Итак, молодой сержант Казелла, нервничая, отважился спуститься по Аппиевой дороге, древней дороге, которая вела из Рима на юг. Той жаркой осенью 1944 года этот район был переполнен беженцами, и все было убогим, бедным, грязным, обездоленным, несмотря на все усилия освободителей.
Он нашел "гнездо Казелл", как он выразился, большую семью, живущую под строгим присмотром закутанной в черное вдовы, которая оказалась двоюродной сестрой его отца. — Это был маленький домик в захолустном пригороде. Я имею в виду, что он был в упадке еще до проклятой оккупации. А теперь там, черт возьми, жили двадцать человек, сгрудившихся кучей. Беженцы, даже раненый солдат...
— Все родственники.
— Ага. И им некуда было пойти. Они приняли меня радушно. Я был героем-освободителем и членом семьи. Они приготовили мне обильную трапезу, хотя у них самих было так мало. Тетя Кара приготовила это ризотто с грибами — плотное, густое и маслянистое, хотя одному богу известно, откуда она взяла масло... — Он закрыл глаза. — Я и по сей день чувствую его вкус. Они, конечно, попросили меня помочь. Я не мог нарушить правила, но делал все, что мог. У меня была своя зарплата, свой рацион; я тратил часть на них.
— У них там было несколько больных детей. Два мальчика и девочка. Они были бледными, с ввалившимися глазами, кашляли... Я не мог сказать, что было не так, но выглядело это плохо. Им приходилось стоять в очереди к гражданским врачам, а в те дни медикаментов было меньше, чем чего-либо другого, как ты можешь себе представить. Я пытался уговорить военного медика приехать, но, конечно, он отказался.
— И поэтому ты обратился к Марии Людовике?
— Это было все, о чем я мог думать.
К этому времени Мария Людовика сама отправилась на его поиски. В противоположность семейному поиску, который проводил Лу, Мария или другие члены Ордена могущественной святой Марии, королевы дев, проверили новых захватчиков Рима на наличие каких-либо семейных связей и нашли Лу.
— Мария действительно была вашей кузиной?
— Нет. Какое-то более отдаленное родство. Помни, что мои бабушка и дедушка — твои, э-э, пра-пра-прадедушка и пра-пра-прабабушка, я полагаю, — когда-то уехали из Рима в Штаты. Черт, я не знаю, как бы ты назвал наши отношения. Но она действительно была Казеллой. Эти серые глаза, знаешь, они у тебя тоже есть, — сказал он, глядя на меня. — Но у нее были черные волосы, собранные в пучок вокруг головы, скулы, от которых хотелось бы съесть целый обед, и задница — ну, я думаю, мне не следовало говорить такие вещи такому ребенку, как ты. Но она была такой сексуальной, что ты не поверишь. Неудивительно, что Муссолини не мог оторваться от нее.
— Муссолини?
— Она никогда не была фашисткой — так она мне сказала, и, конечно, она сказала бы это американскому солдату в тысяча девятьсот сорок четвертом, — но я ей поверил. Оказывается, она знала дуче с тридцатых годов. Впервые увидела его в октябре тысяча девятьсот двадцать второго года, когда он только пришел к власти, и присоединилась к маршу на Рим: четыре колонны численностью в двадцать шесть тысяч человек приближались к городу. Армия и полиция просто стояли в стороне, когда вошли все эти чернорубашечники. Мария была в некотором роде захвачена врасплох; там, откуда она приехала, в Равенне на севере, было политично просто согласиться с этим.
— И она стала — кем, его любовницей?
— Можно назвать это и так. Впервые она встретилась с ним лицом к лицу в канун Рождества в тридцать третьем году, когда ее привезли в Рим как одну из девяноста трех самых плодовитых женщин страны.
— Ты шутишь.
— Нет. Девяносто три женщины в черных платках, матери тысячи трехсот маленьких итальянцев, солдат фашизма.
Я быстро подсчитал. — По тринадцать на каждую?
Он ухмыльнулся. — Они были героинями. Но мы всегда были плодовитой семьей, Джордж. Наши женщины также долго остаются фертильными. — Это было правдой, размышлял я, думая о Джине. — Матерей-героинь отвезли на экскурсию по городу, и они увидели выставку фашистской революции, где Мария поцеловала стеклянную витрину, в которой лежал окровавленный носовой платок — дуче прижимал его к пулевому ранению в носу после того, как пережил покушение. — Он подмигнул мне. — Но это было не все, что она поцеловала.
Я что-то пролепетал.
— Давай, малыш. Я думаю, нам нужно прогуляться.
* * *
И мы прогулялись впечатляюще быстрым шагом, рысцой по городу по одному из его обычных трехмильных маршрутов.
Палм-Бич расположен на узком клочке суши между Атлантическим океаном на востоке и озером Уорт на западе. Сам город расположен в соответствии с классической американской сетчатой планировкой, аккуратная прорисовка не более чем четыре квартала шириной от побережья до побережья. Мы зашагали на юг по окружной дороге, прилежно разглядывая такие достопримечательности, как ратуша и фонтан в Мемориальном парке, водный объект, окаймленный качающимися пальмами под небесно-голубым небом. Затем свернули на Уорт-авеню, четыре квартала магазинов с завышенными ценами: Cartier, Saks, Tiffany, Ungaro's, где есть все, от одежды от Армани до старинных русских икон, все, что вы хотели бы, и ничего с ценником. Один из магазинов хвастался самым большим в мире запасом антикварного мейсенского фарфора. За пределами магазинов двигатели лимузинов работали на холостом ходу.
Лу сказал: — Ну и что ты думаешь? Немного отличается от Манчестера?
— Чертовски дорого.
— Да, но если бы ты был достаточно богат, твоя голова работала бы по-другому. Ты тратишь не для того, чтобы что-то купить. Ты тратишь как утверждение. Но так было не всегда. Я начал приезжать сюда в начале шестидесятых. У нас был домик на пляже, дальше по побережью.
— У вас?
— С Лайзой, моей женой. И двух мальчиков. Тогда они уже подрастали. — Он больше не упоминал о жене и детях; я предположил обычную историю: жена умерла, дети редко навещали его. — Это было хорошее место для летнего отдыха. Но тогда все было немного по-другому. — Город был основан в девятнадцатом веке как зимняя игровая площадка для состоятельных людей. В двадцатые годы началось дальнейшее развитие. — Это был зимний город. Летом они обычно демонтировали светофоры! Однако теперь он открыт круглый год. Некоторые говорят, что это самый богатый город в Штатах.
— Значит, ты молодец, что оказался здесь, — сказал я.
— На финише. Ты не часто общаешься со стариками, не так ли?
— Черт. Я...
— А, забудь об этом. Да, я справился. Опционы на акции. — Его рассказ вернулся ко Второй мировой войне. Он был призывником. — Мне повезло. Я избежал боевых действий. У меня уже был некоторый опыт ведения бизнеса, в детстве я помогал отцу управлять его механической мастерской. Так я получил должности в штате. Логистика. Реквизиции. Работа была бесконечной.
— Вторжение в Италию было крупнейшим бюрократическим мероприятием в истории. Мы были героями бумажной работы. — Я покорно улыбнулся. — Но это был хороший опыт. Я чертовски многому научился о людях, бизнесе, системах. То, чему вы учитесь в армии, вы можете применить где угодно.
— После войны я вернулся домой, но бизнес моего отца показался мне слишком маленьким, при всем уважении к старику. — Выросший в Нью-Йорке — он был достаточно взрослым, чтобы помнить крах Уолл-стрит, — Лу занимал несколько должностей в финансовой индустрии. — Но мне надоело находиться так далеко от событий. После Италии трансферы средств, покупка и продажа акций, просмотр цифр на бегущей ленте — все это было слишком отдаленно. Я не шахтер и не инженер. Но я хотел работать там, где мог видеть, как что-то строится.
Итак, получив какое-то образование в области бизнеса, он переехал в Калифорнию, чтобы работать не на кого иного, как на Норт Америкэн Авиэйшен в Дауни, штат Калифорния.
— Это был североамериканский "Аполлон". Ты знаешь, лунный корабль? — Я кивнул. Очевидно, он привык к тому, что молодые люди никогда не слышали о программе. — Не весь, — сказал он. — Только КСМ, командный и сервисный модули, та часть, которая вернулась на Землю. Я преуспел в Норт Америкэн. Оказался в нужном месте в нужное время. Мы верили, что сможем достичь чего угодно, в любом масштабе, если будем достаточно усердно работать с нашими технологическими схемами, графиками и критическими путями. Почему нет? Именно так мы выиграли войну и управляли проектом "Аполлон". Четыреста тысяч человек по всей стране, все выполняют свою крошечную роль, но все контролируются из центра, все эти ресурсы вливаются, как будто строишь гору из песчинок, огромную гору, на которую можно взобраться аж до Луны.
Он был цельным персонажем, напряженным, увлеченным, ярко реальным. В его рассказах я мельком увидел послевоенную Америку, быстро растущую, уверенную в себе и богатую, время технологического роста и экономической экспансии — и мне понравилась мысль о том, что мой родственник был там во время падения Рима и работал над "Аполлоном". Но мне не понравилась сама эта встреча. Рядом с ним я чувствовал себя бледным, уменьшившимся, неуверенным, может быть, немного запуганным. И молодым.
Мы свернули с Уорт-авеню на Лейк-Драйв-Саут, которая шла на север вдоль побережья озера Уорт. Здесь дорога была частью велосипедной дорожки, и в слабом послеполуденном свете люди катались на велосипедах, скейтбордах, бегали трусцой.
— Вот, можешь купить мне эскимо.
Оказалось, он имел в виду мороженое на палочке; мы подошли к киоску с мороженым. Я купил два великолепных ярких изделия, таких сладких, что не смог доесть свое. Но мы сидели на каменной скамье и смотрели на уток, плавающих на озере Уорт. Ровный западный свет делал его лицо похожим на бронзовую скульптуру, сплошь покрытую плоскостями и бороздками.
К 1944 году война складывалась неудачно для итальянцев. Муссолини был смещен и арестован, и было подписано перемирие. Когда союзники высадились в Салерно, немцы узнали о сделке. Нацисты быстро заняли Рим.
— Орден тайно участвовал в сопротивлении, — сказал Лу. — Так сказала мне Мария Людовика. Немцы пытались призвать всех молодых людей для работы на фабриках, фермах или шахтах, или на линиях обороны, которые они строили, чтобы противостоять наступлению союзников. И город был полон сбежавших военнопленных. Было много людей, которым нужно было прятаться. Мы подсчитали, что в одно время в городе с населением около полутора миллионов человек пряталось около двухсот тысяч — в домах, церквях, даже в Ватикане.
— И Орден...
— У них там большой комплекс, большой, старый и глубокий. Не то, чтобы я его когда-либо видел. — Мне стало интересно, насколько глубокий? — Да, Орден внес свою лепту. И это было не без риска. Семья, ха — думаю, мы должны гордиться.
Хотя Рим как открытый город не должен был подвергаться бомбардировкам, начались воздушные налеты, нацеленные на железнодорожные линии, но поражающие мирных жителей в таких обычных целях дружественного огня, как больницы. — Газ и электричество полностью отключились, — сказал Лу. — Они распиливали скамейки и деревья в парках на дрова. Орден начал продавать еду сотнями порций в день по лире за штуку.
— Но потом горожане стали слышать грохот тяжелых орудий.
— Мария Людовика вышла на Лунготевере посмотреть, как уходят немцы. Вооруженные до зубов, но удрученные, оборванные. Все молчали. Заставляет задуматься, — сказал он. — Толпа римлян, окруженная всеми этими древними памятниками, в очередной раз наблюдает отступление оккупационной армии.
— А потом появились вы.
— Ага. Я вошел вслед за танками, которые подошли к воротам Сан-Джованни. Вечером все зажгли маленькие свечи в окне. Это было, знаешь ли, волшебно. — И он рассказал мне, как 5 июня 1944 года, за день до дня "Д", он поднимался по ступеням кордонаты Микеланджело вместе с генералом Кларком. — Не то чтобы римляне были благодарны, — сказал он с ухмылкой вокруг палочки от мороженого.
Он наклонился ближе. — Мария никогда не рассказывала мне всего о Муссолини. Слишком деликатна для этого. Но я догадался. Он был довольно бойким любовником. Он просто прижимал ее, прямо там, на полу своего кабинета. Он даже не снимал ботинки или брюки. А когда заканчивал, просто выпроваживал ее из кабинета и возвращался к работе.
— Какой обаятельный.
— Но он был Муссолини. Имей в виду, я знал многих парней в армии, у которых были похожие привычки...
Я слушал вполуха. Пытался сложить все это воедино, пытался понять, сколько лет должно быть этой Марии Людовике. Скажем, во время марша 1922 года ей было около двадцати. Это означало бы, что ей было за тридцать, когда она стала "плодовитой женщиной", и за сорок во время войны. Было ли действительно правдоподобно, что сорокалетняя мать стольких детей станет избранницей Муссолини, у которого, как я предполагал, была на выбор вся Италия за пределами монастырей? И могла ли такая женщина действительно быть богиней секса, которую увидел неопытный молодой сержант Казелла в 1944 году? Неужели Лу каким-то образом объединил воспоминания более чем об одной женщине? — но его рассказы казались подробными и острыми.
— Ты знаешь, Муссолини собирался построить гигантскую статую Геркулеса, высотой с ракету "Сатурн-5", но со своим собственным лицом и поднятой в фашистском приветствии правой рукой. Все, что они сделали, — это голова и нога.
Он рассмеялся. — Верить! Подчиняться! Сражаться! Какой засранец. Но все равно, если он к ней приставал, она его не прогоняла. Я почти уверен, что, позволив дуче потрахать себя, Мария Людовика заполучила немалое покровительство для Ордена в те годы.
— Какое отношение Мария имела к ордену? Не она же его основала?
— Черт возьми, нет. Парень, ты что, ничего не знаешь об истории семьи?
Я нахмурился. — История римской девушки...
— Римско-британской, да. Регина.
— Просто легенда. Должно быть. Записи не уходят так далеко в прошлое.
Он пососал свое фруктовое мороженое. — Если ты так говоришь. В любом случае, наверняка Орден был намного старше Марии Людовики.
— И когда ты нашел Казелл, ты обратился к Марии.
— Она, Орден, знала о Казеллах. Сам Орден базировался неподалеку. Но они не знали о болезни. Когда я связался с ними, они пришли — Мария и еще три женщины. Очевидно, с медицинским образованием. На них были простые белые халаты. Я помню, как баюкал одного из мальчиков, пока они толпились вокруг со своими стетоскопами и прочим. Все трое были примерно одного возраста. И все похожи, как Мария, как сестры. И глаза у них семейные, дымчато-серые. Было странно переводить взгляд с одного лица на другое. Они как бы сливались воедино, пока ты не переставал быть уверенным, кто есть кто.
— И они помогли детям.
— У них, как и у всех остальных, не хватало ресурсов. Они вылечили одного мальчика. Он выздоровел. Другой мальчик умер. Они забрали маленькую девочку.
— Что?
Он повернулся ко мне. — Они забрали ее. В Орден.
— Но они вернули ее родителям.
— Нет. — Он казался озадаченным этим. — Они просто взяли ее к себе, и все.
— И родители не возражали? Эти люди, которых они никогда раньше не видели, родственники они или нет, просто появляются и забирают их ребенка...
