— Мальчик будет!
— Даже если сразу и не получится — я тебе потом еще детей рожу. Сам знаешь, нас у матери много было...
— Нет уж, дорогая. Не больше пяти детей. Не хочу, чтобы ты родами себя состарила раньше времени, да и опасно это.
— Все женщины рожают, а мы крепкие.
— Все равно я не хочу тобой рисковать. Я тебя люблю.
Муж коснулся поцелуем ее живота. Марфа ласково провела рукой по его встрепанным темным волосам.
— Я тебя тоже люблю. Как же нам повезло...
И то верно, обычно в династических браках супруги только терпят друг друга, украшая фамильные портреты развесистыми рогами. Но Марфа смогла понравиться супругу, заинтересовать его и постепенно приучить к себе. А там недалеко было и до любви, или хотя бы чего-то схожего.
Ну а для царевны, которая наглядевшись на теток, была в ужасе от перспективы провести всю жизнь в тереме — это замужество вообще было чудом.
Так что стерпелось, слюбилось, да и ребенок помог...
Михайло искренне гордился красавицей и умницей женой — и не желал никого другого.
Пришла служанка, принесла чашку кофе и стакан молока.
Да, не стоило бы во время беременности, но к этому напитку Марфа привыкла, живя в Дьяково. Она помнила, как они сидели по вечерам с девушками, как Лейла заваривала кофе, как Софья, хитро улыбаясь, разбавляла свою чашку молоком — и турчанка начинала шипеть и ругаться, как Соня качала головой — мол, привыкла, ничего не могу поделать, и разводила руками...
Марфа попробовала.
Черный кофе ей не понравился. А вот такой, с сахаром, разведенный молочком... не слишком полезно для ребенка, но хотелось — безумно.
Женщина влила молоко в чашечку, поднесла ее к губам... и нахмурилась.
На поверхности чашечки плавали отчетливые белые хлопья.
Молоко свернулось...
Когда-то она не обратила бы внимание на это обстоятельство. Выплеснула бы чашку, потребовала новую. Сейчас же замерла.
Что-то билось в ее разуме, что-то было такое...
— Мари?
Муж окликнул женщину, но Марфа подняла руку, прося минуту тишины. И что хорошо было — Михайло смолчал. Понял по изменившемуся лицу жены, что дело серьезное.
И наконец Марфа вспомнила.
Ибрагим говорил о яде, от которого мгновенно сворачивается молоко. Говорил с брезгливостью, как о грубом нарушении. Марфа помнила его лицо, склоненное над ретортой.
— Ваша культура несовершенна. Истинный яд — это поэма, а что можете вы, русские варвары? Грубо влить в молоко яд, от которого оно тут же свернется и скиснет?
— Ну, не так уж мы несовершенны, — усмехается Софья.
— А как? Страшно сказать — царская дочь не знает ни о ядах, ни о противоядиях...
Софья разрешала греку многое, очень многое — и тот платил ей любовью и преданностью. Лишенный возможности иметь семью и детей, мужчина нашел себя в опеке царских детей. Тем паче, что его тоже любили, ценили и уважали. А что еще надобно?
Марфа стремительно протянула руку, коснулась губами стакана с молоком. Сладкое. Хорошее.
Кто бы подсунул королеве кислятину?
Наверняка даже парное. А вот в кофе свернулось. От высокой температуры?
Ой, вряд ли...
Марфа серьезно посмотрела на мужа.
— Милый, кажется, меня сейчас хотели отравить.
К чести Михайлы, он не стал носиться по дворцу и орать, что казнит всех вместе и каждого в отдельности. Выслушал объяснения, вызвал капитана стражи — и отдал ему чашку, с приказанием проверить на ком-нибудь.
Например, на свежепойманной крысе, которых, несмотря ни на какие меры, не удавалось удалить из дворца.
Ровно через полчаса королю сообщили, что крыса сдохла. Михайло помрачнел и принялся отдавать приказы. Всех кухонных людей арестовали и принялись трясти. Кофейник и молоко несла одна из Софьиных девочек, так что к ней претензий не было, но вот кухонные... и быстро выяснилось, что отсутствует один из поваров. Но королевская охрана даром хлеб не ела. Копать принялись не за страх, а за совесть — и быстро выяснили, что повар обучался своему ремеслу во Франции, чуть ли не у знаменитого Вателя. Так в деле появился французский след. А после допроса родных повара и его друзей, выяснили, что он обожал посплетничать с французами и в частности — со свежеприехавшими. Клубок разматывался быстро, добротой и миролюбием королевская стража не страдала — и быстро выяснилось, что заказчика у покушения нет.
Есть заказчица.
Пани Марыся Собесская.
Но и это еще был не конец. Его величество Людовик Четырнадцатый добротой никогда не страдал, а вмешиваться в дела соседей любил.
Так получилось, что Михайло сел на трон в опережение пана Собесского. Марысе это не понравилось, но это не понравилось и Людовику. Окажись на троне Ян — через Марысю пошла бы большая французская политика. А тут... король подружился с Русью, которая всем приличным европейским державам как кость в горле — развели тут диких скифов, понимаешь... король делает реверансы в сторону Австрии — и собирается вместе с ней и с Русью пощипать Османов. А Австрия и Франция не так, чтобы большие друзья, да и вообще, разделяй и властвуй. Сейчас Франции выгоднее Турция...
Вот и собрались разделить.
Потому и травили сначала королеву. Какой государь простит такое по отношению к дочери, сестре? Да никакой. Русь тут же озвереет, потребует ответа, в идеале начнет опять войну с Речью Посполитой, под шумок можно будет скинуть или убить Михайлу, а уж Ян-то тут как тут...
Причем, что интересно, Собесский и не подозревал о планах своей жены. А вернее — не хотел подозревать.
Слишком многое пришлось бы увидеть мужчине, а Марысю он искренне любил. Да, вот такую, какая есть. Жесткую, жестокую, хищную, властную и честолюбивую. И плевать, что она его не особо любит.
И вот тут Михайло завис в раздумьях.
Что делать?
С исполнителями — там все ясно, веревок и деревьев в стране хватает, не дефицит. А с Марысей?
Казнить?
Это тогда и Яна с ней, ему ж все равно жизни не будет. Опозорят на всю страну, да и любит он ее... А ему еще идти с турками воевать. И как быть?
Выход подсказала Марфа.
Рассказать все Яну — и пусть он едет весной воевать и берет женушку с собой. А до той поры объявить ее больной — и под замок. Да не у мужа в поместье, где все свои и замок будет условным. Нет.
Даму следовало посадить под замок в поместье Вишневецких. И приставить к ней двух-трех доверенных людей. Да не говорить, что с ней будет, неизвестность и не таких обламывала. Хочет муж ее увидеть — пусть видит, будут приводить ее с повязкой на глазах. Но никакого общения, ничего...
И это еще милосердно. За покушение на королеву смертная казнь полагается.
Так и порешили.
И Михайло вызвал к себе Яна Собесского.
* * *
— Не верю я, государь!
— Я тоже не поверил, что ты можешь быть виновен. Приказал все тщательно проверить, так и выяснилось. Твоя жена, гетман, хотела для тебя корону, вот и интриговала...
— Да не нужна мне та корона!
И Михайло верил. Да, вот так вот! Ян — неплохой политик, великолепный вояка, но ему совершенно не свойственно честолюбие. Последним, зато, в избытке обладает его супруга. Тварь такая...
У Михайлы невольно кулаки сжались.
— Знаешь, если б меня травили — я бы понял. А Марфу? А нашего нерожденного ребенка?
Ян стоял — и слова сказать не мог. А то ж! Он бы за свою жену... а сейчас как быть? В ноги королю кидаться, умолять, чтобы помиловал? Да он бы сам в жизни... любой, кто на Марысеньку руку бы поднял — Ян не то, что руки оторвал бы, на кол бы посадил!
Михайло понаблюдал за своим гетманом — и вздохнул. Права была Марфа — казнить сейчас жену — это убить мужа.
— Ян, я промолчу об этом случае.
Гетман вскинул глаза на своего короля.
— Ваше величество?
— Слушай меня внимательно. О попытке отравления пока никто не знает. Слухи, конечно, поползут, но тем и ограничится, коли я не подтвержу. Я же... Я не казню пани Собесскую и даже не отправлю в монастырь, в компанию пани Володыевской. Она останется твоей женой.
Ян молча опустился на колени.
— Благодарю. Государь...
— Но и свободу я ей оставить не могу. А потому до весны она будет жить в поместье Вишневецких под строгим приглядом. Видеться с ней будешь ты — да мои доверенные люди. И никак иначе. А весной, когда поедешь на Русь, возьмешь ее с собой. Государыня сестре отпишет — и там за пани пригляд будет. Согласен?
— Да, государь.
Собесский не рассыпался в благодарностях, Корибут не угрожал, мужчины просто поняли друг друга.
А как быть, ежели любишь?
— Государь, ты позволишь мне с женой повидаться?
Михайло покачал головой.
— Не сразу. Сначала ты с теми поговоришь, кто ее отравительницей назвал, сам посмотришь, не лгут ли они. Потом обдумаешь все. А в замок Вишневецких тебе дорога всегда открыта.
Ян кивнул. Он понял — король боится, что сейчас его гетман наворотит глупостей по горячности характера.
Мог, чего уж там. Еще как мог...
— как скажете, ваше величество.
И Михайло понял — это было признание. Собесский действительно считает его своим королем. Дай-то Бог.
* * *
— Ежи, я так счастлива! Мне даже страшно...
— Не бойся, звезда моя. Мы теперь никогда не расстанемся.
— Пообещай мне!
— Клянусь...
Бася приникла к груди своего рыцаря. Сейчас они жили в Дьяково, а на Москве им строился дом. Многое Басе казалось странным, после польских замков, но...
Царевич не солгал, как он обещал, так все и вышло. По приезде пару ночей провели они в Кремле, а потом их позвали к царевичу. И Ежи предложили переехать в Дьяково, временно. Зимой пожить там, поучить воспитанников из царевичевой школы, а к весне для него дом достроят, да и кавалерийский полк сформируют. Только задачи у полка будут уже иные, но это они с Алексеем Алексеевичем за зиму не раз обговорят. И чему надобно людей учить, и каких коней подбирать, и чем новый полк заниматься будет...
Ежи подумал — и согласился.
Басенька тоже была счастлива. Она видела, как расцветал ее муж, оказавшись необходимым специалистом. Да и она сама...
Ни тетушкиных криков, ни унижений, наоборот — все кругом были чрезвычайно милы. Царевны к ней вообще относились, как к племяннице. Государыня Анна обещала помочь с платьями по русской моде, государыня Татьяна сказала, что надобно бы хорошую зимнюю одежду, а когда Бася заикнулась о деньгах, женщины только фыркнули. Бася расстроилась — она ж не нищенка теперь. Но выход нашла государыня Софья — любимая сестрица наследника престола русского, вообще предложила Басеньке поучиться русскому языку. А самой — поучить детей польскому говору. И ей за то заплатят. Не в унижение, нет. Но как-то же надо вознаградить ее за потраченное время и силы.
Маленькому рыцарю хотелось простого человеческого счастья — и оно у него было. Светили звезды, улыбалась рядом любимая жена, уважали и ценили окружающие... чего еще?
Разве что ребенка от любимой женщины. Но то уже как Бог даст...
Лично Бася собиралась приложить для этого все усилия.
* * *
Софья смотрела в ночь, в который раз подсчитывая и пересчитывая.
Весна. Очень многое решит эта весна. В марте, даже ранее, надобно будет поднимать войска и идти далее, на Крым. Менее двух месяцев осталось, а сделать надо так много!
И опять с войсками пойдет ее брат. А она будет ждать, глядеть в окно и молиться за них.
Да, еще и за Ваню Морозова.
Господи, как же тяжко! Это-то лето едва выдержала, сердце кровью обливалось! А дальше лучше не будет!
Как другие женщины с ума не сходили?
Софья знала ответ. Им было легче, у них была вера. А у Софьи только работа.
Ну и ладно!
Она справится. Она даст брату взрывчатку, новые пушки, а там, глядишь, и полки нового образца. Эх, почему она в своем мире мало интересовалась армейскими уставами? Даже майора от полковника не отличила бы... а как сейчас бы пригодился устав, погоны... а, ладно! Примерно она знает, что хочет, остальное придумаем!
Софья очень надеялась, что оказалась в этом времени и месте не просто так. Она справится. Обязательно справится.
Господи, помоги мне! А я помогу своей родине.
1673 год.
Сулейман посмотрел на небо.
Звезды мягко подмигивали ему с небосклона.
Велик Аллах в милости своей...
Допустив его родиться сыном султана, он не пожелал смерти ничтожного. Сулейман мог быть убит, как множество султанских сыновей с незапамятных времен, но старший брат, Мехмед, решил пощадить его жизнь. Хотя... можно ли назвать это — жизнью, когда всю ее ты провел в одном и том же месте? И не он один. Здесь же живет его брат Ахмед. Все они братья великого султана, только от разных женщин.
Топкапы.
Жить, не выходя за ворота дворца, не видя ничего, кроме одних и тех же стен, не имея даже детей...
Нет, наложницы-то у него были, но все они были бесплодны. Специально подбирались.
Что ж, значит это судьба.
И все же... какое-то смутное беспокойство грызло его с тех пор, как старший брат ушел в поход на поляков. Словно за плечом стояла смутная темная тень и шептала что-то искушающим голосом...
Тьфу, шайтан!
Не стоит бодрствовать в предрассветный час. Слишком темные мысли приходят в голову в этот миг. Разве это справедливо, что рожденный чуть раньше становится султаном, а чуть позже — никем? Он жив только по воле Аллаха. Ну и еще немного — брата. Но когда Мехмеду это надоест?
А верить в его доброту не получается.
Особенно сейчас, когда он вернулся из похода с неудачей — и ходит, словно грозовая туча. Темный и страшный...
Сулеймана передернуло, словно им опять было по пять-шесть лет, когда старший брат крепко поколотил его за сломанную игрушку. Побои и омерзительное чувство собственной беспомощности запомнились мальчику очень надолго...
А если Сулейман решит, что братья ему ни к чему?
Удачливый султан может позволить себе соперников, его не свергнут. Неудачливый же...
Как правило, он не может позволить себе даже жизнь.
И словно отвечая темным мыслям, за дверями послышался шум.
Сулейман вздрогнул, всем телом повернулся туда... но сделать ничего не успел.
В комнату влетел растрепанный ошалевший евнух.
— Мой повелитель!
— Что случилось?
— Мой повелитель! Бунт!!!
— ЧТО!?
А вот то.
Мехмед действительно вернулся из похода 'на щите'. И то, что физически он не умер, значило мало. Он потерпел поражение, он был вынужден возвращаться домой во главе разбитого войска — и этого янычары ему не простили. И не было рядом Фазыл Ахмеда. Не было...
Некому было заметить напряжение в войске, некому подсказать... результат оказался закономерным. Янычары подняли бунт — и результатом его стало падение султана д...цать раз на собственную саблю.
Что ж.
Не первый и не последний случай в империи.
На освободившийся трон уселся султан Сулейман. По номеру — второй. И... увы. Далеко не Великолепный.
Но и ему требовалось доказать свое право — делами. Походами, сражениями...
Европу ждали новые потрясения. И не только Европу.
