружу вытянул. Кровавый орёл. Лютая по своей жестокости казнь... И — как обрезало все улыбки, ухмылки. Притихли мгновенно пленники. Кое-где посерели от ужаса лица красные. Не привыкли они к подобной жестокости. А жрец осенил знаком святым воина, да вновь за свои дела принялся: кому настой дать, лихоманку сбить. Кому повязку поправить или поменять. Спокойно так. Словно и не крутит глазами изуродованный человек рядом, не в силах молвить ни звука, не бьётся его тело, не хлещет кровь струёй, пузырясь на земле. Равнодушно, словом...

...Брячислав с Гостомыслом на вершине холма стоят. Показывает старший брат окрестности, что приглядел. Младшему нравится — леса высокие, озёра — что моря. Ровно шумят деревья, в вышине — птицы, облака. Простор, душа радуется.

— Что скажешь?

— Красиво. Хорошо!

— Места здесь богатые на диво. Сразу видно. Земля — жирная! Смотрел всходы — растёт и рожь, и пшеница, и прочее. Душа радуется, брат!

— И у меня так же пела. До того дня, пока эти вот, меднолобые, не явились...

Младший хмыкнул, растянул губы в усмешке:

— Меднолобые, говоришь? Значит, под молот их.

— А не боишься? Видал, сколь их подступило к городу?

— Чем закончилось — тоже видел...

На сей раз оба улыбки изобразили. Понимают без слов друг друга.

— Если бы не поля...

— А что — поля? Как видел — не тронули. Не станут они землю портить, да нас обижать — пусть живут. А коли опять сунуться — прости, брат, но придётся, похоже, как на Зелёной Земле порядки наводить...

Брячислав передёрнул плечами, сплюнул:

— Опять?

Младший руками развёл в стороны:

— Видать, доля у нас такая. Но пока у медных железа нет — мы сильнее. Сам видел — никого в сече не потеряли. А у них без счёта полегло. Лучше давай решим, что делать с пленными станем. Отпустим?

Старший брат опять дёрнул плечом:

— Отпустим. Но не сразу. Как на ноги подымутся — работой нарядить. Её тут море разливаное. Ров копать, лес валить. Камень добывать. Скотины ты мало привёз. Пока расплодится...

— И эту то живность с горем да слезами доставили!

Младший едва не выругался вслух, продолжил:

— Веришь ли — последние два дни перед Зелёной землёй люди без воды сидели, чтобы этих напоить!

— Верю.

Старший посерьёзнел:

— Занедолго до вас разведчики явились, что на Полдень ходили. Оттуда стада великанские двинулись к нам. Скоро явиться должны. Я что думаю — меднолобые за ними сюда вслед сюда пришли. Туры, они звери умные: как холода начнутся — откочёвывают. Медные — за ними тянутся. Не хотят тут зимовать. А потеплело, трава в рост пошла — зверь возвращается, и люди за ними. Мы тут по осени всё вокруг обходили. Ни следа человека не нашли. И взглядов людских тоже не ловили. Так что осенью, как тур откочует — спокойно здесь станет. Уйдут меднолобые. Нам бы и продержатся до того времени...

Гостомысл уверенно махнул рукой:

— Простоим. Не волнуйся. Тут вот что — слышал я, что двулодник твой на диво удачен получился?

Брячислав в улыбке расплылся:

— Сами диву дались!

— Есть у меня задумка... Сейчас нам кони нужны. Чем больше — тем лучше. Коли всех воев на лошадей посадить — мы здесь быстро всё вычистим. Да пахать на коне можно...

— Думаешь, его послать куда?

— Куда-никуда — опять на Оловянные Острова. Кони нам нужны. Как вода. Как хлеб.

— Снова ромеев щипать?

Тот пожал плечами:

— Выхода другого нет...

— А кого пошлёшь? Опять сам?

Брат улыбнулся:

— Есть кому. Хочу Храбра отправить с дружиной малой.

— Что, парень по сердцу пришёлся?

Гостомысл кивнул головой:

— Разумен. Храбр. Исполнителен. Добрый воевода будет, когда вырастет. Умеет людей сплотить.

— Так ведь только прибыли...

— Времени нет, брат. Сердцем чую.

— Как знаешь. Но на такое дело — согласен я. Людей дам. Твои пусть осваиваются. А пять десятков народу я наберу. Сам бы пошёл, да пока ты ещё тут не освоился...

...Через седьмицу диковинный корабль о двух корпусах от городка отчалил, командовал на нём, как решили князья, Храбр. Дружинники такому назначению подивились, но приняли, как должно. Лишь жёнка его на пристани губы кусала, чтобы не разрыдаться, когда корабль диковинный отчаливал. Косились на неё люди — ведь роду племени хорошо знакомого. Исконного ворога славянского, лютого. Да... Слёзы те, да щёки трясущиеся от рыданий, на место поставили всё сразу. Не кровь важна, а что у человека внутри. Если крепок он душой, как Брендан-ирландец, или Эпика-гречанка, или Анкана-иннуитка с сёстрами, обычаи Рода соблюдает и уважает, то принимает его Племя Славянское, как родного. А коли гость незван, да ещё и плюёт на обычаи дедовские — такого и прибить не грех!.. А народ оставшийся трудился изо всех сил: ставили избы под жильё. Ладили кузни и прочие мастерские. Косили сено, заготавливали стога большие. Пуще глаза своего поля стерегли. Волкодавы кружил по границам, отгоняли ворога. А то и не прибегая к помощи человека сами кончали лазутчиков. Уже не одного медного с перекушенной шеей нашли... Волки от них не отставали, так что звери держались дружно, внушая этим страх пленникам. Те, кстати, почти все уже на ноги поднялись, и, заковав их в цепи, к делу приспособили. Кто послабже телом — ров копают великанский вокруг поселения, границы будущего града очерчивают. Что посильней — те лес валят, сваливают в штабели огромные. Он потом на постройку пойдёт, когда просохнет зиму. Да и заодно поля увеличиваются. Жрецы ещё семян привезли. Распахал народ огороды. Решили попробовать. А вдруг что взойти успеет? По записям, да по памяти, снег прошлый год поздно выпал. Может, и успеет что взойти? Солнце здесь теплее, чем дома. А земля жирнее. Понемногу, правда. Большие гряды не делали. Так, на пробу... Подивились жрецы и на механизм, Бренданом измысленный, одобрили. Но сразу сказали, что это не дело. И не потому, что Богами не одобрена сия махина. Вовсе нет. Использовать её лишь на ровных полях можно. А тут и холмы, и лощины... Словом, пока решили на конях, да быках пахать. А махину постановили на рудниках, да на доставке брёвен от леса использовать. Там ей самое место!..

Глава 16.

...Как то незаметно месяц пролетел в трудах непрестанных. Пришла пора первый урожай собирать, осенью прошлой посеянный. Выходил в поле поутру, с песнями, жали серпами, приговаривали слова древние, от сердца идущие — благодарили Мать Сыру Землю за щедрость, ибо взошло зерно невиданное — урожай сам пятьдесят оказался. И каждый колос полон и налит на славу, пустых зёрен нет! Скотина привезённая тоже прижилась — отъелась за дорожный пост, повеселела. Нашла себе траву по нраву. Да и новой прибавилось — чудов лесных наловили, в загоны наскоро устроенные запустили. Те едят всё, что дают. Курлыкают, свадьбы играют. Сытые, здоровые, довольные. Но девок, за ними ухаживающих, по-прежнему обижают, за ноги щипают больно. Те, бывало, ревмя ревут. Зато яички не переводятся с общинного стола, всем хватает. И мясо розоватое нежное тоже по нраву всем. Чужинцы-дикари меднокожие притихли. А что? Силу их, со всех окрестных племён собранную, как князья поняли, в первой битве перемололи. Теперь им не до войны — прокормить бы тех, кто сиротами да вдовами остался. Иногда к граду мелкие группки дикарей подходят, но в бой не вступают. То ли собак боятся, ужас на них наводящий. То ли смотрят, чем пришельцы бледнокожие занимаются. Раз нашли шкуры разостланные, на которых травы да коренья сложены невиданные. Посмотрели, жрецов кликнули. Те глянули, унесли, проверили, что к чему — свой вердикт вынесли: лечебные это травы. На другой день на те шкуры положили десяток ножей. Не боевых. Охотничьих. Из металла поплоше. Простого. Через неделю на том месте снова шкуры легли. На сей раз нечто непонятное. Вроде как мясо сушёное, жиром сверху залитое. Пленники увидали положенное, загомонили сразу. На рты показывают, мол, жуют. Значит, продукт какой-то. Проверили — не отравлено. На вкус — терпимо. Зато сытно до невозможности. Куда лучше обычной вяленой дичины или домашнего мяса. Опять отдарились ножами. Правда, больше чужинцы такого не устраивали. Но зато и спокойней стало. То ли у медных времени на то, чтобы товары новые изготовить, нет. Ибо туры дикие появились вокруг Озёр во множестве, то ли хватило им ножей. А может, посчитали, что невыгодно им... Но пока вот так стало. Впрочем, подобная мена явно на пользу пошла. Отошли меднолобые от города славянского на другие берега Больших Озёр. Там своими лагерями стали. Как смирились с тем, что пришельцы теперь на этом берегу живут. Впрочем, князья на лаврах не почивали, и без дела не сидели. Едва туры дикие в лесах чесаться начали о деревья, да потомство принесли — отправили отряды телят молодых отлавливать. Живьём. Удачно оказалось. Наловили почти сотню и бычков, и коровок. Согнали в загоны. Те ревут, мамок с папками кличут. Да только их родители уже давно в желудках людских покоятся. Так что плачь — не плачь, судьба у вас, зверей, одна: человеку полезными помощниками быть... Так и живут славяне. Отправили на лодье вверх по реке, что в море ведёт, отряд рудознатцев. Те нашли места рудные, богатейшие. По верху земли руда лежит, бери, да в домницу кидай. И пустой породы немного будет. Ещё и туда пленников приспособили. Правда, одевать их пришлось — мёрзли теплолюбивые аборигены на берегах Ледяного Моря. Правда, обижать их никто не обижал. Одного раза хватило, чтобы всем мозги вправить. Работай, слушай, что тебе говорят — будешь и сыт, и обихожен, и не обидят тебя. Кормили от пуза. Как себе, так и этим стол собирали. Одевали опять же. Правда, пленники рубахи носить не стали. Одни штаны освоили. У них такие же были. Правда, из двух штанин. А вот заморские, цельные, только тут увидели. Вначале нос воротили, потом — ничего. Привыкли...

Слав с Анканой за Йоллой присматривают. Та каждый день на пристань бегает. Любимого ждёт. Но старается и по хозяйству работать. Что ни скажут ей старшие делать — слушается. Чего не умеет — учиться старательно. Избу молодому воеводе лично Гостомысл повелел одному из первых ставить, и уже готова. Не просто изба — чуть ли не терем о двух этажах, с клетями-переходами. Мастера и печи сложили, но Йолла там жить не хочет — мужа ждёт. Вместе с ним хочет в новый дом войти. Одобрили люди такое. Ещё немного к тугаринке оттаяли. А потом и вовсе случилось... Пошли девки в лес, орехов пощипать. И Йолла с ними увязалась. С ними — воин один. Для охраны... Да вдруг из кустов бер* (* -медведь), зарычал страшно, вылез на свет. Дружинник за меч схватился, да куда там... Тот на задние лапы встал, махнул, и отлетело тело изломанное, кровью обливающееся в сторону на три сажени. А зверь пасть ощерил, и на лапах же задних на девок кинулся... Те как окаменели, смерти неминучей ждут. Уже предков своих встретить на небесах собрались, да тут... Свистнула стрела одна, вторая, третья... Не успел никто ничего сообразить — а уже из глаз и пасти серого гиганта целая щетина жуткого вида торчит. Словно ежа его Йолла из лука дружинника утыкала. Рявкнул зверь напоследок задушенно, да грохнулся оземь замертво... Тогда только девки в себя пришли, завопили так, что им на выручку из града все мужики ломанулись, да пленники меднолобые с ними заодно, топоры побросали, дубины схватили, и на крики... Потом долго дивились на диво невиданное. Головами качали. Затылки чесали. Брячислав такое дело посмотрел задумчиво. На лук глянул. На деву-тугаринку. Повелел мишени поставить на поле чистом. Тут то Йолла и показала, что не зря в поход с мужчинами наравне пошла: весь колчан в око бычье уложила. Правда, лук ей послабже пришлось взять. Не мужчина, всё же. Но на две сотни шагов тул опустошила без промаха... Словом, стали к ней относится с уважением, да и Храбру позавидовали — по себе жену взял! Тоже воина... Ну а там и двулодник из похода явился. Исполнил молодой воевода повеление княжеское — привёз таки лошадей сотню. Сколько трудов это стоило — не говорил. Но лошади все здоровы, жаждой не измучены, не особо и отощали за дорогу длинную. Выгрузили их на пристань, в поле отогнали. Не сказать, что все одной породы, зато вот теперь отряды дозорные на лошадях куда как быстрей передвигаются, да и устают люди меньше. И площадь успевают осмотреть гораздо большую! И разведать заодно. Правда, меднолобые коней испугались едва ли не до смерти! Перед ними ниц падают, головы руками прикрывают, словно молятся им. Тому князья рады. Значит, коли опять нападут по весне — глядишь, испугаются конных то... И растёт град быстро, словно на глазах. Поля стали пахаться новые. Мяса наготовили полные погреба, насушили навялили. Да ещё и стадо туров небольшое загнали в долинку, да там и держать стали. Решили попробовать, удастся ли их приучить к людям? А молодых туров так и держали в окрестностях города. Как те траву под ногами съедят — переносят ограду на новое место. Долго ли с полсотни столбов в землю вбить? Звери ещё маленькие, силёнок родительских не имеют. Вывернуть сил не хватает. Вот и пасутся там, где им участок выделен. К человеку привыкают. А там и осень подошла. Лист желтеть начал. Дожди зарядили, правда, нечастые. Но ночами похолодало. Тур дикий стал откочёвывать. Пленники затосковали, посему князья посовещались и решили их отпустить на волю. Всё — равно зима близится, столько работы, как по первому времени было, не станет. Зачем их зря кормить? Собрали всех вместе, вывели в поле. Пленники заволновались, стали переглядываться. Заподозрили плохое... Да ошиблись. В поле том кузнецы цепи ножные сбивали споро, потом вели по очереди бывшего пленника к телегам, в поле стоящим. Там каждому давали одёжу новую, шерстяную, благо шерсти турьей, на деревьях клоками висящей, набрали невиданное количество, целые амбары забили, да и под навесы сложили не меньше. Затем по новым сапогам дарили, и самое главное — нож давали железный, и топор плотницкий. Затем прощались, благодарили, напоследок — котомку с караваем хлеба большим, да мясом валеным, поясняли — всё, мил человек. Иди, куда глаза глядят. За работу тебе уплачено. Но коли опять с худом придёшь — не обессудь. Ненавязчиво указывали на овраг, в коем тела погибших сожгли по славянскому обычаю, уважение оказали. Те сообразили, наконец, что худого им не будет. Ждали терпеливо, пока всех раскуют. Потом по своему благодарили — ведь из небесного железа им орудия дадены! Прочные, гибкие, сноса вовек не знающие. Воистину щедро им бледные пришельцы заплатили. Пытались меднолобые говорить чего-то, жесты непонятные делали, да... Так и не поняли друг друга. Словом, как призраки растаяли отпущенные среди деревьев, а у мужей славянских как то на душе легче стало. Вроде и смирные пленники, да всё-равно подвоха ждёшь. А теперь все свои в граде новом, и сделано немало. Даже очень не мало! Все в избах живут, широко поставленных, привольно раскинувшихся. Дворы добротные, с постройками всеми хозяйственными. Там же и баня среди амбаров-конюшен притулилася. Как же без исконной утехи быть? И не только утеха — первый лекарь для тела баня славянская! Вознеслись на валах и стены новые, из дуба ставленные, высокие, с башнями боевыми. Каменные станут ставить, когда народа прибавиться. По новым границам. А пока и дуб пойдёт. Да ещё вознёсся на холме Храм Святовидов. Пока — невелик. Но смотрит уже идол на все четыре стороны мудрыми глазами. При храме школа будет, и лекарня. Ещё — не знает Брячислав, как ему назвать это: жрецы там всякие механизмы мастерят, травы-коренья испытывают на скотине ненужной бесполезной — мышах-леммингах, лисах, птицах, зайцах. Проверяют руды найденные. Словом, делом безусловно полезным и нужным заняты. А вот как назвать — князь не знает... У подножья холма — терем княжеский, на две половины разгороженный. В одной Гостомысл живёт со своей Эпикой-женой. Та уже на сносях, тяжела. Призналась мужу о радости великой. Во второй половине — сам Брячислав, холост пока. И когда себе невесту найдёт супружницу — одним Богам ведомо... Так что в зиму славянский град вступает уверенно. Спокойны люди за будущее: амбары полны, зерна в достатке, одёжа имеется, и скотина так же. И кормов скоту наготовлено с избытком. И овощей полно, и яблок диких с грушами немеряно набрано. Так что теперь ждать весны и дальше строится, осваивать земли здешние. Планы великие в жизнь претворять. По весне вновь караван в родные края послать, снова людей привезти на поселение. Послать видоков чертежи земель окрестных рисовать, искать полезное в землях. Будут ставить домницы, железо плавить, а ещё хочет князь построить корабль великий, по образцу получившегося двулодника. Лес уже отобран, сушится, уложен аккуратными штабелями. Ну да посмотрят, что из этого выйдет. А пока... На счастье брата тяжко смотреть. Тот милуется со своей Эпикой, надышаться не может, особенно, после вести радостной. А князю тяжело. Уже столько времени без женщины... Теперь же, когда медные откочевали невесть куда за стадами турьими, понравилось Брячиславу оседлавши коня вдоль Озера ездить, пока снега не выпали. Оно на душе спокойней становится и легче. Зверь сейчас сытый, нагулял запасы жира под густой шкурой. Спокойный. Конь сытый. Так чего не побродить по лесам золотым от осенней листвы? Поразмышлять в тишине и спокойствии над будущим? Град — как махина отлаженная. Всё само собой делается. Спокойно, без суеты. Всяк знает, чем ему заниматься. Есть свои работы, домашние. Есть и общинные. Так что без дела никто не болтается. Можно и князю от трудов непрестанных роздых дать себе. А коли нет жёнки горячей — что может быть лучше такой вот прогулки по лесам осенним, Озёра Великие окружающим? Вот и едет всадник спокойным шагом вдоль берега, там на птичье гнездо полюбуется. Там — зверя спугнёт водяного, прыгнет выдра в волны спокойные, хвостом ударит, закрутится вода в воронке. А бывало, что лежит зверь спокойно на спине, держит рыбину в лапах передних, да грызёт неспешно. А как увидит человека невиданного, на коне восседающего, даже чуть приподнимется, любопытством обуяный. А Брячиславу смешно. Настолько уморительная мордочка у зверя, даже улыбается. Здесь ведь его никто не видит, и можно побыть иногда на краткий миг обычным человеком со своими радостями и горестями... Так и ехал князь неспешно, отдыхом наслаждаючись, пока не услышал плач горький, безутешный. Рыдает кто-то. Безнадёжно так. Отчаявшись. Удивился славянин, любопытство одолело. Направил коня на голос. Ведь всадник по лесу без шума едет. Тонет звук копыт в почве лесной, мягкой, да ещё толстым слоем листвы палой покрытой. Ветки конь раздвигает, те на место возвращаются, как проедет человек. Не ломает их... Словом, раздвинул конь орешник грудью и выехал князь на полянку крохотную. Там — родничок бьёт небольшой. А посередине прогалины свалены в кучу несколько мешков — не мешков, котомок — не котомок. Кули какие то квадратные, тощие. Иголками вышитые. Да на них сидит девица с ногой распухшей роду племени медного. На голове — повязка узкая, через лоб пущенная, вышитая бисером*(* — общепринятый среди племён Америки знак незамужней девушки). Волосы цвета воронового крыла в две косы длинные заплетены. Платье на ней кожи тонкой. Тоже с узорами. Рядом нож каменный лежит, да лук охотничий и десяток стрел. Ещё — шкура турья. Тоже выделанная, но с мехом. Вроде одеяла. На ногах... Тут Брячислав и замер: на одной ноге что-то вроде лаптя кожаного. А вот вторая — вся синяя, с багровыми пятнами. Да и вывернута безобразно. И вот девица то и плачет безутешно... Увидала всадника невиданного, схватилась за лук, натянуть пытается, да руки дрожат, стрелу ухватить не может. Тут Брячислав с коня спрыгнул, ногой у ней оружие выбил. Меднокожая за нож хватается, но славянин каменное лезвие двумя пальцами взял, и хрупнул кремень под его рукой жалобно. На две половинки развалился. Замерла девка, глаза прикрыла. Дрожит мелко-мелко. Князь по сторонам огляделся — не засада ли? Да не слышно никого и не видно. И следов свежих не видать. Присел на корточки перед девой, осторожно ногу взял за пятку, рассмотрел внимательно. Ясно всё стало. Сломала девица ногу свою. Видел такое Брячислав не раз. Воин, всё же... А свои, видать, её оставили, чтобы не держала Род, который на кочёвку уходил. Дали припас какой-никакой, а дальше — прости. Или сама с голоду помрёшь, или зверь лесной сжалиться, мученья твои прервёт. Суровый, видать, у медных закон. Жестокий... Поднялся Брячислав на ноги. Снова осмотрелся. Сумки-конверты уже пустые. Видно, не первый день девица эта здесь сидит. А что нога стала такой тоже ясно — за водой ползала, кости поломанные шевелила. Вот и... Смотрит на неё князь, думает, что делать... Лицо у неё тонкое, правильное. Красива на удивление девица. Совсем как славянского языка девицы, только кожа темнее. Оставить её, как племя решило? Да не привычно славянину человека в беде бросать! И что же делать то? Взял её одеяло меховое, скатал в подушку. Привязал к седлу. Потом котомки её вышитые в кучу собрал. Из седельной сумы вытащил скатку полотна узкого, коим раны бинтуют, повязки накладывают. Ножом засапожным махнул, ветку срубил в руку толщиной. Примерился, отрубил от той, сколь надобно. Затем вдоль на две части расколол. Снова на корточки присел, примерился, опять за ногу ухватился, а девица молчит, но уже глаза закатывать начала. Ладно. Приложил одну часть ветки к стороне голени, вторую — к другой. Подходит. Верно угадал. Взял рулон ткани, бережно бинтовать начал. Первый слой сделала, чтобы кожу уберечь, та, похоже, догадываться начала, что бледнокожий задумал. Немного успокоилась. Чуть ровнее дышать начала. А Брячислав, тем временем, палки прибинтовал плотно. Чтобы не шерудила девица свой перелом. Ноге сейчас покой нужен, чтобы кость срослась, а разве это возможно, когда такое делается? Поднялся на ноги, вернулся к коню, снова в свои сумки перемётные полез. Достал оттуда каравай хлеба, мяса сушёного кусок, протянул меднокожей. Та чиниться не стала. А может, оголодать уже успела. Сумки то её тощие. Сходил к роднику, воды принёс в туеске. Напоил. Поела, попила. Заёрзала, на мужчину глядючи. Алеть щёки начали, ну куда уж больше то? И так кожа красная. Понял князь — стесняется его. А дело делать нужно. Усмехнулся, взял коня под уздцы, отошёл в сторону, уздечку за ветку завязал, сам за кусты зашёл. Ждёт. Долго ждал. Потом вышел. Девка сидит спокойно. Не боится. То ли не сильничают меднолобые своих, то ли просто не думает об этом? Но лицо спокойное. Смотрит на мужчину уже с любопытством. Повязку трогает, дивится невиданной ткани.