Талури окидывает орка взглядом. Кивает, заметив кожаные начищенные ботинки. Похвальное благочестие: в таких ко Творцу и вправду лучше не лезть. Сам подходит поближе.
— Ну, так чего ты?
— Ничего. За тобой.
— А ты сам — кто? Не из Коронных служащих, я гляжу.
Стало быть, видит тварь живую насквозь. Сходу отличает самодеятельного сыщика от настоящего.
А что там можно увидеть? Лекарское удостоверение в кармане куртки, ключи, гребешок, по два носовых платка в каждом кармане штанов. И еще детскую пищалку: с такими в школу нельзя, зато по улице ходить — одно удовольствие. Бабушке такую штуку не доверишь, а папе можно.
Орк образованный, и хотя вспыльчивый, но семейный, с дитём. Так что насмерть драться не станет. Ведь не станете, доктор, да?
— Тоже, Табибаррам нашелся.
Талури усмехается:
— Как сказал бы один мой знакомый мохноног, Табибаррам — он ведь что такое? Не просто изобретатель лучевой бочки, светописи, лаковой шляпы и множества полезных вещей. Табибаррам, в меру своего южного благочестия, служил Жизни, хотя и чтил ее под именем милосердной богини Пардви.
— Минору. В участке.
Человек делает обеспокоенное лицо:
— Что "в участке"?
— Сидит.
— А-а. Знаю.
Тут, кажется, до мастера Талури начинает доходить суть дела.
— Ты, случайно, не тот музыкант, с которым Минору поет?
— Угу.
— Ты ей обещал меня найти?
Это делает тебе честь, поросячье твое рыло. Орк — а тоже не чужд ларбарского доброхотства.
— Вот и нашел.
— Она мне что-то просила передать?
Чабир ладонью левой руки потирает правый кулак. А кулаки-то здоровенные, даром что музыкант.
— Да нет. Сам передашь.
— Ты явился, дабы уговорить меня добровольно сдаться в участок?
— А надо уговаривать? — зловеще ухмыляется Чабир.
— Да я, в общем, не возражаю. Пойдем.
Однако же не двигается с места.
Доктор принял решение:
— Не туда. На Ополченскую. Пусть Алила скажет.
— Справедливо...
* * *
38.
Восемнадцатое число, ближе к полуночи
Восточный берег, Старая Гавань. Ополченская улица, дом 8.
Мастерша Алила Магго, дневной ординатор Второго хирургического отделения Первой Ларбарской городской лечебницы.
Чабир Чанчибар, дневной ординатор Четвертого хирургического отделения той же лечебницы.
Талури Райлер, подвижник Хранителя Путей.
В подъезде дома восемь на подоконнике между первым и вторым этажами сидит паренек. Противогаз, как всегда, при нем, а в руках — кулек с огурцами. Солеными, из запасов семейства Магго.
В окно видно, как к подъезду приближаются двое: лохматый орк и бритый наголо человек. Парнишка кивает своему отражению в стекле. Вот, дескать: так и должно было быть.
Человек и орк поднимаются по лестнице.
— Здравствуйте, мастер, — молвит парнишка.
Орк оглядывается. А Талури Райлер кивает. С тем же выражением: всё, мол, идет, как он рассчитывал.
Прежде этот мастер отзывался на обращение "досточтимый".
— Тебе чего? — спрашивает орк.
— Это за мной, — объясняет Талури.
— Пусть погодит, — сердито объявляет Чабир.
Конечно, пусть погодит. Механик-наладчик Райлер так и знал, что товарищи из СРБ всюду его нынче поджидают. Разве что не под Пестрым Шаром — ну, да насчет молельни братья-семибожники могли рассудить, что уж туда-то Талури точно не сунется. Так что сдаваться в участок — самое время. И без стороннего свидетеля Райлер теперь шагу не ступит. Иначе можно до участка и не дойти.
Орк звонит у двери квартиры под цифрой три.
— Байчи, ты? — спрашивает мастерша Магго.
— Алила! Чабир.
— Что случилось?
— Поймал.
Отворяя, Алила не сразу видит, кто стоит перед нею.
— Добрый... вечер, — с запинкой произносит Райлер.
— Я тебе сейчас устрою "добрый вечер", сукин ты сын!
За волосы мастера-наладчика не ухватишь, а вот за ухо — вполне можно. Талури, пусть и насильственно, водворяется в квартиру. Следом протискивается довольный Чабир и закрывает за собой дверь.
— Ты мне можешь объяснить, что случилось?
Вопрос Алилы — не к коллеге, а к Райлеру.
— Случилось — начиная с которого времени, мастерша?
— С самого начала.
Райлер улыбается — будто старой шутке, давно уже не смешной.
— Сперва всё шло строго по Халлу-Банги. Мир не имел ни имени, ни обличия, ибо не было мира, и так далее. Как Минору встретилась со мною, Вы тоже знаете. Потом я приходил сюда к Вам. И после еще несколько раз виделся с барышней. Двенадцатого числа Минору возле храма увидала мою Тому. Надобно рассказывать, кто такая Тому? Она же Авачи.
— Зачем ты их свел?
— Я их не сводил. И по моим сведениям, это был первый раз, когда они виделись. Про то, что существует такая Тому, я барышне говорил, и неоднократно. Но знакомить их не пытался. И намерений таких не имел.
— Дальше.
— Они разговорились. Просидели у нас почти сутки. Я той ночью работал. Вернулся днем тринадцатого, Тому меня спровадила. Я понял так, что она кого-то ждет. Но что у нее уже кто-то сидит, да не абы кто, а Минору... В общем, этого я не просёк.
— Ну, конечно. Ты приходишь домой, тебя твоя баба выгоняет: гостей, мол, ждет. Это у вас с ней заведено так?
— Тому мне не баба. Дом наш с нею, а не мой. Денег на дурь у нее не было. Что, гости сами, по доброте сердца ей зелье принесут? Едва ли. Будь квартира отдельная или хата на отшибе, — да, могли бы на нее польститься дурманщики, кому тихое место нужно. Но на Обретенке — соседей полно, день и ночь двери входные настежь... Так что я не опасался. А если к Тому насчет работы кто пришел бы или из храма — так чего ж... Она ведь искала работу. Привыкла здесь, ей стало лучше...
— Да уж, лучше... Семерыми да примется...
— Воротился я туда около полуночи. Тому уже..."Приняли Семеро", "Не стало вне Господа Бога", не знаю, что из этого она выбрала бы, ежели бы могла. Минору выскакивает с кухни, кидается мне помогать. И правда, вовремя, а то бы я... В общем, барышня привела меня в чувство, и мы оттуда ушли. Ночевали у моих друзей. Они же твои соседи, мастер.
Что за "соседи" — это пускай доктор Чанчибар сам объясняет своей коллеге. Взялся ловить злодеев — вот пусть и отвечает наравне с ними.
— А сюда прийти не могли? Или хоть сообщить как-то. Я ж вторую ночь металась. Что тут, что на работе. Совести у вас нет.
— Или сразу в участок, — говорит Чабир.
— О том, что Вас, мастерша, дома нет, что Вы дежурите в больнице, Минору мне сказала. Сами понимаете: в руки научной медицины мне сдаваться было никак не уместно. Насчет участка... Я решил, Минору надо сначала хоть немного успокоиться. Она, со своей стороны, рассудила так же: что мне следует привести себя в сколько-то приличный вид, прежде чем предстать перед Стражей. Утром я барышню проводил к вам сюда. Около половины седьмого. Сам отправился в храм. Как Минору опять очутилась на Обретенской, я до сих пор не понимаю. Она обещала: сидеть спокойно, Вас дожидаться.
— Так чего ж не сюда, раз меня дома-то не было? Зачем к кому-то идти?
— Мне, мастерша, меньше всего хотелось, чтобы в ту ночь Минору осталась где-то наедине с еще одним мертвым телом. На сей раз уже — моим.
Чабир встревает:
— Или не так. То, что Алилы дома нет, ты не знал, угу? А убеждать Минору себя оговорить — на глазах у матери не решился бы?
— Убеждать? По-твоему, весь этот бред я же и выдумал?
— Который бред?
— Что мою Тому барышня Минору убила.
— А тогда откуда знаешь, что Минору призналась?
— От дворника нашего. Через третьих лиц.
— Угу. А сам в участок не заявил, как собирался?
— Да! Потому и не заявил. Из-за басни этой про Минору и про убийство. Шла бы речь о несчастном случае — одно дело. А тут — едва ли сыщики мне после явки моей сказали бы: благодарствуй, иди домой.
— Значит, Минору пусть сидит, а ты...
— А я потратил эти несколько дней на то, чтобы хоть в общих чертах выяснить, что произошло. Чтобы иметь мало-мальски внятное объяснение для Стражи.
— И что же ты им теперь объяснишь? Давай, мы тоже послушаем.
— А вам зачем? Это не про Минору. Зачем барышне потребовалось сесть за решетку, я так и не знаю. Нет: про Тому, про то, с кем она в Ларбаре связалась. И всё такое.
— Выходит, тебе нужны были эти несколько дней. И Минору тебе их дала.
— Да они не понадобились бы вовсе, не наплети барышня вздора городовому!
— Как Тому умерла — тебе не важно было? Для себя ты это расследовать не стал бы? Или — для нее, для Тому?
— Важно. Не знаю: может быть, я в участок и не пошел бы. Вызвал бы Стражу через кого-то, хоть через дворника, а сам... Чтобы в бега уйти — для этого барышня Минору аж никак не нужна.
Алила тихо вздыхает:
— Да она тебе, похоже, и вовсе не нужна
— Я не пойму, мастерша: перед Вами я чем именно виноват? Что завлек Минору, втянул в какие-то темные делишки? Или что не завлек? Пренебрег, понимаешь ли...Недостаточно хороша мне показалась барышня Магго для той задницы, в коей я сам нынче обретаюсь...
Если бы мастерша Магго хоть отчасти не числила этого прохвоста своим возможным зятем — то и за уши не таскала бы. А с какой стати? Нелепо это всё: стоять в прихожей, что-то выяснять, вроде как по-семейному — с посторонним, по сути, человеком.
— Давайте, в комнату, что ли, пройдем.
Подвижник Пестрой веры опять кисло усмехается:
— Я бы, с вашего позволения, лучше в участок. Если угодно, мастер, можешь меня сопроводить.
* * *
39.
Девятнадцатое число месяца Целительницы, полдень.
Восточный берег, Старая Гавань. Рабочая комната сотника Барданга в Старо-гаванском участке королевской стражи.
Мэнгри Барданг, начальник Сыскного отдела.
Джангабул, его Единый Бог.
Везет мне в последнее время на женщин в завидном положении. Если права сегодняшняя госпожа Виньян — дело с картинами еще сложнее обстоит, чем я думал. Но в чем-то и гораздо проще. "Подделка".
Очень кстати сегодня утром в Совете по вероисповеданиям оказались на дежурстве трое досточтимых. Ирианг с Табачной набережной, семибожный жрец из храма Плясуньи, что возле Каменного моста, и еще жрица с Вингарского острова. Все трое из Старой Гавани, всех я немножко знаю. К тому же, жрец по роду своего служения разбирается в ворах и безумных, а жрица по мирскому образованию историк, ведет раскопки древностей в Приморье и много сотрудничает с нашим Собранием искусств. А у ирианга в общине много народа, приезжего из Марбунгу. Удачная смена подобралась.
Глянули они на картины Гундинга. Подтвердили мне: для "оскорбления верующих" основания есть. Стали прикидывать, как бумагу составить. И тут к нам из соседней комнатки в залу вышла юная дама — в деловой конторской одежке, но с животом почти таким же, как у мастерши Лутамбиу. Сказала: ей тоже любопытно послушать, ибо она и есть та самая госпожа Виньян, с чьей помощью в Ларбаре был пойман боярич Вайлиранда. Жрица было остановила ее: негоже будущей матери соприкасаться с нечестием. Ирианг, будучи за старшего, спросил мнения мирских властей. Я сказал — поглядите, коли хотите. Может быть, узнаете, если где-нибудь видели раньше эти рисунки.
— Я, конечно, не знаток, — молвила благородная госпожа, — но сдается мне, это не Гундинг. Хотя подпись, кажется, похожа.
И принесла показать собственные работы Вайлиранды. Пока он осенью ждал высылки в Марбунгу, ему в ОО давали чернила и бумагу. И госпожа Виньян, как человек присяжный, посещала его в узилище. По ее словам, боярич на нее произвел сильное впечатление, догадался об этом и в знак признательности перед отъездом подарил несколько картинок. "Не знаю, насколько он хороший художник, но он — художник. А тот, кто изготовил вот это..." И кивнула на наши вещественные доказательства, и носиком передернула — будто прежде всякого богохульства видит тут дурной вкус.
Работы Вайлиранды из ее запаса я посмотрел. Совсем другое дело, Господи. Хотя и совсем грубые, беглые, но наброски к настоящему Образу. Правда, и на них к округлому Змееву туловищу прижимается "я" — махонькое, косолапое. Или сидит поодаль и глазеет. Гундинг сам об этом написал на одной из картин: "Избрал я Бога себе навырост".
Нечестие, совершаемое из мошеннических побуждений, лучше намеренного кощунства? По меркам сотника Мэнгри — кажется, лучше. Кто-то пробовал угодить запросам ценителей, толком не разобравшись, что именно те ценят в рисунках скандально знаменитого Вайлиранды Гундинга. Слыхали про "вольнодумство", "издевательство", — ну, и в меру своего разумения изобразили нечто противное единобожной вере.
Вот и отлично. Обратимся к исследователям почерка, пусть сличат. Хотя, как мне объяснила жрица, вообще распознать подделку гораздо труднее, если произведение искусства не старинное, а нынешнее. Но в Собрании искусств есть некая артель, которая за такие изыскания берется. Точного ответа не дадут, но с приблизительной оценкой могут помочь.
Маудангино художество — те картины, которые мы у Лиратты нашли? Допустим, мастер из театра купился: принял эту пакость за подлинник. Стал сбывать дальше и даже частично сбыл. За деньги — или, для простоты, прямо за дурман. Покупатель соображает, что его обморочили, и подсовывает Лиратте отраву. Сходится? Вопрос: кто у нас в Ларбаре одновременно имеет доступ и к художественному рынку, и к лабораториям, где производят амитин. Это тоже в Собрании искусств придется выяснить: применяется ли подобное зелье при восстановлении старых красок, досок или вроде. Или им вредителей морят, опасных для живописи, древоточцев каких-нибудь...
* * *
40.
Девятнадцатое число месяца Целительницы, половина первого.
Восточный берег, Старая Гавань. Помещение для допросов в Старо-гаванском участке королевской стражи.
Мэнгри Барданг, начальник Сыскного отдела.
Талури Райлер, квартиросъемщик.
Это пока не допрос, хотя съемщик квартиры по Обретенской, 5, часть ночи и утро провел под замком. В участок явился добровольно, оставлен был для беседы. Ни стряпчего, ни писаря здесь сейчас нет. Перейдет ли мастер Райлер в разряд задержанных, подследственных, — зависит от его готовности помочь сыску. Не выразит достаточного хотенья — будет отпущен под подписку о невыезде. И тогда прихожане его из СРБ могут делать с ним всё, что пожелают. Равно как и покровители из Охранного.
