— Этот граф Бомуэнд — кажется, прадед Арагорна Гарданны — нынешнего министра изящных исскуств и Эрнеста — истребителя морлокских певунов. Эрнест, как вам известно, сэр Роберт, вхож в ближайшее окружение Хью Мерлина. — Финвэ снова усмехнулся. — Не похоже, чтобы уроки истории пошли впрок семейству Гарданна.

— Довольно об этом, Финвэ. — прервал своего адьютанта Генеральный. — Скажите мне лучше: что, Каспар Гаук действительно излечивает безнадежно больных?

— Не всех, но некоторых. — отвечал Финвэ. — А излечение даже одного безнадежно больного из тысячи умножает славу Гаука у простонародья. Ведь, когда дипломированные лекаря обьявляют больного безнадежным, они лишь официально отказываются от возможности излечения, снимают с себя ответственность. А "морлочий лекарь" никакой ответственности ни перед кем на себя не берет: умер больной — значит залечили дипломированные лекаря, поднялся хоть на какое-то время со смертного одра — слава чудотворцу Гауку.

— Слава... — задумчиво проговорил Гендальф. — Слава Каспара Гаука растет и ширится, что побуждает нас действовать в отношении этого человека предельно осмотрительно, не повторяя прежних ошибок . Если бы он почуствовал, что обложен как зверь в каледонской чаще, испугался и пустился в бега...

— Понимаю. — усмехнулся Финвэ. — Убегающего ловят, пойманный — наполовину уличен. — Понимаю, но втуне обнадеживать Вас, сэр Роберт, не смею. Гаук — отнюдь не трус. И значительно умнее, — Финвэ мотнул подбородком вниз, — прежних пациентов Золотого Палладина.

Танцующая во дворе-колодце меченосная золотая кукла, как будто услышав свое прозвание, на миг замерла в позе выжидательной.

* * *

— Эрнест Гарданна!... — Борис Исаевич Толстов беспомощно смотрит на только что вошедшего Логвинова.

На дисплее изображение Эрнеста, стоящего в подземном бункере с обнаженным палашом в руках. В заполняющем бункер неярком сиянии поблескивает на эфесе палаша золотой вензель Арагорна Громоподобного. Подобный голубой молнии блеск клинка в подземелье — истребитель морлокских певунов салютует Черному Зеркалу и скрытому за ним всемогущему оппоненту.

— Что, Эрнест Гарданна? — Логвинов улыбается профессору сочуственно. — Опять задает бестактные вопросы? Ведь говорено же было ему неоднократно, что вопросы эти бестактные: потому как благость Всеблагого Всевышнего разумные пределы имеет. Пределы, определяемые всевеликим мировым нравственным законом выедания кошками лишних мышек и вымирания от голода нерасторопных или же без меры расплодившихся кошек. Не раз и не два ему было это говорено, притом с примерами и картинками из книжки этого, как бишь его, Беспалова. Не понимает? Товарищ инквизитор не понимает... Подзапустил сэр Роберт воспитательную работу среди личного состава Имперской Службы Испытания Тьмы. Ох, подзапустил!

— Он спрашивает... вопрошает, — речения коллеги-демиурга несколько успокаивают Бориса Исаевича, — о своем назначении в этой, как он выражается, — профессор замялся, — оставленной без присмотра вселенской мясорубке.

— О собственном назначении в мясорубке? Это уже вопросец по делу. Ответьте, что ему назначена долгая счастливая жизнь, полная успехов, процветания и побед. Это, кстати, соответствует истине, то бишь содержанию директории ERNEST. И сбудется, если, конечно, — Логвинов заговорил тоном назидательным, — означенный Эрнест не будет злоупотреблять свободой воли. Как там у нас обстоят дела с процедурами рендомизации, обеспечивающими свободу эту самую? Нам, как мы есть демиурги всеблагие, без рендомизации никак нельзя. Ибо, как говорит Жекачка, даже коллега Саваоф допустил грехопадение Адама и Евы, не желая лишить свои разумные создания свободы воли, права свободного выбора между добром и злом. То-есть, это католики сей сюжет таким манером трактуют. Возможны, само собой, и другие прочтения. Тоже свобода, однако. Крут коллега Саваоф! Выбор между добром и злом в оставленной без присмотра вселенской мясорубке... Тут, дай Бог, разобраться в том, какое из зол меньше.

* * *

— Я очень тебя прошу, Фели, предоставь мне самому решать, какими методами надлежит держать в должных рамках пастбищных людишек. Они до сих пор жили , в мире, так сказать, дуракоустойчивом. Скоро грядет новый мир, не столь счастливо устроенный. Пойми наконец, что я там, — Гаук кивнул на железную дверь своей лаборатории, — возжаюсь с такими феноменами, одного вида которых... Тебе, кстати, тоже в общем нечего здесь делать. Ну же, Фели! — стоя перед пылающей гневным румянцем Офелией, Гаук попытался свести неприятный разговор к шутке. — Я ведь не позволял себе, во время оно, трактовать Обет служения прекрасным дамам таким образом, чтобы пытаться защищать гимназисток от твоих учительных внушений.

Офелия не ответила на примирительную улыбку Гаука, строгим голосом проговорила:

— Ученые занятия не дают вам, благородный кавалер, права распускать руки, оскорбляя действием наших пастбищных собратьев, иные из коих вам по возрасту в отцы годятся.

— "Благородный кавалер", "Вам" — вот значит как мы заговорили. Тогда уж — отчего не "господин маг-ротмистр" — Гаук перестал улыбаться. — Хорошо, прекрасная дама, я обещаю впредь воздерживаться от рукоприкладства в отношении "наших пастбищных собратьев". Прийдется придумать для них что-нибудь более экстравагантное. И притом, так сказать, сильнодействующее.

* * *

На перекрестке подземных галерей стоит, изрыгая потоки отборной казарменной брани, генерал-командор Эрнест Гарданна. Сие словотворчество, как можно понять, есть ответ Эрнеста на откровение Черного Зеркала, обещающее ему, Эрнесту Гарданне, многолетие, процветание и успехи. Рядом с генералом стоит коленопреклоненный самоходный истукан, держа распахнутой бронированную дверь, закрывающую вход в вырубленный в скале бункер. Облегчив душу генерал, гремя шпорами, удаляется с перекрестка вглубь одной из галерей. Истукан встает с колен, закрывает дверь, становится возле нее — бессменным хранителем тайны Черного Зеркала.

* * *

Некто, в изьеденном серой коростой золотом панцыре топтался в луже по обломкам граблей. Черенок давно был превращен в щепки, железные зубья завязли в грязи, и закованная в золотую броню фигура без помех шлепала по луже в идиотическом экстазе. Задремавший в седле Эрнест Гарданна встряхнулся, отгоняя муторное видение, вспомнил, куда и зачем едет, оскалился по-волчьи. Промозглая сырость подземки забиралась под колет, зябкое оцепенение сковывало тело и душу. Эрнест, крикнув ехавшему сзади пажу, чтоб не отставал, пустил своего Гнедого крупной рысью, вперед и вверх, навстречу забрезжившему в конце тоннеля свету. Гнедой вынес седока из сумрачного штрека на вершину конического, щебенчатого, негусто поросшего травой и кустарником холма. Солнце перевалило уже за полдень, у подошвы холма вилась дорога на Камелот. У обочины, возле видавшего виды фургона с аляповатой вывеской вился дымок над мангалом. Горбоносый, меланхолического вида человек в сомнительной белизны куртке хлопотал возле мангала. Толстуха в клетчатом платье и кружевном переднике расставляла посуду на стоящих под заплатанным тентом столиках. Таких летучих придорожных харчевен , появлявшихся на перекрестках дорог со светом дня и спешивших к вечеру убраться восвояси, много развелось в последнее время у больших городов. На горизонте туманно лиловели громады Пирамид — обиталища столичной бедноты. Зацепившимся за зеленую гору белым облаком парили над Камелотом Чертоги Предков. Эрнест с пажом спустились вниз, отдав лошадей вынырнувшему из-за фургона мальчишке, расположились за одним из столиков. Румяный, только что с вертела, ломоть страусятины и терпкое густо-красное, почти черное, вино в глиняной кружке согрели Эрнесту душу, помогли прогнать прочь неподобающие благородному Меченосцу мысли и настроения. Генерал с пажом собрались было спросить добавки, но по зрелом размышлении решили оставить некий внутренний резерв — для ужина в Камелоте, в трактире "Пиво и Драконы" — прославленном заведении Сэма Наркисса, поставщика двора Его Величества,

* * *

Темза в нижнем течении. На фоне позолоченной закатным солнцем воды темный, с рубиновым глазом ходового огня, силуэт самоходного истукана, тянущего бечевой неярко светящую иллюминаторами пассажирскую барку. На дощатом облупленном причале одинокая фигурка Офелии Гаук.

* * *

Камелот, вечер. Задний двор Главного Управления Имперской Службы Испытания Тьмы. Неприметного вида повозка возле настежь раскрытых дверей. Шестеро офицеров выносят из дверей что-то длинное, завернутое в мохнатый кавалерийский плащ. Седьмым идет адьютант Генерального Инквизитора полковник Финвэ. В руке у него небольшая корзина, накрытая багрово-черной парчей.

* * *

— Боюсь, что вы опоздали, прекрасная Офелия. — губы Гаука кривит невеселая улыбка. — Ваш доблестный друг Эрнест Гарданна, наш милый Эрни, уже исполнил свою последнюю волю в схватке с Золотым Палладином. Я располагаю сведениями вполне, увы, достоверными, что наш общий друг Эрни сегодня утром совершил этот свой последний подвиг. Совершил на предмет, так сказать экспериментального опровержения, неких предначертаний Всеблагого Всевышнего. Предначертаний, надо заметить, для Эрни вполне благоприятных. Но, — Гаук улыбнулся той же неприятной улыбкой, — пути судьбы неисповедимы. Черное Зеркало предполагает, а одержимые избыточной тягой в Неведомое безумцы вносят свои безумные коррективы. Теперь вы сможете, не торопясь, посетить Эрни в Чертогах Предков. Даже станцевать там перед ним. Но, чуть погодя. Торопиться теперь некуда. Чертоги тем и хороши, что спешить в них — дурной тон. Спешить в них... Прошу покорнейше простить, прекрасная дама за плоский каламбур. Фели!!!

Офелия , с ужасом слушавшая Гаука, побелела как полотно и стала медленно сползать по дощатой стене пристани. Гаук подхватил ее на руки, понес на ярко освещенную, пассажирскую барку, гаркнул судовому служителю, чтоб тотчас проводили в самую лучшую каюту.

Демиург Толстов некоторое время с усталым, печальным выражением лица смотрит на дисплее эту мизансцену, затем входит в главное меню программы TOYNBEE, находит там дарующие свободу воли созданиям этой программы процедуры рэндомизации и отключает их.

* * *

Гигантский паук выпрыгнул из-за пыльных витрин с запеленутыми мумиями, откуда-то сверху и слева. Гренадеры встретили его жалами алебард. Напоровшись на этот стальной частокол паук шлепнулся на спину, болтая в воздухе многочленистыми когтистыми ногами. Болтающиеся конечности эти были тотчас же обрублены и лежащий на пыльном полу монстр полностью обездвижен.

— Отличная работа, господа. — генерал Мерлин ткнул носком сапога в глянцевито-коричневой паучий бок. — Теперь обрубите ему жвало. Лучше, пожалуй, левое, так будет удобнее с ним работать. Отсеките палашом, алебарда для такой операции инструмент недостаточно тонкий. Благодарю вас, Этьен. Ну и ручища у вас, однако! Что? Согласен с вами — лезвие тоже не из худших. Нуте-с, что у нас тут. — Мерлин воткнул в культю обрубленного жвала металлический щуп с переливающимся всеми цветами радуги набалдашником, стал наблюдать за изменеиями этих цветов, делая пометки в записной книжке.

От Дверей послышались торопливые шаги. Подошедший штандарт-кавалер отсалютовал Мерлину, протянул ему узкий черный конверт, запечатанный пурпурно-красной восковой печатью с оттиском раскинувшей крылья бабочки. Мерлин вскрыл конверт, вынул листок линованой бумаги, пробежал его глазами, изменившись в лице, обратился к окружающим:

— Господа ! Генерал-командор Эрнест Гарданна, доблестный истребитель морлокских певунов, главный хранитель древностей Фарфорового Дворца вчера утром исполнил свою последнюю волю, разделив схватку с Золотым Палладином.

Послышался согласный лязг стали — окружавшие Мерлина офицеры салютовали товарищу, навсегда покинувшему реальность программы TOYNBEE. Сэр Хью вложил обнаженный для салютования палаш в ножны, заговорил снова:

— Боюсь, господа, что это лишь начальное звено в цепи ожидающих нас роковых событий. Где ротмистр Феанор?

— В недельном отпуске после контузии. Отправился проветриться в... Прошу покорнейше простить, сэр Хью. Запамятовал, как называется эта дыра, которую Феанор решительно предпочитает госпитальному поезду Ее Высочества. — ответил принесший пакет офицер.

— Земляничный Лог . — кивнул Мерлин. — Пажи Феанора знают, как туда добраться. Пошлите кого-нибудь из них. Немедленно. Возьмите моего истукана.

* * *

— Ваш брат, маркиз, исполнил свою последнюю волю в поединке с Золотым Палладином? — на губах принцессы Орхидеи застыла официальная улыбка, в огромных зеленых глазах — выражение тревожное и испытующее.

Маркиз Арнорский молча поклонился принцессе, она с той же улыбкой заговорила снова:

— Поступок, вне всякого сомнения, достойно венчающий жизненный путь представителя славной фамилии Гарданна, но... — Орхидея перестала улыбаться. — Но боюсь, что чье-то бедное сердечко будет разбито. И разбито, быть может... — последние слова принцессы заглушил барабанный рокот и топот сапог: в конце парковой аллеи, подобная наползающей на ясный день грозовой туче, показалась колонна камелотских гренадер. Орхидея примолкла, поглощенная зрелищем машиноподобного их движения: холодно-монотонные сполохи стали над над темно-сизой, с вкраплениями золотого шитья и погон, мундирной массой, бледные пятна лиц под козырьками вороненых касок. В ответ на салютаж принцесса послала гренадерам воздушный поцелуй, переждав гром барабанов и сапог, проговорила печально:

— Бедняжка Фели! Для Соперницы Вечности она чересчур... Право, не знаю как сказать.

— Чересчур женщина. Вы, верно, это хотели сказать, Ваше Высочество? — отозвался Арагорн Гарданна. — Так же как отчим Эрнеста, такой себе книготорговец Балу, чересчур... Он был у меня сегодня, просил разрешения навещать Эрни в Чертогах. Созидателишки, как Вам известно, могут присутствовать в Чертогах лишь для выполнения... Прийдется ввести его в штат, придумать что-то. Чересчур... Зато у нас все в меру, как и положено ...

Орхидея протягивает руку и легонько гладит Арагорна по щеке.

* * *

Из клубящейся мглы выткнулась фигура кадавра с какими-то черепками и клочьями вместо головы. Преодолевая спеленавшую тело вязкую немочь Артур Феанор потянулся к палашу. Из-за плеча кадавра выгляддывало оскаленное, все в крови, лицо брата Джона — таким его Артур видел в последний раз: там, в подземке, во время затеянного Эрнестом Гарданной злополучного похода к Сердцу Тьмы. Кадавр почему-то вдруг оказался облаченным в парадный генеральский мундир с золотой инквизиторской совой в петлице. Сова снялась с черного сукна, и жужжа подобно назойливой мухе, стала кружить над Феанором. Феанор, выбираясь из сонной бреди, выругался — длинно и затейливо. Русоволосая пышечка, на колени которой преклонил свою голову утомленный бранными трудами доблестный Феанор, легонько шлепнула его по губам. Артур заворочался, подставляя лицо солнечным лучам, бьющим сквозь разрывы в листве. Тягостная бредь уходила, уступая место реальности, в которой светило солнышко, журчал где-то неподалеку ручей, радостно вопили плескавшиеся в нем дети. Пышечка стала скармливать пробуждающемуся кавалеру ягоды лесной земляники, он ел их, по телячьи прихватывая губами девичьи пальчики. Стал мостить голову поудобнее на коленях у элояночки, ощущая теменем мягкое обволакивающее тепло ее лона, полный благодарности к этому ласковому, солнечному миру, за что он есть, существует... И да пребудет вовеки. Феанор прикусил душистую, истекающую свежей сладостью ягодку, прислушался. Земля часто-мерно подрагивала. Послышался топот.