Антон невольно улыбнулся. Парадокс: сидеть в полиции и смотреть очередную серию бесконечной телесаги про бригаду. За историю отечества это уже второй случай, когда верховную власть в России захватывают бандиты. В ⅩⅤII веке некогда могущественное государство тоже ведь переживало глубокий упадок, известный как "Смута". В мутной воде всеобщей коррупции и предательства самозванцу Гришке Отрепьеву, известному как Лжедмитрий, удалось заручиться поддержкой польских наёмников, навербовать казаков атамана Заруцкого (те были уж совсем натуральные уголовники) и захватить трон. И с семьёй предыдущего царя Бориса Годунова у нового претендента на трон, как водится, была достигнута договорённость — признание в обмен на гарантии. Правда, в отличие, от нынешнего самозванца, Гришка Отрепьев проявил вероломство. Ну что тут скажешь, не хватило парню врождённой ленинградской интеллигентности, благородного гэбисткого воспитания...
Короновался царь Дмитрий "венцом Годунова", приняв его из рук патриарха Игнатия, бояре поднесли проходимцу скипетр и державу. Правда в отличие от нынешнего временщика продержался Гришка недолго. Потому что недооценил важность постоянной, всенарастающей пропагандисткой поддержки своего режима. Вместо того чтобы "крепить скрепы", олицетворять собой всё истинно русское православное и патриотическое, новый царь вызывал недовольство подданных свей неприкрытой тягой ко всему европейскому, демонстративным несоблюдением церковных постов, систематическим нарушением русских обычаев в поведении на людях и в быту, расположением к иностранцам. Раздражало народ то, что царь чем дальше, тем явственней насмехался над московскими обычаями, одевался в иноземное платье и будто нарочно дразнил бояр, приказывая подавать к столу телятину, которую русские не ели. Прибывшие с ним католики вели себя нагло. За то и поплатился.
В начале ⅩⅩI столетия власть в стране снова захватила ОПГ. Однако "питерским" в отличие от "польских" удалось прочно укорениться. И это несмотря на то, что "питерские" всё время не стесняются прибегать к откровенно бандитским методам — рейдерским захватам и отжимам собственности, заказным убийствам, коррупционным схемам. Тем не менее уже 20 лет держат под контролем шестую часть суши. И всё благодаря удачной мимикрии под легитимную государственную власть. И роль грамотно организованной пропаганды здесь чуть ли не решающая. На это брошен беспрецедентно крупный кусок от бандитского "общака". Именно поэтому очередного "Лжедмитрия" до сих пор не растерзали в Кремле и не выстрелили его прахом в ту сторону, откуда он явился со своей "бригадой".
Политические ток-шоу буквально заполонили телевидение, пропаганда льётся на народ буквально из всех щелей. Лирина всегда поражало, как много нашлось людей, готовых служить рожей, мозгами, голосом этой антинародной власти. Причём даже не силовиков, с ними-то как раз всё ясно. А журналистов, разного рода "политологов", заслуженных артистов, спортсменов. Целая армия пропагандосов! И тут у братков всё давно отработано до деталей. Стоит появится человеку, который может быть им полезен, его тут же подключают к кормушке и пускают в обработку. Если же человек им опасен — система начинала всячески его пинать, отравлять жизнь. Впрочем, иногда даже в их системе случались поразительные сбои...
После короткого перерыва на рекламу ведущий ток-шоу Владимир Соловей неожиданно появился в эфире явно сильно не в себе, было заметно, что главный телепропагандист сильно пьян, на лбу у него губной помадой было написано матерное слово на букву Б. У одного из главных "кремлёвских соловьёв" неожиданно сдали нервы. Видать, даже проверенные сотрудники, настоящие чекисты стачиваются на такой работе. Телепрограмму тут же убрали из эфира и вместо второй части ток-шоу пустили незапланированный блок рекламы. Чем там дело кончилось Антон досмотреть не успел, ибо его вызвали в кабинет.
Следователь своим видом и поведением доверия и симпатии к себе не вызвал с первой минуты: этакий извечный силовик-бюрократ — самая настоящая "национальная скрепа". За спиной сидящего за столом широкоплечего лобастого мужика стоял огромный железный сейф. Большой, тяжеловесный, кондовый ящик, вероятно, для хранения уголовных дел. Несгораемый шкаф был похож на своего хозяина, такой же бездушный, непрошибаемый человек-функция, мстительно хранящий в своих недрах губительные доносы и выводы.
Следователь открыл железную створку, вытащил бумажный скоросшиватель с нарисованным чёрным маркером номером V-679. Раскрыв папку с делом, он окинул Антона Павловича цепким взглядом прищуренных бесцветных глаз и стал задавать свои холодные и скользкие вопросы, записывая ответы. Спорить с ним, что-то доказывать, пытаться переубедить, оказалось бесполезно, это стало понятно буквально через десять минут. Напрасно быстрый писательский ум попытался подобрать самые понятные и логически выверенные аргументы в свою защиту, все его доводы вязли в густом иле бюрократического сознания. Но самое неприятное, что следователь с пугающей дотошностью, в подчёркнуто нейтральной манере неумолимо затягивал его в это своё болото, опутывал липкой паутиной своих доводов, "замедлял", заставлял сбиваться и сомневаться в себе.
Помимо прочего следователь подробно спрашивал Лирина о Алексее Запальном, о их отношениях, разговорах, переписке. Вот так привет от друга, который сейчас в Берлине борется со смертью в клинике Шарите! Значит и им тоже занимается человек-несгораемый шкаф. Ещё больше навредить пребывающему в коме Алексею было трудно, но Лирин старательно взвешивал каждое своё слово.
Следователь спросил, известно ли Лирину что-то о самых ближайших планах команды Запального, и намекнул, что действительно ценной информацией писатель может избавить себя от дальнейших проблем с законом.
Антон слышал, что Запальный впервые решил обнародовать серьёзный компромат на главного жулика в стране и снимает фильм о его тайном дворце под Геленджиком и этот фильм в случае окончания его съёмок и успешном размещении в сети может сработать как настоящая атомная бомба. Но сам Антон никогда ни единого фрагмента этого фильма не видел. Поэтому с чистой совестью ответил, что ничего такого ему не известно.
По мере разговора Лирин испытывал возрастающее чувство тревоги, внутри всё больше росло недоверие к тому, что там пишет следователь. В какой-то момент писателю показалось, что он чувствует роковую связь между собственным ближайшим будущим и бумагой под поскрипывающим автоматическим пером в руке следователя. Лист протокола словно тоже умел чувствовать и потому знал, что на нём пишется, и урчал от предвкушения.
"Бумага хочет крови", — прошептал Лирин, вспоминая, как ему студентом истфака выдавали на практике увесистые картонные папки: архивные дела несчастных жертв сталинских палачей.
Глава 405 "Медвежий капкан"
Неожиданно следователь вдруг ослабил хватку. Даже сделался как будто дружелюбнее к собеседнику, дал понять, что вообще-то не собирается на него давить. Просто работа у него такая, начальство велело вызвать Лирина и допросить. А ему самому такое поручение в тягость, ведь у него полно других дел, где настоящие преступники, а тут приходиться отнимать время у законопослушного гражданина, против своего желания доставлять ему неприятные эмоции. Но сейчас он его отпустит, ибо формальности соблюдены и разговор в целом закончен.
Следователь поднялся из-за стола, присел на его краешек, улыбнулся, предложил сигарету или налить чайку, и — просто так, поговорить, для себя — спросил: ну, вот вы на самом деле думаете так, как писали в этом своем романе? Или вам и вправду Госдеп заплатил? У нас вот тут все уверены, что заплатил. И Антон просто так (раз уж такой почти приятельский разговор пошёл и через пару минут его отпустят) — ну, просто разговор же — ответил: да какой Госдеп, что за бред. Никто ему, естественно, ничего не платил. Антон даже засмеялся наивности следователя и его сослуживцев, чувствуя своё превосходство над ними: у него то за спиной магистратура по истории, и бакалавриат в области политологии, психологии, он много читает, в том числе серьёзные журналы, и точно знает, что ни с точки зрения логики, ни сточки зрения права в этом ответе вообще, вообще ничего нет. Потому что — ну какой Госдеп, бред сивый же. Он даже надеялся просветить этого дремучего следователя. Образумить. Или даже привлечь на свою сторону.
Наконец следователь задал свой последний вопрос и предложил Антону поставить свою подпись на каждом из мелко исписанных листов. Глянув на его неразборчивые каракули, Антон обомлел. Он то говорил об очевидных вещах, но в протоколе про его отношение к не знающим чем себя занять молодым людям в парке и выброшенным в костёр книгам, чаёк и приятельский разговор не было ни слова, а были только лишь формулировки обвинения, которые оказались вывернуты так, что у Антона от удивления и ужаса глаза на затылок полезли.
Лирин был поражён — как этот неотесанный тип напротив него за столом, что протокол пишет с кляксами и ошибками, так повернул дело и двумя-тремя вопросами про какие-то такие детали, которые, с точки зрения Антона, были ну вот совершенно третьестепенными, загнал Лирина в ловушку так быстро и просто, что сидишь только пот градом, и не знаешь, что делать. Потому что понимаешь — он поймал тебя. Он тебя поймал! На твоих же словах. Это же ведь ты сам только что и сказал. Тебе то казалось, что ты не сказал ничего особого, или просто озвучил общеизвестные факты, что небо синее, а вода мокрая, что и так всем известно со школы, а в протоколе оказались зафиксированы только лишь признания и формулировки обвинения. Ты думал, что ты достаточно умён и сумеешь себя отстоять. Ведь за тобой правда и ты вообще ни в чем не виноват, а оказалось элементарно оговорил себя, наболтал много лишнего и опасного. Потому что следователь обучен вести допрос, а ты — нет.
Антон был в ужасе. Лишь теперь до него дошло, если тебя еще не пытают, не загоняют иголки под ногти, не бьют резиновой дубинкой по голове и почкам, то это ещё ничего не означает. В этом учреждении в любом случае надо держаться при аресте железного правила. Стального. Титанового. Не давать. Никаких. Показаний. Никаких. Ни одного. Ни слова. Ни фамилии. Потому что дело на восемьдесят процентов будет состоять из того, что скажете ты сам. Ты — главный, и зачастую единственный источник уголовного дела, свой главный свидетель и свой же могильщик.
Осознав это Лирин наотрез отказался подписывать что либо, и никакие уговоры на него больше не действовали. Следователя это взбесило, и он перестал выглядеть нейтральным:
— Имейте в виду, гражданин Лирин, в ходе доследственной проверки прокуратура уже потратила 430 тысяч рублей на экспертизу вашего "Майн кампф", только профессору из литературного института заплатили 150 тысяч, — наверное таким образом следователь хотел дать понять, что напрасно подозреваемый надеется своими увёртками выскользнуть из сетей, в которых уже основательно запутался.
Антону действительно стало ещё более не по себе, такое неравенство между обвинением и защитой обещало предсказуемый результат: государство против него денег не жалело, а он на что мог рассчитывать?
— Разве у меня нет права не свидетельствовать против себя? — словно за соломинку попытался ухватиться Лирин. — Пусть мне назначат адвоката.
— Вы ещё не поняли с чем столкнулись, — следователь откинулся на спинку стула и пристально уставился на писателя: — Вы должно быть мните себя крупной фигурой, а вы просто пешка, которую ничего не стоит смахнуть с доски.
— Вы нарушаете мои гражданские права, разговаривая со мной в таком тоне, — как-то вяло произнёс писатель, ибо понимал бессмысленность своих слов.
-И? — ухмыльнулся следователь
— Я буду жаловаться прокурору.
— Валяйте, — кажется хозяина кабинета трепыханья жертвы забавляли. — Вы проигнорировали мою повестку и пришлось за вами послать наряд, то есть не я, — а вы проявили неуважение к закону, — напомнил негодяй. — Что касается вашего нежелания сотрудничать со следствием... то я могу, для начала, поставить вопрос, чтобы вам дали пятнадцать суток — за сопротивление сотрудникам полиции. Вы же применили грубую силу по отношению к работникам полиции, когда вас вежливо попросили проехать с ними?
По спине Антона пробежал озноб, он в ловушке! А негодяй напротив привычно раскидывал свой невод:
— Мне кажется надо послать вас сделать принудительный анализ на наркотики. Потому что у таких как вы...всегда в крови или моче что-то находится...
Хуже всего было молчать в ответ, показывая, что напуган и морально подавлен. Старый принцип советской репрессивной системы безотказно работал и при нынешнем Крымовском режиме: как только человек начинает бояться палача, тот немедленно начинает растирать жертву в порошок.
Главное — не выглядеть жертвой! Тогда остаётся какой-то шанс. Лирин заставил себя взглянуть в наглые глаза опричника и заговорить:
— Я полагал, что, ни смотря ни на что, продолжаю жить в России, идущей по цивилизованному пути. И удивлён, что занятие литературой, честное изложение своего отношения к окружающей действительности, теперь являются основанием для возбуждения уголовного дела и лишения человека свободы. Что ж, я отвечу вам цитатой из Ивана Бунина из его Нобелевской речи за 1933 год, хотя вы, вероятно, не знакомы с его творчеством и вряд ли даже слышали о таком писателе. И всё же вот вам его слова: "Есть нечто незыблемое, всех нас объединяющее: свобода мысли и совести, то, чему мы обязаны цивилизации. Для писателя это свобода необходима особенно...".
Только следователь был слишком толстокож, на лице его не дрогнул ни единый мускул, ничто не поменялось в выражении оловянных глазах. Настоящий человек своей системы, он явно привык по жизни играть в американский футбол, тогда как наивный философ пытается с ним по правилам шахмат. Как говориться "против лома нет приёма!". И всё же добро должно быть с кулаками. А потому не станет Антон ничего подмахивать по приказу следователя, а без его подписи на каждой странице их грубой гебистко-полицейской фальшивке — пять копеек цена.
Антон даже сжал кулаки и со всей накопившейся яростью чётко произнёс:
— Вот вам моя позиция: пока ещё конституция даёт мне право не свидетельствовать против себя, я им воспользуюсь, согласно 51-й статье. А бросите меня в камеру — объявлю голодовку. На этом я прекращаю разговор и требую прокурора!
— Пожалуйста, — удивительно спокойно принял его требование следователь, поднял трубку телефона, набрал номер и сказал кому-то:
— Зайдите пожалуйста.
Антон насторожился. Будто почувствовал на себе инородное, оценивающее прикосновение, чей-то недобрый взгляд. Будто за ним уже давно наблюдают откуда-то, а он только теперь это заметил. Не прошло и трёх минут, как в кабинет вошёл мужчина. Лицо его было скрыто за медицинской маской и дымчатыми очками. Подтянутую фигуру ладно облегал мундир-френч какого-то старомодного образца, воротник стоечка, золотые эполеты с двумя звёздочками — в этой форме прокурорский чиновник выглядел современником Вышинского и Ульриха. Вместо облегчения и надежды Лирин поймал себя на растерянности и разочаровании. Нет, не случайно у них вернулась мода на то время! Не верил Антон в такие случайности. Кто-то наверху объявил по заинтересованным ведомствам, что "снова можно, не стесняйтесь". Поэтому в России давно снимают героические фильмы про "палачей НКВД", устанавливают мемориальные доски с их именами. Все дело в том, что наследники тех самых палачей НКВД сегодня оказались у власти. Причём наследники эти не только идеологические, но иногда и биологические.
