— Эй, Рыжий.
— Чего? — ответил он, аккуратно закрепляя шов и обрывая нитку.
— Ты чего ж бабам комбез не дал? Сидишь вон, ковыряешься.
Гаор посмотрел на спросившего, вспомнил его имя, Тарпан, и ответил.
— Я, Тарпан, и сам это умею.
— Мужик, а бабскую работу знаешь? — неодобрительно удивился Тарпан.
Гаор пожал плечами.
— На фронте баб нет, а форму держать в порядке нужно.
— Ну, тады понятно, — согласился, но не одобрил Тарпан.
— Фронтовики, они такие, — вдруг поддержал Зуда, — им бабы ни к чему.
Зуда цеплялся ко всем, и не сказать, чтоб к нему больше, чем к остальным, и потому Гаор хоть и почувствовал весьма неприятный намёк, но ограничился обычным.
— А пошёл ты...
Зуда продолжать не стал, и Гаор счёл инцидент исчерпанным. Если б знать, где упасть, так соломки бы подстелил. Потом он не раз думал, что если бы почуял, понял, врезал бы Зуде сразу так, чтоб тот ногами накрылся и встал не сразу... может, всё бы и обошлось. И сам себе признавался: а может, и нет. Не успокоило бы это Зуду.
Заметив, что большинство уже укладывается, Гаор взял мыло и полотенце и пошёл в душ, мочалку он брать не стал, рассчитывая использовать для мытья бельё, все равно он его стирать собрался.
Расчёт оказался точным. Когда он, повесив полотенце на крючок в умывалке, вошёл в душевую, там только домывался на скамейке в углу парень из бригады уборщиков. Как его звали, Гаор ещё не запомнил.
— Ты чего прямо в одёже? — удивился тот.
— Стирать буду, — ответил Гаор, проходя к дальнему от него рожку.
В отличие от душевой в отстойнике здесь каждый рожок и настенный кран имели свои рукоятки. Привычки остальных мыться сидя в пластиковых тазах — сейчас они стопкой лежали у двери — Гаор ещё не приобрёл, хотя и понимал, что всё равно придётся приспосабливаться к остальным. Но сейчас в душе никого, и можно мыться по-своему. Он пустил воду, как следует намок, намылился прямо поверх белья, растёр пену по себе ладонями и встал под душ. За спиной неопределённо хмыкнули. Гаор не обернулся и приступил к повторению. Смыв верхний слой, он убедился, что остался один, и разделся. Тщательно намылив майку и трусы, он выбил их о скамейку — в армейском душе для этого использовали любой выступ или трубу в кабинках — прополоскал под струёй из настенного крана и, бросив на скамейку, встал под душ, чтобы смыть остатки пены и ещё раз промыть волосы. Это раньше ему было просто: провёл мыльными руками по голове и смыл, заодно и определив, не пора ли бриться, и всё, мытьё закончено, а теперь мороки... Вроде, во время всех этих процедур кто-то заглядывал в душ, но он не обратил на это внимания.
В умывалке тоже никого не было. Гаор быстро вытерся, повесил полотенце на трубу, чтоб хоть чуть подсохло, развесил майку и трусы так, чтобы сохли побыстрее, сдёрнул и обернулся по бёдрам не так сухим, как чуть согревшимся полотенцем, так что оказался прикрытым от пупа до колен, и вышел в спальню.
До отбоя осталось всего ничего, в коридоре уже тихо, Мастак убирает свои инструменты, многие уже спят. На Гаора если кто и посмотрел удивлённо — так никто не ходил, голышом бегали не стесняясь, то ничего не сказал. Проходя к себе, Гаор краем глаза заметил, что Тукман сидит рядом с Зудой и Зуда чего-то ему рассказывает, а Тукман слушает, как всегда разинув рот и вылупив глаза. Ну — усмехнулся ещё про себя Гаор — неужто Зуде уж и поговорить больше не с кем. Знать бы... да и в голову не пришло, что это к нему хоть какое-то касательство имеет.
Полоша уже спал. Гаор заложил мыло в тумбочку, подумав, что завтра зайдёт к Матуне попросить какую-нибудь коробочку под мыльницу, а то так неудобно, откинул угол одеяла, подтянулся на руках и сел на койку. Уже сидя, снял и повесил полотенце, подумал, что утром придётся в умывалку бежать нагишом, но достать и надеть сменку уже сейчас поленился. Да и, может, высохнет к утру. И утром всем ни до чего, разглядывать его некогда будет. Что Зуда, хитро блестя глазами, наблюдает за ним, он не заметил.
Гаор успел лечь и натянуть одеяло, когда надзиратель прокричал отбой и погас свет.
Спать с мокрой головой Гаор не привык, и сон получался какой-то неровный, рваный. Он засыпал, просыпался, вздрагивая, и снова засыпал, с трудом отличая явь от сна. И потому, когда кто-то осторожно тронул край его одеяла, не сразу сообразил, что это уже не сон. Чья-то рука приподняла край, забралась под одеяло, коснулась его бедра, живота и уже готовилась ухватить его за член, когда он не понял, а ощутил происходящее.
Выдохнув невнятным криком, ещё не открыв глаз, Гаор ухватил эту руку и крутанул. Раздался пронзительный переходящий в визг крик. Ударив кулаком в источник крика, Гаор с силой приподнял и отбросил от себя неизвестного. Ночью свет горит только в коридоре и в уборной — чтоб если кому приспичит, не налетел ни на что и не будил остальных — но приглушённо, и в спальне не темнота, а сумрак. В этом сумраке Гаор увидел, как отброшенный им ударился о стояк койки напротив и упал на пол, продолжая визжать. Гулко загудел от удара стояк, упал спавший на нижней койке, завозились, ругаясь в полный голос, разбуженные.
И тут ослепительно вспыхнул свет. Гаор на мгновение зажмурился, а когда открыл глаза, первое, что увидел, это сидящего на полу напротив его койки Тукмана с разбитыми в кровь носом и губами, который совсем по-детски ревел, с ужасом глядя на него. Этот лез? Зачем?! Но ни спросить, ни сказать ничего Гаор не успел.
— И что тут такое? — спросил издевательски весёлый голос надзирателя.
Лязгнула, открываясь, дверь.
— Атас, — прошептал кто-то в наступившей тишине.
Где-то пискнула девчонка, Тукман вдруг встал на четвереньки и неожиданно ловко метнулся под ближайшую койку и затих там.
Надзиратель, стоя у дверей, поигрывал дубинкой.
Все молчали.
— Старший, — не повышая голоса, позвал надзиратель.
Старший в одних подштанниках вылез из-под одеяла и встал перед надзирателем на колени. Одеяло на его койке как-то странно горбилось, будто под ним кто-то лежал, свернувшись клубком.
— И что же это у тебя по ночам в спальне происходит? — спросил надзиратель.
Старший угрюмо молчал, опустив под удар голову.
— Кто шумел, Старший? А? За спальню ты в ответе. Ну, так отвечай.
Гаор не выдержал, подставлять Старшего он не мог и не хотел. Проклиная себя за глупость — мог и по-тихому паскуднику врезать — он спрыгнул вниз.
— Я шумел, господин надзиратель.
— А, вот кто у нас такой нервный, — повернулся к нему надзиратель, — а ты постой так, постой, — бросил он Старшему, — раз за порядком не следишь.
Стоя у своей койки, Гаор обречённо ждал наказания.
— Фронтовик, никак. А ну смирно.
Гаор привычно вытянулся, бросив руки по швам.
— Ну и что приключилось с тобой, фронтовик?
Гаор покосился на перепуганного Тукмана под койкой, на все ещё стоящего на коленях Старшего, на быстро встающих на колени остальных — всех ведь отлупят — и вздохнул.
— Плохой сон приснился, господин надзиратель.
— Бомбёжка или обстрел? — поинтересовался надзиратель.
Гаор предпочел промолчать. Но надзирателю его ответ уже был не нужен.
— Ну что ж, сейчас я тебя полечу, чтоб тебе бомбёжка кошмаром не казалась.
Надзиратель перебросил дубинку в левую руку и раскрытой правой ладонью быстро ткнул Гаора в лицо. Гаор невольно отдёрнул голову, больно ударившись затылком о стояк. Но это пустяки. На ладони татуировка — открытый глаз! Спецвойска, надзиратель — демобилизованный из спецвойск. Это конец.
— Узнал, — удовлетворённо кивнул надзиратель. — Ну?
— Да, господин надзиратель, — заставил себя выговорить Гаор.
— Вот и отлично, начнём, фронтовик. Для начала... Грудь к осмотру!
Гаор молча выпятил грудь.
Удар в душу, он выстоял, второй ... отшатнувшись, Гаор ударился о стояк уже спиной и, преодолевая боль, выпрямился, перевёл дыхание. Крепко бьёт сволочь.
— Крепкий ты, фронтовик, приятно работать. А то ведь слабаки всё попадаются, разок ткнёшь и уже холодный. А тебя надолго хватит. А теперь руки за спину.
Значит, будет бить в живот, понял Гаор, выполняя приказ. И первый же удар заставил его согнуться. Рука надзирателя, с силой надавив ему на затылок, воткнула его лицо в подставленное колено. Губам стало горячо от потёкшей из носа крови. Плохо — спецура от крови звереет.
— Смирно.
Гаор выпрямился, не смея вытереть лицо.
— Ну а теперь к делу.
Надзиратель улыбаясь, оглядывал его залитое кровью, распухающее лицо.
— За шум в спальне положено. Положенное и получишь. Вот и вставай, как положено.
Как положено, Гаор не знал и остался стоять смирно.
— Всё-таки, Старший, надо тебе влепить, почему не научил. Ну-ка подойди, поставь.
Старший встал с колен и подошёл к ним. Хотел что-то сказать, но надзиратель, улыбаясь, поправил его.
— Нет, не словами, ты Старший сам его передо мной поставь, своими руками.
Старший молча, губы у него дрожали, взял Гаора за плечо, развернул его лицом к койке, положил ему руки на перекладину нижней койки, слегка нажав на пальцы, заставил взяться за неё и ногой отодвинул ему ноги так, что он оказался в полусогнутом положении. "Столик" — с ужасом понял Гаор, теперь...
— Хорошо сделал, Старший, хвалю. Теперь постой, далеко не уходи, чтоб всё видел.
Удар, ещё удар. По спине, по рёбрам справа, слева, по пояснице, по ягодицам, между ног... Последний удар заставил Гаора замычать от боли. Но выпустить перекладину и упасть нельзя, затопчет. Или велит встать и начнёт сначала. Ещё по спине. По рёбрам, снизу по груди, по животу, снова между ног, по пояснице. Сволочь, пусть бьёт, но если он его сейчас при всех дубинкой изнасилует — а спецвойска такое любят — то тогда точно только в унитазе топиться. По хребту, снова по рёбрам...
В камере тишина, и слышны только чмокающие звуки ударов и тяжёлые на полустоне выдохи Гаора.
— А сколько ж тебе положено? — спросил надзиратель, и сам ответил, — двадцать пять горячих. Считай, фронтовик.
— Раз, — тяжело выдохнул Гаор.
— Неправильно, это за ошибку и начинай снова.
— Один.
— Опять неправильно, два за ошибку. Так, снова считай.
— Первый.
— Быстро сообразил, это не в счёт. А теперь считай.
— Первый... второй... третий...
Уже вся спальня молча стоит на коленях у своих коек и смотрит.
По спине, по рёбрам, по груди, по ягодицам, по животу... из носа течёт прямо на пол кровь...
Девятый удар Гаор назвать не смог: пришлось между ног, и он просто вскрикнул.
— Сбился, — удовлетворённо сказал надзиратель. — Ты о бомбёжках, фронтовик, теперь мечтать будешь. Считай заново.
Губы выговаривали числа сами по себе, думать Гаор уже не мог.
— Двадцать пятый...
— Ты смотри, — удивился надзиратель, — досчитал всё-таки. Смирно!
И опять его тело помимо него выполнило команду.
— Кругом!
Гаор повернулся.
Надзиратель удовлетворённо оглядел его.
— Ну вот, фронтовик, теперь крепко спать будешь. Никакой бомбёжкой не разбудят. Можно ещё кое-что с тобой сделать, да ладно, добрый я сегодня. Благодари за науку, фронтовик.
— Спасибо за науку, господин надзиратель, — как со стороны услышал Гаор свой голос.
— А теперь за лечение.
— Спасибо за лечение, господин надзиратель.
— А теперь лезь на место, и если я тебя услышу, то, что было, игрушками будет. Понял?
— Да, господин надзиратель.
— Пошёл! И все пошли! Всем спать, и Огонь молить, чтоб я не рассердился.
Все молча шарахнулись по койкам.
Надзиратель не спеша прошёл к выходу, вышел и с лязгом задвинул дверь. Так же не спеша прошёлся по коридору вдоль спален и, наконец, далеко, еле слышно, стукнула, закрываясь, дверь надзирательской. И погас свет.
Как ему удалось подтянуться и лечь на койку, Гаор не понял тогда и не понимал потом. Тело онемело, он не чувствовал его, только мучительно болела голова, хотя по ней-то совсем мало пришлось. Он лёг и провалился в черноту.
В наступившей тишине всхлипнула девчонка.
-Цыц, — шёпотом сказал Старший, — услышит, вернётся.
— Дяденька, — тоненько заплакала она, — я боюсь, дяденька.
— Боишься, так и сидела бы у себя, — откликнулся женский голос.
С койки Старшего соскользнула женщина в мужской, еле прикрывающей ей бёдра рубашке.
— Айда девка, — позвала она, — коли к мужикам лазишь, так бояться уж поздно.
— Валите, пока дверь закрыта, — сказал Старший.
Женщина что-то хотела ему сказать, он отмахнулся от неё. Из глубины спальни выбежала девчонка, тоже в мужской, но ей почти до колен, рубашке. На мгновение две тени помедлили у решётки, прислушиваясь, ловко протиснулись между прутьями и исчезли.
Спальня прислушивалась, затаив дыхание. Но было тихо, видно, сволочь отвела душу и спать завалилась.
— Полоша, — позвал Старший, — посмотри, как он. Живой?
— Дышит, — после недолгой паузы ответил Полоша.
— Всё, мужики, всё завтра, — сказал Старший.
Кто-то в ответ вздохнул, кто-то шёпотом выругался. И вдруг звонким шёпотом заговорил Тукман.
— Зуда, а чего ты наврал, а?
— Цыц, — испуганно откликнулся Зуда, — заткнись, дурак.
— Сам дурак, — обиделся Тукман, — говорил, у него гладко, ничего нет, а всё наврал. Я, пока его били, рассмотрел, всё у него как у всех, только волосьёв нету. А ты наврал всё, что у него как у лягушки везде гладко.
— Во дурак, — с мрачным удивлением сказал Мастак. — Так ты за этим к нему и полез?
— Ага, — согласился Тукман, — я ж не поверил, а Зуда говорит, ты пощупай, как заснёт, а то он прикрывается всегда.
Спальня потрясённо молчала.
— Разглядел, значит? — спокойно спросил Старший.
— Ага.
— Ну, так спи теперь.
— Ага, — сонным голосом согласился Тукман.
Когда он засопел, подал голос Зуда.
— Братцы, я ж не хотел, я для смеха...
— С тобой отдельный разговор будет, — ответил Старший, — всем спать.
Ничего этого Гаор не слышал. Где он, что с ним... ослепительные вспышки не впереди, не сзади, а где-то внутри головы, голова большая и лёгкая, она бы улетела, но её держит тяжёлое, налитое свинцом тело... мимо глаз трассирующие беззвучные пули... вставшая стеной бьющая в лицо земля... белый круг хирургической лампы, боль в онемевшем теле и хруст разрезаемой кожи... — А вот и она, повезло тебе, сержант, на два ногтя правее и не довезли бы -... гранитная крошка забивает глаза и рот... колышется чёрная густая вода... это Ущелье или Алзон? Вода в Алзоне, чёрные болота, заглатывающие машины целиком вместе с людьми... проломлена гать... прыгай... куда?... прыгай!
Его тело конвульсивно содрогнулось, выполняя ненужную команду. И новый приступ боли снова отбросил его в прошлое... грузовик трясётся на разбитой дороге, каждый толчок отзывается болью, — тише, парни, тише, не кричите, потерпите, парни, проскочим -... по шоссе нельзя, там заслон, спецвойска, безнадёжных не вывозить, просёлок не перекрыли, проскочим... голова, как болит голова... и тошнит... — у тебя контузия, потерпи -...
