— Я и давлю — не без гордости ответил Крымов, который лишь на днях помог диктатору Совковии "по-соседски" расправиться с народными волнениями. Он мог бы с полным на то правом похвалиться, что помог подавить революцию "чистых скамеек" в Совковии в 2020, потом подавил новогоднюю "газовую" революцию в Казахстане начале 2022 года, там престарелый диктатор Нузарбаев со своим коррумпированным родственным окружением за тридцать лет надоел собственному народу хуже горькой редьки, а Крымов направил туда якобы миротворческие войска и помог клану маразматика-диктатора остаться у власти. Так что международный жандарм из него был не хуже.
Лишь на Украине в 2014 Крымов решил не вмешиваться, якобы, из гуманных соображений, чтобы не проливать лишнюю кровь. А на самом деле воспользовался моментом, чтобы отжать у Киева Крым.
Тем не менее царь продолжал поучать его, словно молодого несмышлёныша:
— Укрепляй трон.
— Я и укрепляю, — заверил сквозь зубы Крымов. Он старался подавить в себе досаду, давненько никто не разговаривал с ним в столь оскорбительно высокомерном тоне. Хотя другой стороны, гостю из прошлого и кумиру можно было сделать скидку.
— А иностранному не доверяй, — наставлял император, словно не замечая доставляемых собеседнику душевных неудобств. — От англичан и немцев России одно зло. Бывал я в их Лондоне молодым наследником. Парламент их — пустая говорильня, всё равно что матросский портовый кабак. А вот оружейные заводы и железная дорога мне понравились — для военного дела полезные предметы. Это нужно у них брать... А остальное нам без надобности. Мы и без их аглицких и немецких товаров обойдёмся. Русский мужик 500 лет до меня возил грузы на телеге, пахал сохой, и ещё пятьсот лет пропашет. Мне мой министр финансов Егор Францевич Канкрин так и докладывал: нам, мол, не нужна промышленность кроме военных мануфактур, и железные дороги коммерческие не нужны. Гнать вон эту иностранную заразу.
— У нас это называется импортозамещением, — с гордостью вставил Крымов.
— Вот-вот. С их аглицкими и немецкими станками да паровыми машинами разные к нам идейки да словечки норовят пролезть — "конституция", "парламент", "либерализм" — зараза почище чумы с холерой! Только пусти к нам их вольтерьянские идейки, — так всякая мелюзга начнёт власти указывать, как себя вести, судом грозить! Всё зло от юристов и от адвокатов!
"Правнук" кивнул — к удовлетворению предшественника на троне.
— Так что найдите толковых министров и более не меняйте, — продолжал поучать царь. — Вот был у меня ещё один толковый министр иностранных дел Нисельроде — 30 лет при моей особе состоял! Хороший был министр, всегда делал то, что я ему велел, и доклады его мне всегда по душе были. Каждый раз убеждал меня, что в Европе русского царя боятся так, что ни одна пушка без моего ведома выстрелить не посмеет. Да, хороший исполнительный служака был... — снова задумчиво повторил государь, — в любой момент можно было полк доверить, и даже бригаду. Одного лишь до сих пор не пойму: как так получилось, что вся Европа вдруг против нас ополчилась. Сердце до сих пор кровью обливается из-за крымской катастрофы, — что Севастополь не удержали, флот черноморский потеряли. Твердили мне, что государство в образцовом порядке, а оказалось колос на глиняных ногах...
Николай Николаевич хотел было успокоить, что Крым снова дескать наш и Севастополь он отбил в очередной раз, но привыкший поучать и командовать император не давал ему и рта раскрыть.
— Держи всех с самого начала в строгости! — государь демонстративно сжал могучий кулак.
— Я и держу.
— Молодец. Главное — дисциплина. Нас с братом Михаилом отец с нежного возраста в полное подчинение Графу Ламздорфу отдал. А старый генерал основой воспитания считал строгость. За любую детскую шалость он наказывал нас беспощадно. Нередко нас били линейкой, тростью, ружейным шомполом, розгами. Случалось, что в гневе Граф Матвей Иванович хватал кого-нибудь из нас с братом за грудь или воротник и ударял об стену с такой силой, что мы почти теряли сознание только искры из глаз. Рукоприкладство не скрывалось от матушки Марии Фёдоровны, которая не вмешивалась, ибо тоже была уверенна в необходимости сурового воспитаний будущих правителей. Ламздорф умел вселить в нас одно чувство — страх, и такой страх и уверение в его всемогуществе, что мы содрогались, заслышав стук его каблуков.
Глава 413 "Палкины"
Николай Николаевич Крымов получил от отца схожее воспитание, его тоже били, и он тоже с детства познал, что такое страх. Зато из него тоже вышел прекрасный правитель для России.
— Меня звали "Николай Палкин", — вроде как в оправдание стал говорить бывший самодержец, — только с русским народом по-другому нельзя, — забалует. Главное — дисциплина. Доверять можно только военным, штатские всё разворуют. Дельцов всяких презираю. И ты эту торгашескую публику к трону не подпускай. У них чести нет. Вот есть у нас Демидов, редкий повеса. Отец его Николай — промышленник был дельный, империя его не только Урал охватывала, но и половину Европы. И о благе России думал. Он бы в гробу перевернулся кабы узнал, что сын его Анатоль венчался с племянницей Наполеона. Ведь французов старик ещё на Бородинском поле бил во главе целого полка своих крепостных. А сынок с главным супостатом породнился! И жена его при всех — рогоносцем называет, а он её плёткой, словно простую бабу сечёт, привязав к кровати... Но хуже всего то, что демидовские миллионы за границу уходят. Унаследовав от отца все его железные и медеплавильные заводы Анатоль поселился в Париже. Уральский мужик приобрёл себе княжеский титул Сан-Донато. Я лишь усмехнулся, когда узнал: "Пусть он только там князем и остаётся! На чужбине, а в России у нас своих князей хватает". Не люблю его и таких как он, из-за его причуд русские деньги и военные секреты утекают из России.
— У меня крупные дельцы — все под контролем— похвастался Крымов. — А тех, которые не патриоты, — тех быстро к ногтю прибираю. Никакого воровства в империи, — железом прижёг эту заразу!
Царь кивнул с явной завистью, однако, поучать не бросил:
— Да и с военными тоже глаз нужно держать востро! А то в самом начале моего царствования лучшие гвардейские офицеры из тайных обществ чуть грех цареубийства не совершили. Про 14 декабря на сенатской площади, слыхал?
— Знаю.
— Мерзавцы. Убить подло меня и всю семью замышляли. Немыслимое дело, бесчестие! Вынудили поступить с ними круто. Меня ведь не только "Палкиным" звали, но и "последним рыцарем на троне". Никогда исподтишка не действовал, — только в открытом бою. Если есть враг, то никаких ядов, никаких шпионских интриг, только всегда с поднятым забралом — "Иду на Вы!".
Крымов про себя лишь усмехнулся, впервые почувствовал превосходство над коронованной особой: "За двести лет мир изменился. Сегодня даже союзники не доверяют друг другу, все друг друга подозревают в кознях и двойной игре. Естественно, что никому нельзя доверять, — никогда и никому! Даже самому себе".
Царь с прищуром взглянул на собеседника:
— А шпицрутены у вас ещё в ходу для несмышлёных спин?
— Да, снова приняли на вооружение — резиновые дубинки для глупых голов.
— Отменно, — похвалил государь. — Чувства и эмоции частного человека, как бы гуманны они не были, должны быть стянуты железной уздой государственной необходимости. Чтобы спасти империю я приказал расстрелять в упор картечью каре бунтовщиков на Сенатской площади. Приказывал вешать. В железах в рудниках держать пожизненно — не давать пощады врагам государства, чтобы задавить в зародыше зёрна Великой Смуты.
Единственное для кого исключение делай — для гениев пера. Регулярному государству надобны не только крепкое сукно под мундиры, пушки и чистые клозеты, но и какое-то число поэтов. А это тонкий инструмент, — с ними крутобоем негодно поступать. Нельзя чтобы талантом чиновник правил, убьёт талант. Я Пушкину так и сказал: "Ты будешь присылать ко мне все, что сочинишь; отныне я сам буду твоим цензором".
— Понимаю, ваше сиятельство.
— Так что с литераторами помягче.
— К сожалению, государь, с Пушкиными, Карамзиными и Лермонтовыми нынче туго. И рад бы приласкать гения, тем более, что за двести лет клеветников у России не убавилось. Да некем взять. Приходиться обходиться чем Бог послал.
При этом Крымов подумал, что Пушкин застрелился бы сам, от зависти, если бы мог знать, какие деньги он платит нынешним "инженерам человеческих душ", своим журналистам-пропагандистам — Свистунову, Кисель-аге, "сладкой парочке" "Базилио и Алисе" Симонтянам с их англоязычными телеканалами "из России с любовью" и "Спутник-12". Главному спикеру по международным вопросам Ледис-фон-Гебель. Все они на доходы из казны давно обзавелись престижной недвижимостью на Крымской Ривьере, старинными итальянскими палаццо с виноградниками, виллами на швейцарских озёрах... Хотя, деньги свои они отрабатывают. За 20 лет тотальной госпропаганды превратили большую часть население в послушных баранов, по первому требованию голосующих как ему нужно.
— Я ваше, Ваше Сиятельство, в России порядок снова навёл. Вам бы понравилось. Россию снова за границей уважать начали.
— Да что ты меня графским титулом всё величаешь.
— Виноват, Ваше Величество.
— Так-то лучше.
Царь на одной ноге вприпрыжку добрался до кресла, оглянулся и попросил:
— Ну-ка, братец, помоги мне второй сапог натянуть,
— Говорю же вам, ваше сиятельство, я не лакей.
— Ах прости, душа моя! Так правнук значит?
— Скорее антикризисный менеджер.
— Антикриз...чего? Тьфу. Аглицкое должно быть словцо. Не люблю я этого. Вот покойный брат мой Александр был англоман, а я в душе русак. Говори мне прямо и понятно.
— Спаситель Отечества, значит, — скромно потупившись, "перевёл" Крымов. — Держава мне досталась в большом беспорядке, вот я её и собираю по кусочкам.
Царь наморщился, словно ему растревожили старую рану.
— После крымской катастрофы не было мне больше покоя, — простонал этот с виду стальной человек и в богатырской груди его заклокотало, словно он готов был разрыдаться. — Обманули меня ближайшие советники... Крымская катастрофа меня отрезвила.
Глава 414 "Благородный сфинкс"
Двухметровый гигант в одном сапоге изменился в лице, подёрнутые ледком гордого самодовольства глаза сфинкса, вдруг стали живыми, полными искренней боли и отчаяния, он запальчиво заговорил, что никогда не желал себе царского венца. "Я готов был разрыдаться, когда понял, что вместо понятного будущего меня ждут "галеры" императорской власти. Лишь чувство долга заставило меня вынужденно принять эту невыносимую ответственность. Вступая на престол, и потом... ни дня не проходило, чтобы я не вспоминал, что из-за проклятой власти были убиты отец мой и дед, тогда я ещё не знал, что и сына убьют и внуков. Но я искренне хотел блага России, хотел доказать, что достоин своей исторической роли...
И лишь под конец жизни осознал, что заблуждался во многом. Крымская война наглядно показала отставание России. Отсталый русский парусный флот не мог воевать на равных с паровым неприятельским. Отсутствие современных фабрик не позволило вовремя перевооружить русскую армию, а воевавшие в Крыму английские и французские части имели самые современные дальнобойные винтовки. Отсутствие железных дорог не давало вовремя подвозить к театру боевых действий подкрепления и боеприпасы. Провизию, тёплое обмундирование. Горы сухарей, полушубков и сапог так и сгнили в Симферополе, не добравшись до армии. Тотальное воровство предрешило катастрофу.
— Я ведь специально смерти искал, когда понял, что Севастополь придётся сдать, флот на чёрном море ликвидировать. В лёгкой шинели в лютый мороз на развод гвардейцев отправился. Грудная горячка. И милостивый господь меня вскорости прибрал, признался царь. — Я наследнику так и сказал: "Сдаю тебе мою команду, к сожалению, не в том порядке, как желал, оставляя много хлопот и забот,
— Успокойтесь, Николай Павлович, Крым я вернул России, флот возродил. Русская армия при мне снова стала сильна.
— А как наследник мой Саша — справился ли?
— К сожалению, только разболтал вольными реформами государство. Следующему после него пришлось обратно гайки закручивать. Но при мне всё снова в образцовом порядке. Не беспокойтесь Александр Павлович. Россия обрела былое величие. Встала с колен. Европа смотрит в нашу сторону со страхом. Да что там Европа — весь мир нас нынче снова боится и уважает.
— Вот молодец, порадовал. Вижу империя в хороших руках. Дайка я тебя ещё раз поцелую! — они обнялись, и по русскому обычаю трижды расцеловались. В глазах расчувствовавшегося Романова стояли слёзы. Видимо, от долгого пребывания в тиши склепа стал он чересчур сентиментальным, чего при жизни за жёстким правители современники не замечали.
— Верил негодяям, а честным опалой за преданность платил ... — сокрушался царь. — Постоянно ошибался в людях. Хватило бы прозорливости, Россия могла бы положить конец Османской империи ещё в 1834 году, избавиться от вековой угрозы с юга. Вернуть православному миру Святую Софию, заполучить заветные Черноморские проливы. Всего-то и надо было поддержать мятеж наместника в Египте Мухамеда Али-Пашу, войска которого стояли всего в пяти днях пути от Стамбула. У египетского бея советником был любимец моего покойного брата Александра генерал Остерман-Толстой. А я бывшего генерал-адъютанта брата, лишившегося руки в сражении под Кульмом, сразу по воцарению своему из глупой гордыни в отставку отправил. Когда в 1828 году началась очередная война с Турцией верный ветеран на моё имя прошение о восстановление на службе подал, а я ему, честному ветерпану, снова отказал. И когда турецкий султан Махмуд II запросил меня о помощи против египетского мятежника, я вместо того, чтобы поддержать Али-Пашу, его генерала Ибрагим-пашу и довериться честности Остермана-Толстого...продал зачем-то туркам новейший зенитно-ракетный комплекс С-400...
Николай Крымов тряхнул головой и удивлённо заморгал на собеседника, полагая, что верно ослышался. И действительно, ни о каких ракетах император естественно не упоминал, а говорил он том, что по недальновидности своей и вере в благородство направил на помощь почти разбитым туркам эскадру из Севастополя и высадил на Босфоре русский корпус. Решил сохранить Османскую империю, надеясь, что турки будут помнить добро.
— А в 1849 года русская армия под началом моего любима Паскевича подавила Венгерское восстание и спасла перепуганных Габсбургов и их гнилую империю от развала, — вздыхал царь и нервно дёргал щекой. — Тоже надеялся, что император Франц Иосиф не забудет добро. И вскоре испытал "австрийскую и турецкую благодарность", когда спасённый мной султан высадил своих янычар в Крыму вместе с англичанами и французами. И "крестник" Франц тоже за добро предательством отплатил, — заставил держать на границе с Австро-Венгрией армию, которая очень нужна была под осаждённым Севастополем. Будь я прозорливее, не остался бы один без союзников против всей Европы... Истинных патриотов и талантов в опале держал, а подлецов-карьеристов и казнокрадов возвышал и приближал, словно слепота мною владела — с печальным недоумением признавал царь.
