Квинт Лициний 1

— Даже не хочу знать, на что ты намекаешь... фея моих снов. — От неожиданности у меня с языка слетело "ты". — Участок облетаешь?

— Уже облетела. Значит, фея?

— Да. И занимаешься ты во снах отнюдь не медицинской работой. — Я с обвинением посмотрел на девушку. — Думаю пожаловаться на тебя маме — не высыпаюсь, встаю весь разбитый.

Врачиха прихватила меня под руку и жизнерадостно рассмеялась в небо. Хорошо у нее это получается, красиво. Я полюбовался ровной дугой верхних зубов.

— Лучше в профсоюз напиши. Так на меня еще не жаловались. Может, эти грымзы подавятся от удивления.

— А как жаловались?

Лицо ее на мгновение чуть посмурнело.

— Ты еще слишком молод и невинен для этих знаний, — гордо задрала нос вверх. — Но пух из подушек с балкона пятого этажа общежития летел красиво...

Я хрюкнул, давя смех.

— Воистину. Это не заразно?

— Инкубационный период до пяти лет.

— Передается с поцелуями?

— Комсомо-о-ол! И не провоцируй! — Она огляделась. — Тьфу на тебя, совсем заболтал... Проскочила поворот к поликлинике. Нет, точно, надо тебя к психоневрологу под наблюдение, отклонения очевидны.

— А мне они нравятся.

— Ну... если нравятся... Тогда живи пока. — Врачиха еще раз потрепала меня по макушке и, развернувшись, бодро зашагала к повороту.

Я тоскливо облизнул взглядом тонкие лодыжки, вдохнул, выдохнул и побрел дальше, немузыкально подвывая под нос: "летящей походкой ты вышла из мая..."

Проклятый возраст!

Пашка с мамой живут в коммуналке, в просторной, светлой, на два окна в тихий двор, комнате с остатками старой лепнины под потолком. Под ногами поскрипывает рассохшийся паркет, которому уже не поможет ни цикля, ни мастика. В углу под салфеткой с выбивкой притаилось старинное черное пианино с двумя бронзовыми подсвечниками. Я приоткрыл крышку и осторожно погладил клавиши. Очень похоже на слоновую кость.

На пианино гордо возвышается бутылка из-под шампанского, примерно наполовину заполненная серебром. Это Паштет собирает сэкономленное на спальник из гагачьего пуха. В прошлый раз он так и не успел накопить...

Рядом старое вытертое кресло и торшер, с выцветшего абажура которого свисает золотая рыбка, сплетенная из трубочек капельниц. Я плюхнулся на продавленное сиденье и еще раз огляделся, примечая мелкие детали быта.

— Что будешь, жареные макароны или жареную картошку? — деловито просунулся в дверь Паштет.

Я махнул рукой:

— Пофиг. Что ты, то и я. Что хочешь больше?

Пашка задумчиво подвигал бровями:

— Тогда макароны. Картошку я вчера ел. Сейчас сготовлю.

Он испарился, а я взял для вида учебник по алгебре и задумался, прокачивая свежие данные по ленинградской резидентуре ЦРУ. Но долго мне Пашка скучать не позволил, буквально через пять минут возник с довольной физиономией:

— Поставил доваривать. Дюх, ты икру черную будешь?

У меня глаза полезли на лоб. Тетя Галка работает медсестрой в психоневрологической больнице, и живут они с Паштетом, мягко говоря, небогато.

— Черную икру с жареными макаронами? Паш, ты это в каком парижском ресторане подглядел?

Пашка замялся:

— Да понимаешь... Помнишь, нам реакцию манту кололи? Вот... У меня какой-то вираж обнаружили. Прописали поливитамины и банку икры сказали съесть... А она мне не нравится! Маслянистая гадость какая-то, брр... Выручи, съешь немного, а, Дюх? — Он просительно заглянул мне в глаза и вытащил из-за спины круглую жестяную банку синего цвета с рисунком осетра на крышке.

— Не, Паш, — рассмеялся я. — Будешь плакать, давиться, но есть черную икру — сам. Тут я тебе не помощник, меня совесть замучает. Дай мне лучше пока проверить, что ты там нарешал за выходные.

Паштет обреченно вздохнул и достал из секретера тетрадь. Дела у него в последнее время пошли лучше, во многом благодаря тому, что я подтянул себе умение одного хорошего репетитора.

Угу... похоже, группировку многочленов Пашка действительно просек. Внимания, правда, не хватает, но логику схватил.

Я обвел найденную ошибку и показал нависающему за плечом Паштету. Он покраснел и обиженно запыхтел.

— В принципе неплохо, — подвел я черту, — но виден недостаток концентрации. У тебя там макароны не переварятся?

— Ой... — Пашка улетел в кухню.

Я потянулся в кресле, прикидывая, что с ним делать дальше. По алгебре можно переходить к делению многочленов при помощи разложения на множители. И упражнения на концентрацию внимания надо дать. Следить за кончиком секундной стрелки — это раз. Подсчет в уме гласных и согласных букв в абзацах — это два. Упражнение с поиском потерянных цифр. Еще где-то в журналах видел рисунки "найди 5 отличий", тоже пригодится. Ну и хватит пока.

— Дюх, готово, иди жрать, пожалуйста, — улыбается Паштет от двери.

Пашка умеет готовить всего два блюда, но зато делает их мастерски. Тонкие ломтики картошки, зажаренные в большой чугунной сковородке на смеси сливочного маргарина и перетопленного свиного жира, получаются восхитительно — и это самое слабое из возможных определений. Но и жареные макароны в его исполнении ничуть не хуже. Все то же самое, только вместо картошки Пашка закладывает в разогретый жир сырые макароны, обжаривает их до золотистого цвета и лишь потом доливает точно отмеренный объем воды. В этот момент над сковородой встает яростный столб пара, а когда жидкость выкипает, на дне остается похрустывающий на зубах шедевр. Пашка иногда посыпает все это сахаром, тогда макароны подергиваются глазурью странного розоватого цвета, но эта вариация нравится мне чуть меньше.

— Вот. — Паштет водрузил на центр кухонного стола шкварчащую сковородку. — И помни, друзья познаются в еде!

Мы набросились и, чуть ли не урча, умяли все за пять минут.

— Кайф, — подвел я итог, озираясь в поисках того, чем бы можно стереть оставшийся на физиономии жир. — Теперь колись, о чем ты с Зорькой на второй перемене шептался.

Взгляд Пашки заметался.

— Стоп-стоп-стоп! — постарался успокоить его я. — Мелкие подробности не надо. Удалось выяснить, кто прокозлил? Больше меня ничего не интересует.

— Лейт.

— Вот гондон! — Я удивленно покрутил головой. Нет, я, конечно, знал, что Сашка Лейтман потом стал отъявленным мерзавцем, но вот что этот фрукт созрел так рано... Это открытие.

— Драться будешь? — обреченно уточнил Паша.

— Я дурак — об дерьмо руки пачкать? Просто заношу в список любимых врагов. Как там Михаил наш Юрьевич говорил? "Я люблю врагов, хотя не по-христиански. Они волнуют мне кровь". Вот пусть дрожит-боится. А ты, кстати, тоже будь с ним осторожен, эта субстанция мало того что вонючая, но еще скользкая и липкая.

Я помешал сахар в чае, наблюдая за слетающимися в кучку чаинками. Забавно, а как же центростремительные силы при вращении? Надо будет нашего физика попытать.

Пашка поелозил немного, собираясь с духом, потом решился:

— Как с Зорькой мириться будешь?

— А я с ней ссорился?

Паштет недовольно поджал губы:

— Она страдает.

— И что я должен, по-твоему, делать? Я что-то совершил против нашей дружбы? Где-то неверно поступил?

Пашка подумал и отрицательно помотал головой.

— Вот... Извиняться мне не за что. Ситуация хреновая, согласен, но тут ни фига не поделать, увы. Или она переболеет, и дружба возобновится, или финиш.

Я допил чай и скомандовал:

— Все, тему эту пока закрыли. Пошли, не подумай чего плохого, с многочленами развлечемся...

Вторник 12 апреля 1977 года, 13:20

Ленинград, улица Красноармейская

Оно удивительное — это давно забытое чувство большого праздника на День космонавтики. И у детей, и у взрослых приподнятое настроение. На лицах чаще, чем обычно, мелькают улыбки, в глазах виден отблеск нездешности.

Сегодня — день для взгляда поверх обыденности. Праздник немного выпадает из череды советских, сегодня мы гордимся не только СССР, но и всем человечеством.

"Космос — наш", — звучит по радио. — "Наш" — значит, землян. Мы в космосе первые, но открыли его не для себя — для всех. Мы — первые от людей. Передовой отряд человечества, теперь не только на Земле, но и в космосе".

Мы сделали это сами, несмотря ни на что.

Поэтому у нас три Праздника гордости.

День революции отмечает рубеж, когда мы первыми на Земле стали осознано строить неантагонистическое общество.

День Победы — тут слов не надо, лишь молча склонить головы перед памятью павших и мужеством выживших. Тогда мы отстояли право быть собой.

И День космонавтики, когда мы, советские, вышли в космос.

Три шага, три ступени в будущее, и мы по праву ими горды. Это — наше, и ни зачернить, ни заплевать это невозможно.

Легко жить, когда у тебя за плечами растут крылья от понимания, что ты на правильной стороне Истории. Такое ощущение исторической правоты дорогого стоит. Ты уверен в своей правоте — вот фундамент советского счастливого мироощущения.

Девчонки пришли в парадной форме, с шикарными бантами, мальчишки — в светлых рубашках. На входе в школу висит стенгазета — ракета, распластавшись по диагонали громадного ватмана, несет в будущее лучших учеников и учителей.

На классный час Яся принесла из дома семейный альбом, в котором уже двадцать лет тщательно собираются вырезки из газетных сообщений. Сбившись в кучу, рассматриваем пожелтевшие страницы. Первая полоса "Правды" от пятого октября 1957 года со скромным, в одну узкую колонку, заявлением ТАСС "Первый в мире искусственный спутник Земли". Развернув вырезку на всю длину, Яся дочитывает вслух последний абзац:

— "Искусственные спутники Земли проложат дорогу к межпланетным путешествиям, и, по-видимому, нашим современникам суждено быть свидетелями того, как освобожденный и сознательный труд людей нового, социалистического общества делает реальностью самые дерзновенные мечты человечества!"

Листаем дальше. Вот Белка и Стрелка, "Луна-1", "Луна-2", "Луна-3" и снимки обратной стороны нашего спутника. По праву первооткрывателей мы, советские, нанесли на карту Луны имена лучших представителей человечества: Жюль Верна и Лобачевского, Максвелла и Менделеева, Пастера и Курчатова...

А вот дальше, среда 12 апреля 1961 года. Крупным шрифтом заголовок "Советский человек в космосе!" Ниже — первая фотография Гагарина, биография космонавта, официальные сообщения, фотографии стихийных уличных демонстраций в советских городах...

Вглядываюсь в лица счастливых людей из шестьдесят первого и завидую. Они умели всем сердцем искренне радоваться успехам своей страны. Сейчас это умение считать страну "своей" умалилось, а в будущем может и совсем исчезнуть. Дезинтеграция общественного сознания — вот что это такое. Первый шаг назад во тьму, в пропасть небытия человечества...

На оборотной стороне — короткая врезка "Об успешном возвращении человека из первого космического полета". Прокашливаюсь и, подражая Левитану, озвучиваю текст:

— "После успешного проведения намеченных исследований и выполнения программы полета двенадцатого апреля тысяча девятьсот шестьдесят первого года в десять часов пятьдесят пять минут по московскому времени советский корабль "Восток" совершил благополучную посадку в заданном районе Советского Союза. Летчик-космонавт майор Гагарин сообщил: "Прошу доложить партии и правительству и лично Никите Сергеевичу Хрущеву, что приземление прошло успешно, чувствую себя хорошо, травм и ушибов не имею".

— Ура!!! — дурачась, кричит Пашка.

Крик охотно подхватывают, и это искренне выдыхаемое "ура" несется из нашего класса по школьному коридору, рассыпаясь эхом на лестничных клетках.

— А я читал в "Технике — молодежи", что американцы скоро будут на солнечных парусах летать, — возбужденно размахивая руками, говорит Паштет, и вот уже вокруг идет горячее обсуждение звездных клиперов и пилотируемых полетов к звездам.

Разговор рассыпается на группки, за спиной спорят о пришельцах, наскальных росписях Наски и колонне из чистого железа в Индии. Ор, как посреди колонии чаек.

Обвожу взглядом живые лица. Главное, не забыть потом, сидя на холоде, ради чего я здесь появился. Откладываю про запас в память избранные кадры — то маму, готовящую завтрак, то девчонок, беззаботно играющих в классики во дворе, то, вот теперь, своих одноклассников в момент осознания отсутствия преград перед Человеком.

Среда 13 апреля 1977 года, 16:40

Ленинград, Басков переулок

Над головой первой приметой приближающегося лета раскинулось ярко-синее небо. Порывы воздуха холодны, но затылок уже вовсю греет солнце. Еще две недели, и начнут лопаться почки, щедро сбрасывая на землю липкую чешую.

Стою посреди пустынного Баскова переулка напротив непримечательного старого дома и, чуть прищурившись, рассматриваю объект. Обшарпанные стены тускло-серого цвета, врезками в фасад — парадное, вход в булочную и низкий прямоугольник подворотни. Ничего необычного.

Огляделся по сторонам и преступной походкой двинулся в ворота. Глухой двор-колодец встретил вязкой тишиной. Контрапунктом к редкому миролюбивому курлыканью голубей раздается хищный скрежет их же когтей по жести карнизов. Темные пыльные окна враждебно следят за моим продвижением по вечно сумрачному дну. Отсеченный от звуков городской суеты и света дня, я почувствовал себя на дне Марианской впадины.

Повертев головой, обнаружил цель. Странная конструкция из потемневших досок, вероятно, остов какой-то самодельной мебели, в углу двора, сразу за помойкой. Она, я узнал ее.

Подошел и, встав на нужную перекладину, попробовал, подпрыгнув, сломать. Доска лишь упруго пружинила в ответ. Ее время еще не пришло. Еще четыре года она бы гнила под дождем и снегом, чтобы однажды прощально хрустнуть под ногой играющих мальчишек и выбросить на асфальт из выдолбленного тайника восемьсот с мелочью граммов золота девятисотой пробы.

Придется ускорять процесс. Еще раз внимательно оглядев окна, полез в сумку за молотком и долотом.

Хватило шести ударов по долоту и пинка ногой напоследок. Широкая доска не выдержала и раскололась вдоль, обнажив на сломе высверленный паз. Орудуя долотом как рычагом, приподнял из паза тонкий и неожиданно тяжелый сверток. Пересчитывать буду дома, но и так знаю, что без обмана, девяносто четыре николаевских червонца.

"В одном червонце восемь и шесть десятых грамма золота девятисотой пробы. Это округленно... округленно порядка восьми с половиной тысяч рублей, — весело насвистывая, на ходу провожу в уме калькуляцию. — Есть на что сводить девушку в кафе. А если переводить в доллары с учетом моего плана, то через год это можно скинуть где-то в диапазоне между пятнадцатью и двадцатью тысячами. И останавливаться на этом я не собираюсь".

Душа, ликуя, пела. Жаль, спиртное мне еще рано, сейчас фужер шампанского за успех безнадежного дела не помешал бы.

Среда 13 апреля 1977 года, 14:30

Москва, площадь Дзержинского

— ...сильнейший курареподобный яд. Токсикологи затрудняются с идентификацией вещества, но по результатам биопроб — остается летальным даже при очень высокой степени разведения. — Бояров перевел дух и продолжил: — Мы тщательно промыли капсулу, влили обычный физраствор и запаяли.