А вот от Воранава на юге до Невгина на севере, через Маладзечно добираться землёй надо. Тоже вопрос, как? Диплицикл, конечно, романтика и всё такое, но я себе зад собью, невзирая на гладкость трактатов. Да и вопрос пейзан всяческих не вполне ясный. На караваны-то без охраны и яровиков или паровиков они временами нападают, это факт, в семействе моём известный. Но вот с путником одиноким неясно. Вроде и не тати озверелые какие, а вроде и шут знает.
Поняв, что вопрос сей требует разъяснений, после некоторого обдумывания решил я навестить предшественника по должности моего, Младена. Пусть не самый приятный человек, но таить важные знания не будет. А уж там посмотрим, трясти ли из Серонеба Васильевича гаковницу скорострельную, или бонбами ручными обойдусь, хмыкнул я.
Да и вообще, по всему выходит, что опять злонравный Леший мне проверку учиняет, думал я по пути. Уж не знаю, на кой бес это ему, но мнится мне, что с частью, если не со всеми, доставками курьеры управы бы справились, исправно по полисам путешествующие на попутках воздушных.
В ведомстве, подчиненном моему предшественнику, орднунг творился столь образцовый, что закралась у меня мыслишка Младена как-нибудь извести. Уж больно застроенные были сотрудники, так что избавление от чудовища формализма, Младеном рекомого, виделось не столь преступлением, сколько актом человеколюбия. Впрочем, по здравому размышлению, решил я путь душегубца себе не торить, глянул жалостливо на чиновников тихих, посочувствовал им мысленно, да пред очи Младена явился.
Последний мордой своею заносчивой меня впечатлять тщился с минуту, но не преуспел, после чего сообщил, что пользовался в путешествиях своих попутной авиацией. Кроме случаев срочных, отдельно оговариваемых, с транспортом, под них выделяемым. Чего и мне желает, вместо глупостей, мной удуманных. Так что распрощался я с Младеном в твёрдой уверенности, что леший злокознен, злонравен и глумливую проверку мне учиняет.
Потому как нет между Полисми столь активного воздушного сообщения, чтобы в срок оговоренный уложиться. А бумаженция денежного довольствия лишь один перелёт прямой аренды покроет, что меня к диплициклу возвращает, тут даже мобиль не арендуешь, что с возницей, а уж тем более без оного.
Ну и леший с ним, расстояния не велики, снаряжусь, да и доставлю всё в срок, решил я. Впрочем, гаковницу мне жадина-Серонеб опять не отжалел, даже папкой с листами помахивание не помогло. Разтрясся он лишь на пару бонб ручных, и то лишь после часа взывания к совести гражданской и нудежа. И выделил их в стиле “на, только отстань”, жадина скупердяйская, негодовал я, снаряжаясь в поход.
Эфирострелы прихватил, панцирь новый, выданный взамен старого безропотно, что хоть в чём-то жадину складского оправдывает, надел, да и отправился в Воранав.
По дороге, несколько смирившись и отойдя от всеобщего гадства, змейства и прочих нехороших качеств, я с положением своим смирился, даже от дороги начал известное удовольствие получать: поля, стада всяческие пасутся, солнышко светит. И колдобин не намечается, так что лепота, не сказать, чтобы полная, но вполне чувствительная. Да и, прикинул я маршрут, ежели задержек не учинится, то могу в пару дней управиться, даже до срока отмеченного.
Доехал до заставы милитантов с владениями Полиса Воранава, который, по предъявлении бляхи посольской, преодолел (к своему некоторому удивлению) без расспросов с пристрастием и досмотров каких. А вот далее я несколько напрягся: чай, пейзане “наши”, изредка видимые — бессребреники и милые люди. А вот импортные все поголовно тати, душегубы и личности, со всех сторон неприятные. Не факт, конечно, но ожидать такового стоит, как и к оному готовиться.
Однако опасения были если не беспочвенны, то в какие-то меняпротивные деяния противных пейзан “не наших” не вылились. Несколько встреченных явно преступных типов из пейзан проводили тихо шелестящий диплицикл взглядами, один даже клешнёй своей злодейской помахал, несомненно, тая коварный план меня поймать, обездолить и пустить на удобрения.
Да и патруль милитантский, мной на подъезде к Полису назначения встреченный, злодейств, к удивлению, не учинил, а водитель паровика военного даже лапой изволил мне помахать.
Были мысли, что бдительность усыпляют, злодеи импортные, но по здравому размышлению я решил несколько расслабиться, а то накрутить себя мог до того, что поприветствовал бы, положим, парочку какую, в придорожных кустах любящуюся, за стоны неуместные бонбой. Вопрос же “хто тут?” опосля её задав.
Застава на въезде в Полис встретила меня местными милитантами, на бляху прореагировавшими сообразно коллегам своим, да ещё и дорогу до Посольской Управы указавшими.
Проехав до Акрополя по Полису-соседу, отличий стилистических или архитектурных я не углядел. Да и люди, в целом, были ликами и типажом схожи. Акрополь же вообще один к одному, за исключением типа зданий. Посольская Управа, например, в которую вёл мой путь, более Большой театр напоминал, как портиком входным, так и основным зданием, прямоугольным. Да и венчал его скатный антаблемент, без колонн, впрочем.
Проникнув внутрь, я представился, бляху продемонстрировал, но был проверке подвергнут более пристрастной, что и логично. А после предъявления грамот меня некий служитель до адресата и сопроводил. Передав пакет, я вознамерился отклоняться, но был остановлен:
— Отобедать не желаете, Ормонд Володимирович? — вопросил меня пожилой дядька, без усов, со шкиперской бородкой.
— Благодарствую, Мстислав Лихоимович, — ответствовал я. — Но труды мои не завершены, так что ждёт меня дорога.
— Весьма похвально, — покивал дядька. — Счастливого вам пути, в таком разе.
— И вам счастливо оставаться, — ответно послал корреспондента я.
А на выходе до меня достигло бормотание вполголоса: “вот откуда такие юнцы берутся? Упорен, трудолюбив, явно в службе рьян… Не то что мои олухи…”, философически вопрошал у потолка посольский чин.
А не гадок ты потому что, непременно злокозненен и не злонравен, да и вообще не гадкий леший, мысленно ответил Лихоимычу я, спускаясь к диплициклу.
Местные политики коня моего железного не свели, чего я втайне опасался, так что оседлал я его и направился в полис за номером два моего списка, Млаздечно.
Полис я покинул без забот, а вот в дороге случилась не то что авария, но неприятность. А именно, налетел порывистый, шквалистый ветер и из каких-то недр небесной канцелярии принёс весьма поганого вида, мокрости, а главное — температуры, дождь. Холодно, девица продажного поведения, констатировал я, слегка подмоченный на обочине. Древо мной облюбованное защиту давало весьма условную, но лучше, чем ничего, а я пребывал в сомнениях.
Просвета в свалившихся на мою персону тучах не наблюдалось, похолодало градусов до дюжины. Ежели я путь продолжу по мокрой брусчатке, то авария может учиниться и в самом прямом смысле. Да и сколь бы неспешно я ни ехал, простыну непременно. С другой стороны, торчать под древом этим мне тоже не резон: пусть и не быстро, но тоже намокну, продрогну и заболею. Да и вообще, смех смехом, а так и помереть от холода можно, промокнув и переохладившись, как ни абсурдно сие в начале сентября.
Так что, выходит, надо мне ехать, неспешно и аккуратно. Потому как мокнуть и простывать на месте гораздо глупее, нежели творить это по делу. А выбора иного у меня и не наблюдается, печально заключил я. И вот, только я вознамерился последовать своему скорбному пути, как к дереву моего пребывания подкатил велосипед с парнем, примерно ровесником. Нахлобучен на него был свободный капюшонистый и прорезиненный плащ, объект, на текущий момент, моей жгучей зависти, да и укоров себе. Вот стоит-то, небось, ежели не копейки, то вполне подъемно, мог бы и подумать, мысленно стучал я себя по бестолковой башке.
Тем временем тип в плаще окончательно приблизился и, слегка поклонившись, выдал:
— Поздорову вам, путник. Звать меня Родослав Бульба, наследник почтенного Изяслава Бореславовича Бульбы, — произнес ровесник с таким пафосом, будто представлялся наследником Цезаря пред Сенатом.
— Ормонд Володимирович Терн, посольский служащий, — не стал я, с одной стороны, скрывать своей природы, но и мудро не уточняя “а с какого я Полису-то”.
— Ормонд Володимирович, почтенный отец мой вас углядел и приглашает переждать ненастье в нашем особняке, — выдал сей Родослав из рода всяческих -славов.
— Признаться, Родослав Изяславович, планировал я продолжить путь свой, — решил не связываться с “пейзанским гостеприимством” я.
Ну реально, этот паренёк один, не агрессивен, скорее доброжелателен. Да и “по отчеству” ему мёдом по сердцу, аж надулся. И в округе никого нет злоумышляющего. Но вот ехать в подворье какое пейзанское у меня желания точно нет.
— Не годно это, — помотал собеседник башкой под капюшоном. — Ливень лишь усилится, да и хляби как бы не до завтра разверзаться будут. Так что не обижайте отказом, да и о себе подумайте, — довольно резонно озвучил вьюнош.
Это да, оценил я всё усиливающуюся капель. Вот незадача-то, но видно, и вправду гостеприимством придётся пользоваться. Во-первых, я таким макаром реально помереть могу, по дури своей. Во-вторых, хоть и безоговорочно доверять нельзя, да и ушки на макушке держать надо, но всё же вероятность поголовной пейзанской кровожадности и душегубства крайне мала. Да и в-третьих, ежели я второй пункт исполню, то и при злокозненности опасность не столь велика. Я одарённый, оружием обвешанный (недостаточно, посетовал я о зажиленной скорострельной гаковнице), а одарённые среди пейзан… А вот шут знает, а я нет. Есть они или нет их. Прискорбно мало я о бытии “вне Полисов” осведомлён, а гимназиум такового и не давал.
Но в любом случае, мне мокро, холодно, а предлагают тепло и сухо. И гордо помирать к бесам я не собираюсь, заключил я, принимая приглашение. Родослав на это кивнул, велосипед оседлал, да и поехал вперёд, а я за ним. Промок до костей, хорошо, что пейзанское обиталище было недалеко, полверсты взад, да с версту от тракта.
И, кстати, назвать “избой” сии хоромины язык бы не повернулся. Здоровенный особняк, частично деревянный, не считая окрестных хозяйственных построек, немногим ему в размерах уступающим. Полагаю, сараи для техники да хлева-зверинцы, а сам особняк был раза в полтора поболе, чем наш, Тернистый.
А после входа на меня накинулась полненькая и приглядная молодуха, лет чуть за двадцать, с оханьями и причитаниями принявшаяся меня разоблачать, на что провожатый взирал с ухмылкой добродушной. Впрочем, когда руки свои она к перуну потянула, я её отстранил, эфирострел с кобурой снял, да и положил на приступок недалече, как и папку, цербик да обоймы запасные. Девица замялась, но её прервал голос.
— Оставь, Ванда, служебное сие у гостя, — раздался бас, и явился дядька лет сорока на вид, гладко выбритый, в компании девицы лет девятнадцати, одетой явно “побогаче” встречающих.
— Отец мой, почтенный Изяслав Бореславович Бульба, — изрёк мой сопровождающий. — А так же сестрица моя, Ксения Изяславовна. Ормонд Володимирович Терн, политик посольский, — отрекомендовал он меня родным.
— Добро пожаловать, Ормонд Володимирович, в дом наш, — выдал дядька. — Банька нагрета, так что не сумлевайтесь, разоблачайтесь да отогрейтесь. А после поснедаем да побеседуем. Нечасты у нас гости, — улыбнулся он.
Ну, в целом, не помешает, решил я, разоблачился, да и последовал, хлюпая ногами мокрыми, за Вандой. Благословляя папку водонепроницаемую, а то довез бы я послания в виде каши бумажной. На вес их адресатам отмеривая, ухмыльнулся я. Вообще, несколько я успокоился: одарённых, в немалом числе эфирных возмущений от людей в округе, не наблюдалось, так что всё не столь страшно. А травить меня… ну, скажем так, этика славская травлю гостя чуть ли не за тягчайший грех почитала, тут тать безжалостный, и то подождёт, пока гость дом покинет, только потом по маковке отоварит. Не гарантия, конечно, но наука Артемиды в лицах встречающих точно коварства и злостности не выявила, скорее, интерес доброжелательный. А в лицедейство злонравное высочайшего уровня этих аграриев я не верю. Так что отогреюсь, перекушу, да подожду. Может, ливень кончится, да и избегу я ночёвки. Ну а нет так нет, всё одно деваться, кроме как под ливень, некуда.
Попарившись и помывшись, был я в тёплый халат облачён, да и препровождён в трапезную, где пребывало всё семейство. Провожатый мой вид имел несколько потерянный, но не огорчённый, радостный скорее. Сестрица его несколько взоров исподтишка на меня бросила, а сам отец семейства довольно восседал во главе стола и с улыбкой предложил угощаться. Трапеза была обильна, да и, прямо скажем, вкусна. А после чая нас покинул Родослав, да и сестра вскоре упорхнула, так ни слова не сказав.
— Не откажитесь старика беседой развлечь, Ормонд Володимирович? — вопросил, поднимаясь, Изяслав. — Да и медку нашего семейного отведать, — улыбнулся он.
— Беседой не откажусь, — ответствовал я. — А вот с хмельным увольте, Изяслав Бореславович, не любитель.
— Значит чайком развлечётесь, али кофием, — заключил он, жестом приглашая меня за собой.
— Кофием развлекусь, вот только и к вам вопросы имею, — озвучил я, пояснив на вопросительный хмык. — Я, признаться, прискорбно не информирован о жизни аграрной. В гимназиуме нам по биологии знания давали, о важности, отборе, селекции, но вот о бытии аграриев я, почитайте, и не знаю ничего. Да и перемещаюсь, в основном, воздухом.
— А с какого вы Полиса, Ормонд Володимирович? — как ни в чём не бывало, вопросил Изяслав, а на моё несколько дёрганое движение ухмыльнулся. — Да ясно же, что не из Воранава, вас бы Родослав по гимназиуму бы признал.
— Вильно, — ответил я, получив в ответ кивок. — Гимназиум? Я, признаться, мыслил, что на домашнем обучении аграрии пребывают.
— Поведаю все, — ухмыльнулся Изяслав. — Вы, видно, вправду из гимназиума не так давно, али землю не топтали, на воздусях пребывая.
И привёл меня в изрядный кабинет на третьем этаже, заставленный массой книг, с широкими окнами, перед которыми располагался телескоп.
— Им вас и узрел, — покивал аграрий на мой вопросительный взгляд. — В ненастье да во время отдыха округу наблюдаю.
А после, когда я вооружился кофием, а он кружкой с медовухой, расспросил меня дядька о новостях да Полисах иных. Я, подумав, поведал о Риме, что в моём багаже знаний было наиболее интересным. Изяслав покивал, похмурился в местах должных.
— А теперь и моя очередь. Ну, мне не в тягость, поговорить люблю, чада от бесед моих на сеновале спасаются, — добродушно пробасил он.
