Искандер против Унылого Мира.

Кстати сказать, эльфисы не какают. Вместо этого они раз в год роют в земле яму, заливают ее водой и сидят там целый день. После чего выбираются оттуда чистыми и осветленными как пятки младенца. А из ямы потом вырастает дерево. Какашечное дерево эльфисов, чьи плоды и по форме и по запаху мало отличаются от какашек самого обычного человека. Хм... Но не в какашках дело. Дело было в том что эльфис дрался красиво. И думал так же. И мечтал еще о большей красоте. Но будучи эльфом уже изрядно созревшим, а не едва отпочковавшимся зеленым побегом, мысли его носили скорее защитный характер, чем атакующий. К великому счастью и горю доброго малого Гелдина, эльфис мечтал убраться из унылого мира живым, здоровым и с Кустом. Благо Хозяина уже не было в живых. А это многое значит для эльфиса. Слишком многое.

Куст не думал. Не мечтал. Он бил ветками, стрелял листьями, корнями плел кустарные заклятья, уворачивался от когтей демона, клинков приключенца и с радостью поглощал зелья мага. Но и он чуял приближение Чуда. Нечто роялеобразное, смутная уродливая тень, намек на присутствие чего-то деревянно-струнного, что-то неосязаемое, но ощутимое начало зарождаться в самом его сердце. Сердце Куста. И Куст не мог понять, рад он этому или не рад. Он ведь все-таки был Кустом. И потому просто действовал по обстоятельствам. То бишь он любил своего эльфиса. И пытался убить всех, кто не был его эльфисом.

Холоден камень когда его не греют лучи солнца или нутряное тепло земли. Так и драконы холодны и мертвы. Нет более в воздухе, воде, земле и пустоте чистой неоскверненной волшбы. Впрочем, грязной, переработанной всякими мелкими зверушками, навроде эльфов, людишек, гоблинов и говорящих енотов, волшбы также нет. Ни капельки. Ни грана. Ни чара. Сухо как в бутылке газировки во время похмелья. А без магии никак нельзя. По крайней мере драконам.

Великие и могучие, прекрасные и ужасные господа драконы. Древние и мудрые крылатые Мыслители. Огнедышащие и более волшебные, чем вся Гильдия Магов Безымянного Города, творцы Высших Чар. Бесчеловечные и жестокосердые Владыки Небес. Подобные Богам. Превосходящие Богов. И просто большие ящерицы, не способные даже удержать собственное тело на толстых лапах без того чтобы не пожрать прорву магии. Используя которую экономный маг страдающим некими комплексами мог бы сотворить из воздуха не то что волшебный замок, а целое королевство населенное одними только влюбленными в него красотками всех мастей и расцветок, ко всему прочему умеющих готовить клятски вкусную гречневую кашку со шкварками и мамин бульончик.

Крылья и чешуя. Пламя и магия. Клыки и когти. Мудрость и ярость. Вот самые простые и основные составляющие такого существа как прекрасный господин дракон. И без чего-то одного из этих составляющих дракон уже не будет прежним. Он станет калекой, который доживает в муках бесконечность оставшейся жизни. Ибо просто так умереть не может.

В этом мире уже давно не было магии. А драконы слишком долго здесь пробыли. Мир высосал из них почти всю магию. И продолжал высасывать.

И драконам, неспособным даже подняться на лапы оставалось только тихо-мирно спать мертвым сном, мечтая о пробуждении. Мечтая о том, что однажды объявится вдруг из ниоткуда Шквал Первичной Магии, что живительным бальзамом вольется в засохшие драконьи жилы. И вновь забьются гигантские сердца. И нальются жизненной силой помертвевшие члены. И разверзнутся крылья. И затрещат печати миров сжигаемые звездным дыханьем. И будет полет. И мир, молодой, свежий и вкусный. И игрища в небесах, водах и толще магмы. И новая жизнь. И вообще. Драконы были теми еще мечтателями.

И потому за сотни лет желание заживо мертвых драконов скопилось, сконцентрировалось и выкристаллизовалось. И кристалл этот, невидимый, но очень твердый и с острыми гранями как бы намекал Чуду: 'Чур! Я — Первый!' И Чуду не оставалось ничего иного как прислушаться е его намеку.

А Искандер все продолжал яростно чесать затылок. Мыслей было ноль. Времени тоже. Шансов выжить никаких. Замечательный расклад. Будь у молодого зельевара чуток менее насыщенная жизнь, чем та которую он прожил до этого самого момента, то Искандер впал бы в шок. Но к счастью в частности, и к несчастью в общем, Искандер испытал на своей шкуре такие приключения и так часто бывал на волосок от неминуемой гибели, даже просто заваривая на кухне огуречно-мятный чай, что вместо ступора впал в раж. Не в боевой раж, когда самый лютый враг, что в иступленной ярости грызет край щита, кажется не страшнее вареной курицы, и огромный зазубренный топор в собственной руке становится легче перышка, но куда смертоноснее. А в мыслительный раж. Когда кровь приливает в голову с такой мощью, будто ее качают четырьмя сердцами одновременно. И глаза выпячиваются от внутреннего мозгового давления. И возникает неудержимое желание мусолить карандаш и трепать бумагу, дабы когда мысли выплеснутся таки суметь успеть все записать. И хочется самого себя, такого умненького и хитренького съесть с потрохами, что тело, минуя прямые приказы мозга, самолично начинает ожесточенно грызть ногти. Искандер начал думать в сто раз напряженнее. Аж из ушей взвился то ли пар, то ли пыль. Как если бы включились на полную мощь ранее почти не задействованные части мозга. Или воспламенилась ушная сера. И добился таки своего. Придумал как призвать свои сумы и заварить Волшбу.

Сумы набиты по самые завязки первоклассными эльфийскими и демоническими потрохами,— размышлял Искандер. Значит, они по сути своей есть тело с мертвыми органами. То бишь мертвое тело. И совершенно неважно, что органы, каждый по отдельности, аккуратно упакованы и пронумерованы согласно степени вероятной ценности для изготовления зелий. В теле зомби с местоположением и состыковкой органов тоже полный кавардак, что не мешает им уверенно ходить и закусывать людскими мозгами. И значит, в данный момент времени, сумы с ингредиентами для зелий можно считать пока еще не восставшими мертвецами. Которые только и ждут того, чтобы кто-нибудь разбудил их от мертвецкого сна и как следует накормил сочными мозгами.

Искандер задумался над тем, настолько ли он хорошо знает некромантию, чтобы суметь вложить в свои сумки подобие жизни. Голодное, злое и тупое. В основном по причине своей подобности, а не бытности. Ну, как отечественные переделки зарубежных комедийных сериалов с глупым хохотом за кадром. Увы, но такого могучего проявления Зла, как зарубежные сериалы с закадровым смехом, не избежал даже Лучший из Миров.

И оказалось, что Искандер знает некромантию очень хорошо. По крайней мере, в свое время зачет по этой дисциплине он сдал на 'Отлично'. Нежить у Искандера получалась качественной. Не то что всякие хрупкие големы и недоваренные гомункулы. Все-таки у рода Рахан, к которому относился молодой зельевар, всегда славился своими злыми магами и повелителями тьмы. Кровь первого Рахана— основателя рода, начавшего свою карьеру в базарной страже и доросшего до великого визиря всего за год жестоких битв, интриг и хитрых квестов, и впоследствии ставшего самым жестоким и могучим Темным Владыкой Южных Земель, давала о себе знать и по сии дни. Время от времени Раханы да и разражались какими-нибудь злобно-могучими магами лелеющими коварные планы о мировом господстве. А уж знание некромантии было у них в крови.

Воскресив сумочную нежить Искандеру оставалось только приманить ее. Причем Зов должен был быть особо могучим, чтобы новоявленные сумы-зомби, Искандер даже придумал для них особое смешное название— 'сумкинсы', сумели услышать его и пробиться к нему сквозь горы барахла и еды. Зов Плоти замечательно подходил для этого. Ибо был предельно прост в исполнении и могуч. Намного мощнее Зова Повелителя, Зова Злого Бога и мистического Зова Воина Комата, чей услыхав неслышный клич некоторые слабовольные юноши только входящие во взрослый возраст становились вдруг неизлечимо больными, пожизненно недоедавшими, чересчур многодетными и внезапно сумасшедшими. Короче, оказывались внезапно негодными к ратной службе до тех пор пока клич не прекращался.

Зов Плоти в отличии от всех остальных Зовов не требовал наличия у тела ни мозга, ни души, или как в случае с Зовом Воина Комата, ни трусливой подлости. Ему было достаточно того, что у тела были потроха и хоть какое-нибудь подобие рта и зубов. Потрохов в сумах... то есть в 'сумкинсах' было полным полно. Зубы также имелись, правда в пакетике из вощеной бумаги в одном из кармашков, но и такое годилось. А уж рты у сумок были и до того, как Искандер набил их ингредиентами. И даже ранее, когда только первобытный гений, упарившийся таскать в родную пещеру орехи и ягоды в горсти, вдруг взял да и понял, что сумочный, а не сумчатый, олень, выпотрошенный и выдубленный, становится удобным и элегантным ридикюлем, в котором за раз можно натаскать орехов как за целых два дня непрерывных пробежек, и покрасоваться на Празднике Солнца. В том смысле, что сумки и есть рты, в которые можно набрать всякой гадости и донести докуда следует, оставив при этом свободным свой собственный рот.

Зов Плоти сработает безотказно. Для него то и надо всего лишь дать понять 'сумкинсам', что подле молодого мага их ждет знатное угощение в виде вкусных и сочных мозгов. Вероятнее всего, самого мага. А что-что, но быть вопящей от ужаса жертвой Искандеру было не впервой.

Пробуждение нежити всегда давалось Искандеру легко. Даже слишком легко. Недаром его классный руководитель не раз намекал студенту первого специализированного курса Искандеру-Фахиму Рахану, что ему стоило выбрать в качестве стези непопулярную, но почетную специальность Нежитиведение и Общая Некромантия, чем унылое Бытовое Зельеварение и Основы Алхимии. То ли родовое проклятье, то ли аналитхинченский склад ума, но зомбяки у молодого мага получались чистенькие, послушненькие и голодненькие как новорожденные хурунята. Правда недолго. Через полчаса зомбяков начинали бить жуткие судороги, от которых они теряли части тел зачастую необходимые для дальнейшего посмертного существования. Дольше всех пробыл один зомби-рекордсмен, сумевший пробиться в судорогах целых три часа, пока его голова не отвалилась от хребтины, на которой оставался сантиметровый огрызок хвоста, дававший зомбяку возможность считаться почти полноценным зомбяком в строгих очах Мироздания такое количество времени. Все остальное: лапы, ребра, высохшие потроха и шкура сползли менее чем за час. И зомби-мышь обрел таки вечный покой.

Да... Искандер умел великолепно создавать зомби. А то что эти зомби были при жизни обычными мышами роли не играло никакой. Мышь ли, человек ли, сумка с потрохами ли, все едино перед мощью и беспристрастностью Магии Смерти. Ей совершенно безразлично кто перед ней. Надо будет, восстанет воин-скелет. А надо — злостный мышь-нежить. Главное вложить в заклинание побольше сил. Ну и эффектов. Потому как Магия Смерти при всем своем некротическом пофигизме любит эффекты. Добавь в воздух гнилостный аромат разложения, тихий костяной перестук, холодный мерзкий ветерок, что-нибудь вроде серых моросящих туч с громом и молниями, хищно скрюченные ветки иссохших деревьев, пару треснутых надгробий с ироничными надписями и мертвяки сами повылазят изо всех щелей.

По крайней мере, так думал Искандер. И приступил к темному обряду.

Темный обряд был несложен. Это только быть добрым трудно. А все злое и темное дается людям проще простого. И Искандер не был исключением. Творить зло он мог в любом состоянии, хоть спросонья, хоть будучи раненным и истощенным в унылой черепичной пустыне чужого мира. Вскинув руки и грозно насупив густые брови Искандер щедро выпалил в холодное и багровое голодное до магии небо пустыни целое облако чар и выкрикнул в него заклинание темной иллюзии. Не такое сложное как то, что использовал добрый некромант, дядюшка Харим, а поплоше. Намного поплоше. Все-таки Харим был знатным темным магом и набил руку в темных иллюзиях как никто другой. Но и этого хватило. Не успел сухой, обезмаженный воздух пустыни растащить волшебный пар, как слова-заклинания туго сплели чары в клубок и с негромким треском обратились собственно в темную иллюзию.

Над кустом и возвышавшимися над ним холмами еды и барахла возник купол тьмы. Усталое багровое солнце пустыни не имея никаких сил и желания пробиться через него, оплывшей свечкой теплилось сквозь тонкий слой затемненного воздуха. Также на внутренней стороне куполе обрисовались и грозно зашевелили фальшивыми боками вполне достоверные тучи. Время от времени беззвучно и жутко неправдоподобно вырисовывалась ветвистая молния. Настолько убогая, что человек с плохо развитой фантазией принял бы ее скорее за чудную цифру из хитромудрого дафакийского алфавита, чем за яростное божественное копье раскаленной плазмы.

Подул мерзкий холодный ветерок, странно приятно пахнущий мятными огурцами. 'ТСХ-99'— определил по аромату сорт огурцов озадаченный приятной для носа, но неприятной для оживления мертвецов оказией Искандер. Но потом заклинание набрало силу и аромат сменился. 'Бычий Шар-Два'— определил и этот сорт мятных огурцов Искандер и облегченно выдохнул. Молодой зельевар ненавидел этот сорт огурцов. А любая ненависть, даже если это нелюбовь к овощам, лишь придает темной волшбе сил.

Зашелестело нечто призрачно-костяное. Но потом набравшись храбрости выстучало нечто смахивающее на танец вприсядку. Что прозвучало хоть и глупо, но весьма зловеще. Как будто пустились в веселый пляс скелеты деревенских дурачков и недалекие тощие девицы в коротких розовых платьицах и неудобных до смерти туфлях. Атмосфера для создания злого заклятья сгущалась. Искандер почувствовал как на кончике языка и пальцев закололись черные чары, просящие выпустить их наружу.

'Теперь— внимание. Мне надо освободить чары в виде заклятья для подъема нежити. Двух злобных зомбяков. Прячущихся под горами еды и мусора. И притворяющихся моими сумками. Именно моими сумками. Не распотрошенным на филейные части драконом. Не жуткими закусками меаркского гастрономического беспредела. Не мертвыми многие тысячелетия обитателями этого унылого мира. А только моими сумками'— яростно зашептал под нос Искандер, убеждая свое подсознание в преимуществе прицельного волшебства. И изо всех сил представил образы своих сумок. Таких грязных, таких пыльных, таких засаленных, обляпанных подозрительной слизью, проеденных кислотами, прожженных разогревшимися не вовремя декоктами, пробуравленных жуткими монстрами, таинственно рожденными под подкладкой и вырвавшимися на свободу. С мистическими кармашками, в которых иногда можно было нащупать малюсенькие пальтишка, пропахшие нафталином и запорошенные снежной пылью крошечные человеческие скелетики, а иногда и свежий львиный помет. С криво-косо пришитыми всеми сорока четырьмя заплатками. Перевязями и ремнями бесчисленное количество раз натиравшими кожу до крови. Такие родные, что уже и не аксессуары вовсе, а обязательные части тела. Искандер от внезапно нахлынувшего неизведанного ранее чувства, как неожиданная сердечная привязанность к сумкам, всхлипнул и пустил экономичную слезинку. И образы сумок ожили. Затрепетали перед готовящимся вырваться злым заклятьем и заиграли такими фантастическими красками, что молодому магу пришлось чуток приуменьшить остроту скошено-магического зрения, чтобы не сблевануть. Заклятье же в свою очередь распознав образы, беспокойно зашевелилось и стало проситься наружу еще сильнее.