Приказано - спасти...

Если бы света было больше, то потеки на руках Чекунова отливали, как им и положено, ярко-алым цветом. Цветом крови.

Пулеметная очередь разорвала спину Ивана Филиппова, когда до края дороги оставалось два шага.

Медленно, будто опасаясь сделать больно, Семен опустил тело бойца на изломанные стебли камыша. Лицо Филиппова было спокойно, как если бы Иван просто прилег отдохнуть, устав от тяжелой работы.

— Прости, — прошептали сухие губы красноармейца, — прости, что не смогу тебя похоронить, как положено. Но, ты ведь все понимаешь, правда? С немцами я посчитаюсь, и за тебя, и за Анохина... А ты, спи спокойно, мы справимся. Тебе недолго ждать. Через четыре года я вернусь, и сделаю все как надо. Можешь даже и не сомневаться...

Пальцами руки, той, что не была испачкана в крови, Семен аккуратно закрыл глаза погибшему. На всякий случай проверил карманы гимнастерки, и поясной пистончик — но пластмассовой капсулы медальона-смертника или каких-либо документов, не нашел.

Лязг гусениц на дороге все приближался и Чекунов понял, что медлить больше нельзя. Выбравшись из кювета, Семен, не оглядываясь, пополз к лесу, параллельно колее проложенной тягачом.

Временами над головой посвистывали шальные пули, но Чекунов, не прекращал движения, лишь плотнее прижимаясь к земле. Подтягивая за цевье винтовку, упираясь в дерн носками ботинок, Семен двигался в сторону леса. Сзади, на дороге, лязгали траки, и красноармейцу показалось, что этот звук нарастает и усиливается, так явственно, что даже вроде бы в спину дунуло воняющим жаром надвигающейся машины. Не выдержав, Семен замер, и неловко вывернув шею, оглянулся назад: сквозь частокол сухой травы, он разглядел темную ящикообразную тень, двигающуюся мимо догорающего бронетранспортера. Порыв ветра донес до ноздрей Чекунова запах выхлопных газов, смешанный с едким чадом горелой резины. В свете ракеты были различимы и юркие фигурки, перебегающие следом за танком.

Хотя, боец и понимал, что немецкие пехотинцы вряд ли сунутся в лес, это все же заставило его быстрее шевелить руками и ногами.

Когда в ладони ползущего стали больно колоть иголки осыпавшейся хвои, а над головой нависли черные, в темноте, еловые лапы — Семен разрешил себе встать. Но не в полный рост, а пригнувшись. И так, полусогнувшись, от дерева к дереву, двинулся в глубь леса. Сзади перекликались чужие лающие голоса, но спусковой крючок АВС, так и остался не нажатым. Сейчас, ни один, ни даже десяток убитых Семеном фрицев, не сделал бы проще ту задачу, что он сам поставил перед собой. И именно поэтому, пятнадцать латунных патронов остались ждать своего часа в магазине винтовки, поджатые сильной пружиной подавателя.

Еще несколько часов, Чекунову пришлось идти по ночному лесу. Постепенно растворился в крови адреналин, заставлявший сердце гнать кровь по сосудам в бешеном ритме и толкавший усталое тело вперед...

Двигаться становилось все тяжелее и тяжелее, да еще и явственно стали проявляться признаки контузии. Семена подташнивало, кружилась голова.

Однако Чекунов заставлял себя шагать дальше. Он понимал, что иначе, не сможет догнать тягач с прицепом. Отсутствие нормального отдыха и скудное питание, заставляли организм красноармейца работать на износ. И, теперь, на Семена все чаще стало накатываться сонное равнодушие. Мерно переставляя ноги, он шел, сжимая в руке пистолет, взятый у погибшего лейтенанта, еще там у реки. Винтовка давно была закинута на плечо, напоминая о себе лишь тяжестью. Несколько раз Чекунов отдыхал, привалившись к подходящему дереву. Садиться на землю он боялся, опасаясь сразу провалиться в сон. Постояв так несколько минут, боец отталкивался от прохладного ствола и упрямо шагал дальше.

К рассвету Семен стал воспринимать окружающее короткими урывками. Вот он балансирует на скользком стволе, пытаясь перебраться через небольшое болотце, а вот, двигается по песчаному холму, заросшему мелкими соснами, и в ботинках хлюпает уже нагревшаяся влага...

В очередной раз, Семен пришел в себя возле маленького лесного ручья, что извивался по дну неглубокого овражка. Заросли высокого дягиля здесь были вмяты в землю и перемешаны с черной грязью. Казалось, что какой-то неуклюжий великан пытался подняться, случайно упав в мелкий ручеек. Пытаясь зацепиться за скользкий берег, он бился, не в силах найти опору на сырой земле, клочьями вырывая дерн и втаптывая в жижу молодые деревца и кусты. В результате, русло превратилось в большую грязную яму, из которой торчали раздавленные стволы деревьев с содранной корой. Вялое течение было не в силах преодолеть возникшее препятствие, и мутная вода постепенно заполняла образовавшуюся котловину, грозя образовать небольшой бочаг.

Сверху доносились голоса, и Семен различил на общем фоне звенящий дискант Фиры. Разговор шел явно на повышенных тонах. Чекунов потер лицо руками, пытаясь согнать сонную одурь. А когда это не помогло — зачерпнул пилоткой воды и вылил себе на голову. Обжигающе холодная влага потекла по лицу, затекая за воротник, так что Семена даже передернуло в ознобе. Но сон немного разогнало. Красноармеец нахлобучил сырую пилотку, и особо не разбирая дороги, пошагал через овражек, с хлюпаньем вытаскивая ноги из размешанной грязи.

На склоне небольшого холма, среди невысоких сосен, замер "Комсомолец". Машина имела вид усталой, загнанной клячи. Наверное, такое впечатление создавалось еще и потому, что как охромевшая лошадь, тягач накренился на одну сторону. И как отлетевшая подкова, гусеничная лента расстелилась черными траками среди смятой травы.

Перед машиной стояла группа людей в напряженных позах, но Семену бросилась в глаза только Фира, которая яростно жестикулировала, что-то доказывая остальным. Над ней нависал, здоровенный боец, в котором Чекунов узнал артиллериста, приносившего снарядные лотки вместе с сержантом — командиром орудия. Андрей Шилин пытался вклиниться между этими двумя, оттирая Дольскую плечом назад, но Фира отпихивала его в сторону, почти крича на артиллериста. В пылу спора никто не заметил, как Семен подошел почти вплотную, так что стали различимы слова спорящих:

— Я вам еще раз говорю, что раненых в деревне оставлять не буду! Я должна вывезти их к своим. Им нужен врач, нужно лечение — вы это понимаете или нет?!

— Ты говори, да не заговаривайся, пигалица. Тоже, нашелся мне начальничек. Что, хочешь, чтобы все здесь загнулись? — артиллерист смачно выругался. — Ты, дура, хоть понимаешь, что с таким грузом нам фронт не перейти? Сколько мы еще сможем вашу железяку на своем горбу по лесу волочь? Пока сами не сдохнем, или немцы голыми руками нас не возьмут?! Сначала один командир, заставлял с собой пушку волочь, теперь ты еще...

Боец сделал движение, вроде как пытаясь замахнуться кулаком, но тут же напротив него оказался Шилин, отбросивший Фиру себе за спину. На фоне артиллериста, Андрей не выглядел опасным противником, но в его руке была зажата монтировка, и вид увесистой железяки явно отрезвил красноармейца.

Чекунов подходил к группе сзади, и первым его увидел именно Андрей. По расширившимся глазам Шилина, артиллерист понял, что ситуация как-то изменилась и шагнув назад, быстро оглянулся через плечо.

Увиденное, явно не добавило ему радости. Видимо, он решил, что вслед за Чекуновым из леса появится и капитан Анохин, поэтому его взгляд быстро-быстро заметался по сторонам. Однако, по мере того, как Семен подходил ближе, а капитан так и не показался, испуг во взгляде артиллериста постепенно исчезал, сменяясь раздражением.

— Ты где шлялся? — выкрикнул здоровяк, когда Чекунов почти уперся в него. Семен молча смотрел ему в лицо. Глаза артиллериста снова забегали.

— А где был ты? — произнесено это было почти шепотом, но в наступившей тишине вопрос услышали все.

Чекунов не обвинял, не уличал, он просто спрашивал. Но, видимо здоровяк услышал в вопросе что-то такое, понятное только ему одному. Лицо его побагровело, кулаки сжались:

— А ты кто такой, чтобы меня спрашивать?!

Семен промолчал, все так же глядя в бегающие глаза.

— Командир, что ли? Так нету у нас командиров. Сами мы теперь! Или покомандовать хочется? Вон, той пигалице — артиллерист мотнул головой назад — тоже хочется! Не много ли командиров то будет?!

У Чекунова от его крика шумело в ушах, усталое тело просило отдыха, но отступать было нельзя. Медленным движением Семен спустил с плеча ремень винтовки. Упер оружие прикладом в землю и оперся на него, перенеся часть веса тела на произведение конструктора Симонова:

— Ты хочешь оставить раненых, — это было утверждение, произнесенное спокойным тоном. На этом фоне крик бы показался уже смешным, и артиллерист был вынужден убавить тон:

— Я предлагаю, оставить их в ближайшей деревне. После такой заварухи, немцы не дадут нам уйти спокойно.

— Значит, без раненых, немцы нас отпустят... — голова болела все сильнее, но Чекунов держался. — А что будет с ними? — Семен хотел кивнуть головой в сторону прицепа, но не рискнул, опасаясь расплескать боль, накапливающуюся в голове.

— Ничего с ними не сделается. Нет смысла немцам с увечными воевать... — особой уверенности в этом заявлении, хотя и произнесенном резким тоном, не было.

— Все так думают? — Чекунов медленно провел глазами по окружающим его лицам. Почему-то, никто в открытую на него не посмотрел, все глядели в разные стороны... Не отвели взгляда только Шилин, что так и стоял сжав в руках монтировку, и Фира, яростно сверкавшая глазами из-за его плеча.

Странно смотрелась наверное эта картина со стороны. Худой мальчишка в грязной шинели, с трудом держится на ногах, опираясь на винтовку как на костыль. Стоящие вокруг люди, с оружием в руках, напряженно стараются не глядеть в его сторону.

Кто-то должен был сказать слово, поддержать либо Семена, либо артиллериста. Однако, люди предпочитали молчать, ожидая что другие возьмут на себя ответственность.

Скажи что прав Чекунов и санитарка — и придется двигаться дальше, волоча за собой обузу в виде тягача с прицепом и его беспомощным грузом. И, тогда, шанс выжить — становится очень маленьким, ведь немцы будут идти следом. Прав артиллерист? Да, тогда появляется возможность исчезнуть, раствориться в глубине лесной чащи, куда не сунутся пришельцы в мышастой форме. Но...

На каждом человеке висит груз обязанностей. Добровольно принятых или навязанных со стороны. Казалось бы, сбрось их, стань свободным! Почему из-за них нужно погибать. Может, я лучше, тех других, которых вынужден тащить на себе? Может, мне суждено свершить что-то великое, а не сдохнуть под тяжестью ноши? Почему — "я обязан"? Каждый свободен в своем выборе...

Вот только, под красивой оберткой, просматривается гниловатая сердцевинка: "каждый — сам за себя". Разве — нет? Ты равнодушен к другим. Но и другим — безразлична твоя беда. Можно бить по одному, на выбор, как в тире... Никто не прикроет, не поддержит и не встанет рядом.

Семен выпрямился во весь рост. Взглядом остановил Фиру и Андрея, что качнулись было вперед, подхватить его под руки...

— Знаешь, наверное, ты прав. Здесь и сейчас, ты прав. Оставим раненых, уйдем в лес, прорвемся к своим. Будем драться с врагом... Но потом... А сейчас отступим, оставим товарищей... Вот только, война когда-то кончится, пусть даже через несколько лет. И тогда, ты — герой с орденами и медалями, вернешься с фронта и встретишься с матерями и женами этих раненых. Ты сможешь посмотреть им в глаза?

— Да на кой черт мне твои побрякушки, — рявкнул артиллерист. — что ты меня агитируешь, будто политрук! Какой "конец войны"? Мы, может, завтра сдохнем!

— Все сдохнем, — согласился Чекунов. — Кто раньше, кто позже. Костлявую еще никто не обманул... Но и сдохнуть надо — человеком.

— Нахер это нужно, я жить хочу! — здоровяка явно "понесло"

— А они, не хотят?! — голос Фиры, про которую все успели позабыть, ударил по нервам людей. И этот голос словно сорвал какую-то пелену оцепенения с людей. Красноармейцы зашевелились, оглядываясь друг на друга, заговорили неразборчиво.

Ободренная Дольская шагнула вперед:

— Разве, они не такие же люди, как вы? Или, своя рубаха — ближе к телу будет?!

Снова неразборчивое бурчание из толпы.

— Да, что ты лезешь, — ударом кулака в грудь, артиллерист отшвырнул девушку назад. Замахнулся еще раз, но не успел... Сухо щелкнул выстрел, на лице артиллериста проявилось плаксиво-детское выражение, и он всхлипнул и медленно завалился назад, на расступившихся людей. Шилин обернулся: возле прицепа, держась одной рукой за доски борта, стоял капитан Масленников. В вытянутой на всю длину правой руке, лоснился воронением ТТ. Черный зрачок дула качался из стороны в сторону, рассматривая окружающих. Затем ствол медленно опустился вниз.

— Товарищ капитан, — вскочила сбитая на землю Фира, — вы же не видите, зачем вы стреляли?!

— В таких сволочей я и слепым попадать смогу, — оскалился капитан, — и никто мне это не запретит!

— Что же вы наделали, он бы мне ничего не сделал!— Фиру остановить было не так легко. Забыв про свою боль, она бросилась к упавшему:

— Борис Алексеевич запрещал вам выходить из фургона! И если он ранен, это не значит...

— Борис Алексеевич мне уже ничего не запретит, — очень спокойным голосом перебил ее Маслеников, — и никому, ничего не запретит...

Санитарка Эсфирь Дольская

..."Идиот! Кретин! Зачем драться, если сам — трус? Теперь, лежи, придурок с пулей. Вон и сознание потерял, хоть и в ногу попало. Так, разрезать штанину (хорошо, что перочинный ножичек при себе). Кровь не бьет, значит, артерию не перебило. Сквозное, слава Богу. Жить будет. Но Сивакову я пожалуюсь! Кто разрешил Виктору Ивановичу выходить?" — лихорадочные мысли метались в голове Фиры, пока руки сами проделывали нужные манипуляции. И, даже перетягивая рану, Дольская успевала читать нотацию летчику. Тот что-то отвечал, но Фира не вслушивалась в его слова... "Никому, ничего не запретит" — смысл фразы не сразу дошел до сознания девушки. Медленно она повернула голову в сторону прицепа. Маслеников все так же стоял возле борта, и даже дымок, казалось, еще сочился из ствола пистолета. Но уже что-то изменилось в окружающем мире, резко и бесповоротно. Что-то очень важное исчезло, ушло за грань мира и уже не догнать, не вернуть, то, что еще мгновение назад было рядом... Еще надеясь на чудо, Фира перевела взгляд на Чекунова, на Шилина, и, хотя не было произнесено ни слова, по их лицам, она поняла, что не ошиблась и самое страшное произошло...

Сразу стало пустым и ненужным, то, что волновало еще секунду назад. Равнодушным взглядом Дольская мазнула по свеженаложенной повязке с расплывающимся пятном крови. Поднялась на ноги. Нож и бинт упали в сухую траву, что-то заскулил раненый, но это уже ничего не значило. В наступившей тишине Фира двинулась к Масленикову. Неловко откачнувшись, летчик двинулся ей навстречу. Встретились на полпути до фургона. Маслеников был на голову выше Дольской, но сейчас, он весь ссутулился, стал ниже. Глядя прямо в лицо Фире, тихо произнес: