| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— А управитель где? Почему не доставили?
Жорик с Димой переглянулись.
— Но ведь Зотикова не было на даче ни в ту, ни в другую ночь, — сказал Жуковский.
Воскобойников недовольно пошевелил усами:
— А подумать? Зотиков был в тот вечер, и был в числе гостей. Единственный, пожалуй, кто сможет сказать, когда вышла гувернантка, как себя вела... Так что быстренько за ним слетайте, господин Жуковский!
— Итак, — начал Воскобойников, многозначительно оглядев присутствующих: фигурантов дела, усаженных полукругом перед массивным столом полицмейстера, помощника судебного следователя Згуриди, присевшего сбоку стола, стенографиста Семирамидова за отдельным столиком, начальника губернского сыскного департамента Кондратенко на жестком канцелярском диване в углу, и двух урядников, застывших по обеим сторонам двери. — Итак, подытожим.
Кухарка Агафья Семибратова громко икнула.
Семирамидов чиркнул карандашиком в своем блокноте — наверное, обозначил звук икоты.
— Двадцать восьмого июня ваша матушка, барышни, — легкий наклон в сторону барышень Полоцких, — и нанимательница прочих, здесь присутствующих, принимала гостей. Около пяти часов пополудни, как вчера показал Семен Загоруйко, приехал господин Цванцигер. Новикова встретила его на веранде — так? — горничная Мария Свечкарева, на которую в тот момент пал взгляд полицмейстера, послушно кивнула. Воскобойников продолжал: — Вы, барышни, были в это время наверху, переодевались, так? И вам помогала Елена Свечкарева. А вы, господин студент, где были в это время?
Студент Горохов пожал плечами:
— Не помню. Уроки в тот день мы закончили около четырех, мальчики отправились к себе, на галерею. Я прошел к себе, во флигель, некоторое время был там, потом с книгой вышел в сад, сидел в беседке — подальше от дома.
— А питомцы ваши?
— Не имею понятия.
— Их барыня на веранду кликнули, — вмешалась Марья Свечкарева. — И барышень тоже — господину Цван... Ну, представить. И мамзель тоже с ними на веранде была. И Софья Матвеевна, и Никита Иваныч.
— Очень хорошо, — кивнул Воскобойников. — А вы сами, любезная?
— А я в буфетной, чтобы слышать, ежли барыня позовут.
— А прочая прислуга?
Прочая прислуга дислоцировалась следующим образом: Агафья Семибратова в летней кухне стряпала, в чем помогала ей Прасковья Любашина. Бонна, фрейлейн Роза, одела младших девочек и прогуливалась с ними по саду и по розарию. Иван Смирнов сервировал стол в комнате первого этажа. Елена Свечкарева, одев и причесав молодых хозяек, спустилась вниз, бегала между кухней и буфетной, носила уже готовые блюда. Семен Загоруйко находился в сторожке подле ворот и впускал прибывающих гостей: вслед за Цванцигером со станции пешком пришли Воробейчики, затем, также пешком, с собственной дачи явились Синявские, и последними, в собственном экипаже из Аркадии — господин Захаров с супругой. Время точно указать Семен никак не мог: после пяти полчаса прошло, или же три четверти часа.
— А племянник ваш, Константин Петрищенко, где в это время пребывал? — спросил полицмейстер.
— А бис его знает, — ответил угрюмо Семен. — Може, в саду, може, на море побёг. С дружками.
— Точнее не можете сказать? Нет? Очень хорошо, — мурлыкнул Воскобойников, приглаживая свои бакенбарды. — А что, выстиранное белье уже висело на веревке? Прасковья Любашина, а когда вы вывесили белье?
Параня не сразу поняла:
— В жисть такое не делывала!
— Белье, белье когда повесила, тебя спрашивают, — подсказала Марья Свечкарева.
— Да не вешала я, я и не мыла его еще! — чуть не со слезами отозвалась Любашина.
— Ой, дура, — с досадою скривилась Марья Свечкарева. — Давайте, я скажу, а то вы от ней не добьетесь. В тот день с утра стирки не намечалось, потому что гости, а после обеда обнаружилось, что у барышень Анны Григорьевны и Настасьи Григорьевны чистых платков и перчаток почти не осталось, и я велела Паране срочно перемыть грязные. А она на кухне была занята, потому стирала, как господа уже ужинать сели, и после того развесила.
— Очень хорошо, — сказал полицмейстер, откинулся на спинку стула и прикрыл глаза.
— Значит, гости собрались где-то к половине или к трем четвертям шестого, так? И всё сидели на веранде?
— Нет, господин полицмейстер, оне в сад пошли, только не через комнату — там Иван возился, — а кругом дома, через розарий, а после на террасу, а на террасе им угощение выставлено было, легкая закуска, и ягоды, и напитки.
— Пирожки слоеные с рыбою и с ягодою, тартины с зеленью и творогом, вишня и кулубника, — вдруг сообщила Агафья, полузакрыв глаза. И икнула. — Своей кулубники на даче не водится, потому покупная за пять копеек фунт...
— Не суть важно, — заметил полицмейстер. — Итак, они все прошли на террасу и там сидели, или кто-то слонялся по саду?
— Сидели, сидели, — закивала Марья, — еще и фройляну подозвали, барыня дочек своих младшеньких гостям показывала. Только господин Цван... Цвангер повел Софью Матвеевну и еще одну дамочку розы смотреть.
— Которую из дамочек?
— А самую молодую. А после они дом с другой стороны обошли, и уж никуда с террасы до самого ужина.
— Очень хорошо, — сказал полицмейстер.
Тут допрос прервали — пришел Зотиков, Никита Иванович; его усадили рядом со студентом, а Жуковский взял себе стул и примостился рядом со Згуриди.
— Никита Иваныч, вы уж не обессудьте, что вас пришлось оторвать от дел, но мы тут воспоминаниями занимаемся, о вечере роковом, — проговорил Воскобойников учтиво. — Вы ведь с гостями все время были, никуда не отлучались? А как вообще вечер прошел, весело? О чем беседы вели?
Зотиков развел руками:
— Да так, ни о чем особенном, о детях вначале, когда фрейлейн Роза Полюшку с Симочкой привела, но и то — дамы. Степан Захарович с Петром Ивановичем о делах толковали, о ценах да бирже, а я все больше с Анной Кирилловной — она мне про внука рассказывала. А после фрейлейн Роза девочек увела наверх, и разговор общий стал, но так, о погоде, о морских купаниях — как они для здоровья пользительны, да об университете, о порядках и поступлении. А все больше томились, ужина ждали.
— А вы, Анна Григорьевна, что скажете? — неожиданно обратился полицмейстер к старшей из барышень. — Не запомнили, о чем беседа велась?
Анна Григорьевна вздрогнула, но, глаз не подъяв, промолвила:
— Non, monsieur.
— А вы, Настенька?
Настенька тоже вздрогнула, но на полицмейстера взглянула и сказала:
— А мы после с террасы ушли, как Полю с Симой увели. Нам мадемуазель позволила. Мы в сад пошли, там на скамейке сидели, возле флигеля. И мальчики тоже.
— А мадемуазель?
— А мадемуазель прогуливалась, а потом мы ее не видели.
— Мадемуазель пришла в беседку, где я читал, и мы с ней имели беседу, — сказал студент Горохов, скривившись. — Однако все это уже неоднократно рассказывалось и мною, и другими, и всё разным полицейским чинам, начиная от околоточного и кончая вами.
Воскобойников попушил правую бакенбарду, потом занялся левой.
— А вы, господин Горохов, не кипятитесь. Злодея надобно поймать — вот мы и ловим. Как умеем. И десять раз расскажете нам, и сто — пока не проговоритесь. Упаси боже, я не вас имею в виду, господин Горохов, но того, кто что-то знает. Вы ничего не можете более добавить? Нет? Очень хорошо, — и развернулся в сторону девиц Полоцких:
— Значит, вы, барышни, сидели с братьями возле флигеля на скамеечке. И беседовали? О чем же? Что скажете, Анна Григорьевна?
— Так, — сказала Анна, передергивая плечами.
— А вы что скажете, Настасья Григорьевна? Про что разговоры вели?
Настенька покраснев, тоже сказала:
— Так...
— Ну, "так" — это мне непонятно. Я, барышни дорогие, старый, и даже приблизительно не могу догадаться, про что юные девицы с мальчиками беседы могут вести. Или вы о нарядах болтали? А, Анна Григорьевна?
— Non, monsieur.
— А о чем же? Настасья Григорьевна, что вы скажете?
— Про наряды мальчишкам неинтересно. Мы просто так болтали. Про цирк, и про все. А потом Алеша сказал, что мы все дураки и дуры, и ушел.
— Кто же дураки, если один только Николай мужеска пола оставался? Один дурак только выходит!
Настенька снова покраснела, прикусила губку:
— Ну, с нами еще Костик был, — сказала она почти что шепотом. — Он нам про цирк рассказывал, и про лошадей. Они с Алешей про какую-то лошадиную породу поспорили, Алеша сказал, что такой не бывает, а Николенька сказал, что бывает, и после этого Алеша обиделся и ушел...
— А Петрищенко... Константин когда ушел?
— А он не ушел, — Настенька расхрабрилась, и говорила уже бойчее. — Он, когда нас ужинать позвали, в кусту розовом спрятался, он даже не боялся, что оцарапается. Ему дядька не разрешал с нами водиться, а нам мама не позволяла. Он там всегда в кусту сидел, когда его дядька искал...
Полицмейстер помолчал, постукивая пальцами по столу, потом вздохнул.
— Перейдем теперь к ужину. В семь его должны были подать?
— Должны были, однако завозились, и где-то в третьей четверти восьмого к столу позвали, — сказал Зотиков.
В дверь постучали.
Чиновник по особым поручениям подошел, поговорил с кем-то, вернулся к столу полицмейстера с бумагой.
Воскобойников внимательно прочитал, сказал: "Хм...", — и пододвинул бумагу к Згуриди.
Это было медицинское заключение о смерти Петрищенко.
— Извините, нас прервали, — сказал Михаил Дмитриевич, обращаясь к Зотикову. — Так что вы еще про ужин можете рассказать?
— Да нечего рассказывать, — развел руками Никита Иванович. — Обыкновенно, сидели, ели, разговаривали с соседями. Общей беседы не завязалось. После чай вышли на террасу пить, сидели кто где, Елизавета Александровна чай разливала. Ближе к девяти дети попрощались, а мы со стариками на веранду прошли, там сели в карты играть. До половины двенадцатого один только роббер сыграли, а там распрощались. Мы с Генрихом Михайловичем уехали.
— А когда вы, господин Зотиков, покойную мадемуазель в последний раз видели?
— Да на террасе, когда чай пили, — сказал Зотиков. — А после не видел.
— А что вы скажете, Никита Иванович, мадемуазель Рено с кем-то за ужином говорила? — спросил Воскобойников. — Далеко ли от вас сидела?
— Да не то, чтобы далеко, но в окружении своих учениц: с одной стороны Аня от нее была, с другой — Настенька. А рядом с Настенькой Алеша, потом Николенька, а я рядом с Николенькой сидел.
— А вы, Анна Григорьевна, Настасья Григорьевна, с мадемуазель разговаривали?
— Non, monsieur, — произнесла Анна, и Настенька вслед за ней эхом, тоже по-французски, но с дурным выговором:
— Non, monsieur le chef de police.
— Хорошо, — сказал полицмейстер, поерзал в кресле. — А о смерти мадемуазель как вы узнали, когда?
— Утром, — едва шевеля губами, проговорила Анна, — нам Маша сказала.
— А еще Агафья кричала, так что мы услышали, и я в детскую побежала, в окошко посмотреть, и ее как раз несли, — расхрабрившаяся Настенька затараторила бойко. — А тут Маша прибегает, кричит, что мадемуазель убили...
— Марья Свечкарева, что вы скажете? — обратился полицмейстер к старшей горничной.
— Так все и было: барыня Лизавета Александровна и барыня Софья Матвеевна еще спали, я им и сказала.
— А что барыни вам? — вкрадчиво спросил Михаил Дмитриевич, чуть подавшись вперед. — Что сказали?
— Барыня Лизавета Александровна сказали, что все я выдумываю, чушь всякую. А барыня Софья Матвеевна велели подать халат, и спустились вниз, а после послали Ивана в город, за доктором. И вернулись Лизавете Александровне сказать.
— А какими словами вы оповестили своих хозяек о происшедшем? Не вспомните?
— Ну, известно... — Марья Свечкарева заколебалась, облизнула губы. — Что мамзель убили...
— А вот и нет, а вот и нет! — воскликнула совершенно уже осмелевшая Настенька. — Ты сказала, что ее задушили!
— А... Может быть, — согласилась Свечкарева. — Ее Семен Игнатьевич как внесли, у нее ран не видно было, ни на животе, ни на затылке. На животе — потому что платье на ней черное было, на черном, сами знаете, кровь не видна. А на затылке, потому что голова запрокинулась. Зато на шее два синяка виднелись, вот тут и вот тут, — Мария на своей собственной шее показала, где размещались синяки. — Я и подумала, что ее задушили. Потому так и сказала. А потом, когда от барынь спустилась — смотрю, кровь...
— Очень хорошо, — кивнул полицмейстер. — А скажите, Марья, когда обнаружилась пропажа перчатки? Это ведь в то утро было?
— Вот сейчас только узнала, Параня рассказала, — Свечкарева задумалась. — Утро то суматошное было, господин полицмейстер, так сразу и не вспомнить... Вроде бы после завтрака... Ой, нет, завтрака в тот день и не было вовсе, Кузьминична не в себе была, барыня Софья Матвеевна ушли, мальчики и Михаил Андреич молока с хлебом откушали, а барыне Лизавете Александровне Параня сготовила яйца... Да, а после я Паране говорю, что поди сними белье, принеси в буфетную, мы с Аленой разложим. Параня пошла снимать, а тут околоточный стал забирать Алену в участок, а с Лизаветой Александровной припадок случился, ну, мне и не до белья стало. Должно, то белье до сих пор в кухне или в буфетной лежит, неразобранное...
— Так, хорошо. Ну а теперь, — Воскобойников оглядел присутствующих с легким прищуром, — теперь к следующему дню перейдем. С бутылью пропавшею мы вчера определились, теперь про вечер мне расскажите. Значит, Софья Матвеевна с господином Зотиковым уехали. Что барыня?
— Барыня к себе пошли, прилечь, — с готовностью сообщила Маша. — Очень их жара доняла. А я стол к ужину накрывала, а Агафья готовила. А Параня за керосином побежала, в лавку.
— А барышни? Анна Григорьевна? Чем вы занимались?
— Не помню, monsieur le chef de police, — молвила Анна Григорьевна.
— Ой, ты же книжку взяла, ту, что маменька читала, — сказала бойкая Настенька, — а Алеша стал ее забирать, и вы поссорились!
Анна поглядела на сестру исподлобья и ничего не сказала.
— Это правда, Анна Григорьевна? — спросил Воскобойников мягко.
— Не помню.
— А вы, Настасья Григорьевна, что делали?
Настенька опустила глаза, передернула плечиками:
— Мы так... Мы с Николенькой...
— И чем же вы с Николенькой занимались? Тоже книжку читали? — ах, как ласков, как нежен был тон Михаила Дмитриевича! И так участлив взгляд! Настенька не стерпела, призналась:
— Нет, мы с Николенькой и Костиком во флигеле в карты играли. Костик нас учил...
— Ах ты, господи, воля твоя!.. — не сдержался Зотиков.
Настенька вспыхнула, глянула искоса на Никиту Иваныча:
— Нет, мы немножко, а потом не стали, потому что нам на деньги играть не велят, а Костик просто так или на щелчки не хотел. А потом Николенька его прогнал. А потом нас кушать Параня позвала...
— Ты, выдра, ты ж тоже с Колькой поссорилась, он тебе картинку не хотел переводную подарить, — вдруг сказала Анна. — Ты ж ему тетрадку порвала, а он тебя стукнул!
— Подумаешь! Мы и помирились сразу же!
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
