Аластер Рейнольдс "Наизнанку"

— Чего оно хочет? — спросил я, охваченный отвращением.

— Информации, — сказала мисс Косайл. — Но ведь вы знали об этом.

— Ла бихилья де пьедра, — сказал Рамос, как будто это была молитва о его собственном спасении. — Мы пришли слишком поздно для этих бедных душ.

— Мы проверим их всех, — сказал я. — Но сначала мы должны рассказать капитану Ван Вуту, что здесь обнаружили. Таким образом, он сможет начать подготовку к нашему отлету.

— Мы уходим? — спросил Рамос.

— Конечно. Вы сами это сказали. Мы пришли слишком поздно.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Мы не ожидали, что Мергатройд задержится, но краткость его звонка все равно была неожиданностью.

Вскоре мы поняли, почему.

— Провод оборван, — сказал он, состроив извиняющуюся гримасу. — Он зацепился или оборвался где-то между этим местом и нашим кораблем. Я потянул за него, но он все еще натянут, так что не думаю, что повреждение где-то рядом с нами. Боюсь, нам придется отступить, пока его не починят: слишком рискованно находиться здесь без средств сигнализации.

— Вы правы, Генри, — сказал Рамос.

— Да... да, действительно, — согласился Брукер. — Конечно, жаль, что вас оторвали от расследования, но...

— Эти люди здесь уже некоторое время, — сказал я. — Они все еще будут здесь, когда мы вернемся, не лучше и не хуже, чем сейчас. Я думаю, они простят нам тактическое отступление.

Медленно, методично мы продвигались назад по внутренностям объекта, испытывая облегчение от того, что линия протянулась до самой "Европы" и что ни в одном месте детали машины не сомкнулись и не сдвинулись каким-либо иным образом, чтобы помешать нам пройти. Я поклялся себе, что мы вернемся, и если надо, даже с бутылками с горючим и коробками спичек. Мерзость, царившую в этой камере, нужно было так или иначе очистить, и если сочувственного прикосновения врача было недостаточно даже для мертвых, достаточно было огня.

В развалинах гондолы " Европы" нас ждал сюрприз иного рода.

Там были мастер Топольский и Дюпен: Топольский держал в руках служебный револьвер, какой носят обычные летчики, а Дюпен выглядел так, словно в любой момент мог упасть в обморок, его кожа была желтоватой, а глаза устремлены в какую-то непостижимую бесконечность, видимую только ему. Под небрежно накинутой на него одеждой для холодной погоды на нем все еще была промокшая от пота пижама, в которой я приказал ему лечь спать.

— Это событие, — прокомментировал я.

— Вы были арестованы, — сказал Рамос. — Как вы себя чувствуете на свободе, хозяин?

Мергатройд медленно расстегивал кобуру своего револьвера.

— Ну-ну, Генри, — сказал Топольский, покачивая стволом оружия, которое он держал в руке. — Мы этого не допустим, только не среди цивилизованных людей.

— Капитан не позволил бы никому из вас покинуть "Деметру", — сказал я. — Так как же вам удалось сбежать?

— Коуд, неужели вы думаете, что я настолько пренебрегаю собственными интересами, что могу позволить себе только одно средство самообороны? Дорогой Лионель действительно нашел мой прелестный маленький пистолет. Но я уже позаботился о том, чтобы спрятать в своей каюте второе огнестрельное оружие, предвидя именно такой поворот событий. — Он с удивлением рассматривал револьвер, словно это был отличный козырь в карточной игре, свидетельство редкого сочетания мастерства и удачи. — Конечно, я выждал приличный промежуток времени, прежде чем освободиться, дав капитану время ослабить бдительность, что он и сделал должным образом.

— А где же Ван Вут? — осторожно спросил я. — А остальные люди, которые попытались бы вас остановить?

— Ваши скромные способности вам не по силам, Коуд, это уж точно.

— Вы застрелили их, ублюдок! — закричал Мортлок.

— Я делал то, что было необходимо для получения знаний, вы, кретин.

— Скорее, в погоне за собственной славой!

Я кивнул на юношу. — Зачем вы втянули Дюпена в это безумие? Он был невиновен во всем этом.

— Никто из нас не невиновен. Но вы совершенно не правы, говоря, что я притащил его сюда. Он пришел по собственному настоянию! Не так ли, Дюпен? — Он подождал мгновение. — Ответьте ему!

— Я должен был прийти, доктор Коуд. Знаю, вы хотели, чтобы я отдохнул, но я не мог больше ждать. Я все это видел!

— Что видели? — нежно спросил я.

— Как это сделать? Как понять топологию! Все дело в этих схемах, доктор, — почему некоторые их части неровные, а некоторые гладкие? Неужели вы не понимаете? — Его глаза расширились, он пытался постичь нечто такое, что недоступно обычным людям. Или, более того, за пределами возможностей любого, кто еще не слишком пристально заглядывал в бездну. — Когда-то все это было внутри, и все это стало снаружи! Это поверхность Морина, доктор, промежуточная точка классического выворачивания сферы! Вот почему нам так трудно увидеть хоть какой-то порядок в этом Сооружении — оно застряло на полпути к тому, чтобы быть вывернутым наизнанку! С ним что-то случилось, доктор, и я не думаю, что это должно было случиться.

Дюпен потерял сознание.

Топольский попытался его поймать, и это было все, что нужно было Мергатройду, чтобы отвлечь его. Он бросился на своего врага, пытаясь вырвать табельный револьвер из рук Топольского.

Револьвер выстрелил.

Звук выстрела гулко отдался в металлических стенках гондолы. По какой-то непонятной причине я уставился на свой живот, уверенный, что, должно быть, стреляли туда, хотя дуло револьвера было направлено совсем не в эту область. Я мгновенно почувствовал себя глупцом и самовлюбленным. Не было ни боли, ни удара пули, и вокруг моей раны не образовалась лужица крови.

В меня не стреляли. Никто из нас не пострадал. Пуля проделала дыру в потолке, пробив тонкую обшивку, но никому из нас не причинила вреда.

Револьвер издал щелчок, боек опустился в пустой патронник. Патрон был израсходован. Мергатройд вырвал его у Топольского, а затем нанес нашему благодетелю удар в качестве дополнительного удовлетворения.

— Вы чертов псих! Вас повесят за это, когда мы вернемся в Англию.

— Старине Блайти, возможно, придется подождать, — сухо сказала мисс Косайл.

Гондола накренилась и опустилась, как лифт, внезапно опустившийся между этажами. Она остановилась, затем снова опустилась. Постепенно угол наклона пола стал увеличиваться.

— Он пробил оболочку, — сказал я, и на меня снизошло мрачное осознание. — Там нет отдельных газовых камер. Достаточно одного прокола, и водород начнет вытекать...

— Мы опускаемся, — воскликнул Брукер. — В пустоту! В бездну вечной тьмы под нами!

Мисс Косайл наклонилась и прошептала: — Вам не кажется, Сайлас, что это было несколько мелодраматично, даже по вашим меркам?

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Я потрогал нашивку миссии, продолжая отсчитывать семь фамилий, как будто что-то могло измениться от одного прочтения к другому. Я вспомнил, как доставал результаты экзаменов из конверта и обратно, иррационально ожидая, что оценки улучшатся, если я просто отвернусь. Позже, когда медицина стала моим призванием, мои результаты улучшились почти без усилий. Потому что я любил ее, потому что это было то, для чего я был рожден. Медицина давалась мне легче, чем что-либо другое. Но горечь от ранних неудач все еще преследовала меня.

— Я не являюсь официальной частью миссии, — сказал я, размышляя вслух.

Но я знал, кто я такой. Вся экспедиция на "Деметре" была построена на едва опробованных технологиях, от миниатюрных термоядерных генераторов, которые питали различные модули космического корабля и вспомогательные дроны, до скафандров нового поколения и, наконец, радикальных и рискованных процессов гибернации.

Из-за того, что многое могло пойти не так, корабль не мог позволить себе путешествовать без подготовленного медицинского специалиста, даже если это увеличивало общие расходы и сложность.

Доктор Сайлас Коуд, врач "Деметры" и бортовой хирург.

Я уже доказал свою состоятельность. Через несколько недель после начала нашего круиза возникла проблема с технологией гибернации, когда мы зашли слишком далеко, чтобы развернуться, и никакая внешняя медицинская помощь была нам недоступна.

У Рамоса произошло кровоизлияние в мозг.

Бывший мексиканец-спецназовец не был технологическим триллионером, ученым или искателем приключений. Его единственной ролью в миссии было обеспечение безопасности: оберегать остальных от ненужных неприятностей, поддерживать теплые отношения между экспедиционной группой и гражданскими специалистами миссии и следить за тем, чтобы обе стороны соблюдали контракты и обязательства, согласованные перед отъездом. Когда мы добрались до Европы, он должен был выявить и сообщить о любых необычных факторах риска, связанных либо с подледными работами, либо с инопланетным объектом, который мы прибыли исследовать. У Рамоса не было полномочий переубеждать ни Ван Вута, ни Топольского, но без его сотрудничества и проницательности экспедиция была практически обречена на провал.

Я спас его. В этом заявлении не было гордости, просто признание того, что я уже принес очевидную пользу миссии, развеяло все сомнения, которые могли возникнуть относительно смысла моего пребывания на борту. Рамосу потребовалась срочная нейрохирургическая операция и недели реабилитации. Даже после того, как я спас ему жизнь, не было никакой гарантии, что он все еще будет функционально полезен. Но Рамос был сильным, целеустремленным человеком, и благодаря большой целеустремленности он постепенно восстановил полный спектр функций, без каких-либо проблем с пониманием, речью или мелкой моторикой. Чтобы помочь ему восстановиться, я даже изготовил на корабельном 3D-принтере классическую гитару. Рамос рассказал мне, что в юности он играл, в основном на уроках, которые его заставляли брать против его желания, но все еще помнит некоторые простые мелодии и аппликатуры. В течение этих долгих недель я наблюдал, как он нажимал на лады своими огромными пальцами, едва успевая взять хотя бы одну ноту, но медленно и упорно преодолевая себя. Однажды в нехарактерном для него порыве гнева он разбил гитару вдребезги и больше не хотел ее использовать. Но через день он умолял меня вставить фрагменты обратно в принтер и заказать замену. Я улыбнулся; я уже сделал это.

— Спасибо, Сайлас, — сказал он, держа полупрозрачный инструмент в руках так, словно это был самый добрый подарок, который он когда-либо получал. — Вот эта... Я буду лучше заботиться о ней, как вы заботились обо мне.

— Для этого меня и взяли на борт, — сказал я ему.

Я прошелся по кораблю, отыскав шесть отдельных спальных отсеков для шести из названных участников миссии: Топольского, Рамоса, Брукера, Мортлока, Мергатройда и Дюпена. Это были те шестеро, которые спустились в посадочном модуле. Жилой отсек для седьмого, Ван Вута, находился в крейсерском модуле, все еще находившемся на орбите. Хотя это означало физическое разделение капитана и остальных шести человек, пока спускаемый аппарат и крейсерский модуль были пристыкованы, это было сочтено предпочтительным по сравнению с расточительным дублированием ресурсов объема и массы после разделения модулей. Шесть мест, само собой разумеется, были пусты. Их оставили прибранными и хорошо организованными, с задернутыми занавесками — никто не уходил в спешке, — но меня все равно оставили. Я осмотрел личные вещи, несколько разрешенных фотографий и сувениров на память. Даже с нашим термоядерным двигателем каждый лишний килограмм, доставленный на Юпитер и обратно, не говоря уже о том, чтобы спуститься на Европу, влек за собой штрафные санкции в рамках миссии. Напечатанная гитара была одним из самых громоздких предметов личного пользования, но, по крайней мере, не выделялась из нашего существующего бюджета массы.

Я подошел к стеллажам возле подфюзеляжного шлюза, где мы хранили наши многофункциональные скафандры марки 13-5. Предполагалось, что эти сложные, громоздкие изделия были так же хороши в вакууме, как и под водой, в соленой черноте скрытого океана Европы. Теперь все они отсутствовали, их вешалки блестели и были пусты.

Шесть скафандров, шесть пустых вешалок. Мы взяли с собой только шесть, потому что лишние скафандры были бы слишком дороги и слишком увесисты.

Они вышли наружу.

Я подошел к универсальному шлюзу и проверил его работоспособность. На шлюзах сохранялась информация о том, использовались ли они в последний раз для входа или выхода транспортного средства. Мне нужно было бы проверить остальные, чтобы быть уверенным, но этот шлюз показывал, что в последний раз им пользовались члены экипажа, отправлявшиеся за пределы "Деметры", в океан.

— И что дальше? — спросил я себя, и мой голос эхом разнесся по пустым коридорам и отсекам.

— Хороший вопрос.

Я испуганно обернулся. До этого момента каждое мое впечатление заставляло меня думать, что корабль в моем полном распоряжении. Но я забыл о другом исследователе, о другой фамилии, которой не было на нашивке миссии.

Косайл.

Она сидела, скрестив ноги, на решетчатой панели, одетая в такой же облегающий желтый нагрузочный костюм, какой был на мне. Желтая кепка миссии плотно прилегала к копне распущенных кудрей.

Мое сердце бешено колотилось. — Где, черт возьми, вы были?

Ее ответ был спокойным, ее не смутил мой шок. — Провожу системную инвентаризацию корабля, как и вы. — Она окинула взглядом длинную главную ось, проходящую через трубчатый космический корабль. — На борту больше никого нет. Судя по вашему интересу к вешалкам для скафандров и шлюзу, вы и сами обо всем догадались.

Детали нашей миссии постепенно возвращались ко мне. — Да. Это означает, что они отправились исследовать Сооружение, все шестеро. У нас все еще есть связь? Нет, подождите. — Я потер переносицу, все еще охваченный туманом, как будто проснулся с тяжелого похмелья и лишь смутно представлял себе события, которые привели к этому. — Там был другой корабль. Мы не заметили этого, пока не пробились сквозь лед и не вышли в океан.

— Да, очень хорошо. Другим кораблем была "Европа". Это была экспедиция, похожая на нашу, только не такая большая и не столь хорошо оснащенная.

Я вспомнил еще кое-что. — Мы даже не знали об этом!

— Вот именно! — Косайл покачала головой в каком-то изумленном ужасе. — Рамос пришел в бешенство, когда понял, что Топольский лгал всей команде, включая его самого. Топольский, конечно, знал. Этот лживый ублюдок всегда знал. Предыдущая экспедиция была отправлена под покровом секретности, в спешке подготовленная одним из его соперников-триллионеров из плейбоев. Никакого надзора, никакого межправительственного одобрения, никакого контроля за соблюдением этических норм, никаких протоколов предотвращения биозагрязнения — просто старая добрая техническая чушь, как будто правила существуют для маленьких людей. Единственное, что имело значение, — это опередить общенациональные космические агентства, как будто миру нужен был еще один урок о великолепных чертовых чудесах неограниченного либертарианского капитализма.

— Как Топольский узнал, что они добрались сюда первыми?