"Председатель, посверкивая очками, в ослепительно-белоснежной рубашке, щёгольских подтяжках много и со смаком говорил об идеологии. Он настаивал, что нужно остановить сползание к анархии в делах духовных, ибо за ним неизбежны раздоры в делах государственных. Причём делать это должны конкретные люди, а не путём публикации анонимных редакционных статей. Им не верят. Нужны книги, и книги достойного содержания, написанные достойными людьми".
(Н. Н. Яковлев, "О исторической науке, Ю. В. Андропове и других").
Так что Яковлев был опытный старый провокатор КГБ. Самая известная его книга "ЦРУ против СССР" переиздавалась аж двадцать раз что принесло автору целое состояние. За свои труды и "просветительскую деятельность" (авторам современного закона о просветительской деятельности", одобренным Госдумой в апреле 2021 года, такой "просветитель" непременно пришёлся бы по душе; тем более, что сегодня книги этого автора снова пользуются популярностью ультра-патриотов) Н.Н. Яковлев был удостоен профессорского звания самых престижных ВУЗов страны МГУ и МГИМО; стал доктором исторических наук. Руководил отделом в сверхпрестижном Институте США и Канады. Стал лауреатом премии Ленинского комсомола. И вообще жил по советским меркам роскошно.
На страницах "ЦРУ против СССР" содержится омерзительный клеветнический портрет жены Сахарова (там же Солженицын назван "верным слугой ЦРУ"). Эту книжонку порядочные люди сочли гнусной "клеветой самого низкопробного содержания, рассчитанной на низменные инстинкты не слишком разборчивых читателей". Наиболее непристойные отрывки из этого пасквиля, включая раздел о Елене Боннэр, были также опубликованы в массовых журналах "Смена" и "Человек и закон".
Негодяй посмел оскорбить женщину, ветерана, прошедшую всю войну, фронтовую медицинскую сестру, получившую тяжёлое ранение, имеющую боевые награды. Особенно нападки усилились после присуждения Сахарову Нобелевской премии мира в 1975 году. ЦК КПСС приняло секретное постановление: "О мерах по компрометации решения Нобелевского комитета о присуждении премии мира Сахарову". Партия поручила президиуму Академии наук написать открытое письмо от имени возмущённых советских учёных. Редакции газеты "Труд" — опубликовать фельетон, показывающий, что премия — это всего лишь "подачка Запада" за клевету на СССР. Мерзкий пасквиль на Сахарова назывался "Хроника великосветской жизни". Его тон — глумливо-развязный. Краткое содержание гнусной статейки таково: Сахаров — "научный импотент", пресмыкающийся перед Западом, Нобелевская премия — плата за предательство родины. "Сахарову обещано более ста тысяч американских долларов. Трудно сказать, в какой мере это соответствует по курсу 30 серебряникам древней Иудеи. Квалифицированный ответ на этот вопрос может, вероятнее всего дать госпожа Боннэр, весьма сведущая в этих вопросах" — так недвусмысленно намекая на национальность Елены Боннэр журналист-черносотенец из газеты "Труд" заканчивал фельетон.
Вообще "еврейская тема" стала одной из ведущих в развязанной компании по очернению семьи порядочного учёного и гражданина. "Она была рассчитана на "возбуждение самых низких чувств— зависти, злобы, инстинктов погромщиков", — констатировал позже Сахаров. Этот факт ярко показывает моральный уровень партийных и гэбистких идеологов, управлявших авторами подобных пасквилей.
В книге воспоминаний Андрея Сахарова приводится трогательный эпизод, как в июле 1983 года, на четвёртый год его горьковской ссылки, в день, когда Елена Боннэр была в Москве, к нему на квартиру неожиданно явился этот самый писатель-провокатор. Цель визита? Взять интервью по поводу недавней статьи ссыльного академика "Опасность термоядерной войны", только что каким-то образом опубликованной на Западе.
Живущий под надзором КГБ лауреат Нобелевской премии мира впервые увидел перед собой автора гнусных пасквилей на него и его Люсю и поразился сочетанию "наглости с какой-то почти телесной униженностью, несомненной литературной талантливости и эрудированности с полной беспринципностью, лживостью и цинизмом". Как раз в эти июльские дни 1983 года КГБ организовал поток писем и телеграмм на имя Сахарова с проклятиями от "простых советских граждан", их поступило более четырёх тысяч! Можно себе представить состояние учёного, которого оплёвывают с утра до вечера. И примерно за несколько месяцев до этого эпизода была в очередной раз переиздана многомиллионным тиражом книга этого самого историка-пропагандиста Николая Яковлева "ЦРУ против СССР", специально дополненная разделом о Сахарове и Боннэр. Главы из книги перепечатали многие ведущие газеты и журналы с миллионными тиражами. Никаких границ приличия больше не осталось: с печатных страниц в адрес Боннэр (автор называл её "распущенной девицей" Люсей Б.) лились потоки грязи.
"— В ⅩIⅩ веке я должен был бы вызвать вас на дуэль", — заявил Сахаров пожаловавшему в гости негодяю, причём совершенно серьёзно, без улыбки и иронии. А закончилась их встреча в лучших традициях пушкинского века.
Яковлев Сахарову: "Вы можете подать на меня в суд. У меня есть свидетели, данные прокуратуры, суд разберётся".
Сахаров: "Я не верю в объективность суда в этом деле — я просто дам вам пощёчину. Говоря это, я быстро обошёл вокруг стола, он вскочил и успел, защищаясь, протянуть руку и пригнуться, закрыв щёку, и тем самым парировать мой первый удар, но я всё же вторым ударом левой руки (чего он не ждал) достал пальцами до его пухлой щеки". По нормам Пушкинской эпохи человек получивший пощёчину, считался обесчещенным, вот только у столичного литератора давно не осталось чести.
Андрею Сахарову удалось дожить до тех времён, когда выход на улицу с плакатом, участие в пикете и даже несогласованной демонстрации уже перестали грозить участникам акции обвинением в антисоветской деятельности, а, следовательно, избиением сотрудниками силовых структур, заключением в тюрьме или психиатрической больнице. И было трудно поверить, что в ⅩⅩI веке время в России повернёт вспять.
В 1989 года Андрей Дмитриевич скончался. Елена Боннэр на долгие двадцать лет пережила мужа, успела увидеть "новый застой" и в 2010 подписала обращение российской оппозиции с призывом "Путин должен уйти!". Через несколько месяцев её не стало.
Глава 409 "Приглашение к сделке"
— Я ведь сам в 9-м классе собирался в литературный институт поступать, тоже мечтал стать писателем, а стал, как видите... — доверительно сообщил писателю советник-прокурор с музыкальной фамилией, и обвёл себя немного стыдливым взглядом, будто немного смущаясь своего великолепного голубого мундира.
— И хорошо, что не стали, — поддержал его Лирин. — А стали бы, — кто знает! Глядишь, может сидели бы сейчас на моём месте, — Антон усмехнулся.
— А вы на моём! — рассмеялся прокурор, продемонстрировав обаятельные ямочки на румяных щеках.
— Это вряд ли, — покачал головой писатель.
— Почему же, не уважаете нашего прокурорского брата?
Лирин не ответил, и прокурор снова стал серьёзным:
— Ну хорошо, поговорим о деле. Как я понял у вас есть жалоба на следователя, — вернулся он к причине своего появления.
— Я хотел бы чтобы допрос продолжался в вашем присутствии.
— Не возражаю, — с ходу согласился Чайковский, на этот раз он даже не удостоил взглядом следователя, будто его здесь больше не было. — Но и я в свою очередь жду от вас максимальной откровенности, — предложил он что-то наподобие сделки.
Антону пришлось согласиться.
— Видите ли в чём дело... к нам поступили сигналы, очень тревожные сигналы на вас, — начал издалека Чайковский.
— Сигналы обо мне? Помилуйте, чем я мог провиниться перед законом?
— Вот именно, — провинились — прокурор сокрушённо покачал головой. — И дело может принять самый нешуточный оборот для вас... Закон строг. Но и справедлив, и милосерден к впервые по ошибке оступившемуся, естественно при условии готовности искренне признать и осознать свои ошибки и вернуться на путь их исправления.
— Я понимаю...
— А коль понимаете, уважаемый Антон Павлович, то уверен, что мы быстро уладим возникшее недоразумение.
Чайковский достал несколько листов из папки с пометками, сделанными маркерами разного цвета, и сказал:
— Вот вы в своей книге на странице 272 утверждаете, что опасность пандемии коронавируса, якобы, надумана, и на самом деле реальной угрозы нет.
— Это какая-то ошибка, Юрий Яковлевич. Я такого не писал. Я лишь высказал мысль, что стоило бы трезво оценить опасность, а не заниматься запугиванием людей, мы итак уже стали обществом невротиков.
— Но люди-то одобряют меры, которые принимает государство для их защиты, — заметил ему прокурор.
— Как можно одобрять меры, которые приводят к разорению тысяч предпринимателей, а значит миллионы работающих у них людей теряют работу? — стал заводиться Лирин. — И вообще, я давно не верю в глас некоего "народа", который, как все мы помним, требовал без жалости убивать как бешенных псов "врагов народа". Сегодня этот народ может с мстительным одобрением относиться к закрытию на карантин дорогих ресторанов, ночных клубов, где, по мнению этого народа, пируют обокравшие его чиновники и олигархи и гуляют их золотые детишки, а завтра этому "народу" захочется на кого-то выплеснуть свой страх и ненависть.
Прокурор слушал его с вежливым вниманием, даже как будто с доброжелательным интересом, и писатель продолжал:
— Торговля страхом даёт деньги и власть над умами и этим всё сказано. Как получилось, что пандемия со смертельностью намного меньшей, чем многие прежние — чума, холера, оспа, "испанка" вызвала глобальную панику? Паника породила карантинную катастрофу с последствиями как мировая война: экономический спад на триллионы долларов, откат сотен миллионов людей в нищету, страшные последствия для здравоохранения...
— Вот видите, а это уголовная статья... — печально резюмировал прокурор.
Писателю даже показалось что он услышал самый натуральный огорчённый вздох "гражданина начальника", искренне переживающего за его судьбу.
— С каких это пор дискуссия стала статьёй? — горячась, воскликнул Лирин, забыв про только что данное себе обещание сохранять осторожность в словах.
— С недавних — просветил прокурорский. — По закону, угрозой безопасности считается даже публичное высказывание, что опасности нет, — открыл ему глаза Чайковский. — Спорить на темы "безопасности" нельзя; такие споры тоже угроза обществу и государству, и виновный может быть подвергнут уголовному преследованию...
Впрочем, оставим пока этот вопрос, — миролюбиво предложил Советник, продолжая демонстрировать свою симпатию и человечность. — Поверьте, дорогой вы наш писатель, никто не хочет намеренно создавать вам проблемы. Но вы должны знать, что по новой конституции призывы к отчуждению части территории государства — тоже являются уголовно наказуемым действием. Серьёзным преступлением...
Он сделал внушительную паузу.
— Поэтому я задам вам всего один вопрос, — продолжал прокурор. — Надеюсь, последний на сегодня. Только хорошенько подумайте прежде чем отвечать на него, ибо от вашего ответа зависит: будет ли возбуждено уголовное дело по поступившему к нам сигналу или всё будет похерено, и вы продолжите спокойно жить и писать свои книги.
Прокурор-"гуманист" явно вёл к тому, чтобы квалифицировать дело в качестве так называемого "уголовного проступка". Иными словами, он предлагал сделку: писатель заключает со следствием "джентельменское соглашение" — кается, признаёт ошибки, и дело либо вообще не заводится. Либо оно всё же передаётся в суд, но рассматривается там "в особом порядке", суд приговаривает его к минимальному штрафу и общественному порицанию, и все довольны. И следователю не надо утруждать себя дальнейшим сбором свидетельских показаний, проверкой доказательств, экспертизами, и прокурору не требуется вести баталии с адвокатами. Обоим начальство ставит галочки за успешно доведённое до обвинительного приговора (других в таких делах не бывает) дело.
Прокурор Чайковский взял короткий тайм-аут, ему тоже требовалась небольшая передышка перед решающим раундом. Желая стать Лирину ближе, приятней, сойти за своего, собеседник как бы вскользь признался, что иногда всё же балуется написанием книжек и даже был отмечен за одну "повестюшку" наградой от критиков. На мундире его действительно рядом с орденскими планками красовался скромный значок какой-то литературной премии. Он охотно стал рассказывал о своих литературных достижениях. Как он общался с известными литераторами, как к его советам прибегали сами братья Вайнеры, а ещё Аксёнов при написании своего "Острова Крым", Довлатов, Акунин. Говорилось всё это буднично, без нажима. Дескать, это всё было, было... Знаменитые мастера могут подтвердить. "Вот видите я свой", — будто давал он понять. Так же без нажима буднично он вернулся к теме допроса:
— Итак, как по-вашему, Крым — неотъемлемая часть российской федерации? — вкрадчиво осведомился советник прокуратуры, всячески наводя ответчика на нужный ответ.
Антон прикрыл глаза и сделал вид, что обдумывает ответ.
Прокурор тактично ждал, до тех пор, пока писатель неожиданно...не захрапел,
Растерявшемуся советнику пришлось вежливо кашлянуть в кулак:
— И всё-таки?
Однако неблагодарный гражданин не желал заключать сделку, не желал хватать протянутую ему дружескую руку, вместо этого он начал паясничать:
— Ну, хорошо. Представьте: было у отца два сына, и жили они дружно одной семьёй. После смерти отца сыновья разделили семейную землю и зажили родственными соседями. Но однажды младший брат тяжело заболел. Пользуясь его беспомощностью, старший быстро переносит забор и захватывает кусок земли, которую всегда считал своей...
Прокурорский чиновник слушал его с возрастающим вежливым недоброжелательством, это чувствовалось.
— Не знаю... возможно братьям стоит помириться и договориться вообще убрать забор? — вопросительно взглянул ему в глаза Антон.
— Понятно... гражданин Лирин — с каменным лицом произнёс прокурор и вышел из кабинета. Огромная глыба, давившая Антону на грудь, скатилась. Он вздохнул с облегчением и бесстрашно взглянул на следователя, который нажал на клавишу магнитофона — давая понять, что допрос не закончен, — и одновременно сложил пальцы в виде тюремной решётки, показывая глазами: "Теперь, я тебя точно посажу, падла".
Глава 410 "Страшный сон"
Бывший слесарь с АЗЛК в звании полного генерала армии руководит в России особой спецслужбой, а фактически небольшой армией численностью 300 000 штыков, имеющей на вооружении бронетехнику и даже боевую авиацию. Главное назначение группировки — подавление любого недовольства властями среди населения. Правда, в качественном отношении Росгвардия, по мнению экспертов, серьёзно уступает ФСБ и даже полицейскому ОМОНу, но как силовой резерв на случай разрастания митинговой активности вполне пригодна. Некоторые эксперты даже считают, что Кремль может рассматривать Росгвардию в качестве последнего резерва на случай мятежа армейских частей.
