Он запнулся.
— Полегче, Невил.
— Со мной все в порядке. Ее разум был подобен комнате, полной птиц. Красивых, умных певчих птиц. И они пели — не в какой-то бессмысленной какофонии, не в унисон, а обращаясь друг к другу — сплетая песню, сияющую, мерцающую беседу, за которой не успевал уследить разум. И Фелка... — Он снова заколебался, но почти сразу же продолжил. — У Фелки было что-то вроде турбинного цеха, это ужасное ощущение одновременной тишины и ужасающей скорости. Она редко позволяла мне заглянуть вглубь. Уверен, она думала, что я не смогу этого вынести.
— А Скейди?
— Она была похожа на сверкающую серебряную бойню, сплошь из вращающихся лезвий, предназначенных для того, чтобы кромсать реальность и любого, у кого хватит глупости заглянуть слишком глубоко в ее череп. По крайней мере, это то, что я увидел, когда она мне позволила. Возможно, это не имело особого отношения к ее истинному душевному состоянию. Ее голова была похожа на зеркальный зал. То, что в ней видели, было только тем, что она хотела показать.
Скорпио кивнул. Он встречался со Скейди всего один раз, всего на несколько минут. Клавейн и свин проникли на ее корабль, который был поврежден и дрейфовал после того, как она попыталась превысить скорость света с помощью опасного инопланетного оборудования. Тогда она была ослаблена и, очевидно, встревожена тем, что увидела после несчастного случая. Но, хотя он и не смог проникнуть в ее мысли, он ушел со встречи с твердым убеждением, что Скейди не из тех женщин, с которыми можно шутить.
Честно говоря, его не очень беспокоило, что он никогда не сможет заглянуть в ее череп. Но он все равно должен был предполагать худшее. Если в капсуле была Скейди, то вполне возможно, что она замаскировала свои нейронные пакеты, внушив Клавейну ложное чувство безопасности, ожидая момента, когда сможет проникнуть в его череп.
— Как только ты почувствуешь что-то странное... — начал Скорпио.
— Это Рем.
— Ты абсолютно в этом уверен?
— Я уверен, что это не Скейди. Для тебя это достаточно хорошо?
— Полагаю, это подойдет, приятель.
— Так будет лучше, — сказал Клавейн, — потому что... — Он замолчал и моргнул. — Подожди. Что-то происходит.
— Хорошее или плохое?
— Мы скоро все узнаем.
Светящиеся индикаторы на боковой поверхности яйца не переставали мигать с того момента, как его вытащили из моря, но теперь они резко менялись, переключаясь с одного режима на другой. Пульсирующий красный круг теперь мигал несколько раз в секунду, а не раз в десять. Скорпио наблюдал за ним, как загипнотизированный, а затем заметил, что он совсем перестал мигать, и теперь злобно смотрел на них. Красный круг стал зеленым. Что-то внутри яйца издало серию приглушенных щелчков, заставивших Скорпио вспомнить о старинных механических часах, которые описывал Клавейн. Мгновение спустя стенка капсулы треснула: Скорпио, хотя и ожидал чего-то, подпрыгнул от внезапного движения. Из-под расширяющейся трещины вырвался холодный пар. Большая пластина опаленного металла откинулась на гладких шарнирах механизма.
В нос свину ударил поток запахов: стерилизующих средств, смазочных материалов для механических работ, кипящих жидкостей для охлаждения, человеческих выделений.
Пар рассеялся, и они увидели помещенную в яйцо обнаженную женщину-человека, согнувшуюся в позе эмбриона. Она была покрыта защитным зеленым желе; кружевные черные механизмы обвивались вокруг нее, как виноградные лозы вокруг статуи.
— Скейди? — спросил Скорпио. Она не была похожа на Скейди, которую он помнил, — для начала, у нее была правильная форма головы, — но мнение другого человека никогда не помешает.
— Не Скейди, — сказал Клавейн. — Но и не Ремонтуа. — Он отошел от капсулы.
Сработала какая-то автоматическая система. Вокруг женщины начал раскручиваться механизм, когда струи под давлением очищали ее кожу от защитного зеленого желе. Под покрытием ее кожа была бледно-карамельного оттенка. Волосы на ее голове были сбриты почти наголо. Маленькие груди выступали в углублении между ее ногами и верхней частью тела.
— Дайте мне посмотреть на нее, — сказал Валенсин.
Скорпио удержал его. — Подождите. Она проделала такой долгий путь самостоятельно, уверен, что сможет продержаться еще несколько минут.
— Скорп прав, — сказал Клавейн.
Женщина задрожала, как какой-то неодушевленный предмет, пораженный пародией на жизнь. Жесткими, скребущими движениями она подцепила желе пальцами, отбрасывая его в сторону комочками. Ее движения стали более судорожными, как будто она пыталась потушить огонь.
— Привет, — сказал Клавейн, повышая голос. — Успокойся. Ты в безопасности и среди друзей.
Сиденье или каркас, на который была уложена женщина, сам собой выдвинулся из яйца на поршнях. Несмотря на то, что большая часть защитного механизма раскрылась сама собой, в тело женщины все еще уходило огромное количество кабелей. Сложный пластиковый дыхательный аппарат скрывал нижнюю часть ее лица, придавая ей обезьяний профиль.
— Кто-нибудь узнает ее? — спросил Васко.
Рама медленно разворачивала женщину, переводя ее из положения эмбриона в нормальное человеческое положение. Связки и суставы неприятно скрипели и щелкали. Женщина под маской застонала и начала отрывать провода, которые протыкали ее кожу или были прикреплены к ней пластырями.
— Я узнаю ее, — тихо сказал Клавейн. — Ее зовут Ана Хоури. Она была напарницей Илии Вольевой на старой "Бесконечности", до того, как корабль попал в наши руки.
— Бывшая солдат, — сказал Скорпио, вспоминая те несколько встреч с этой женщиной и то немногое, что он знал о ее прошлом. — Ты прав, это она. Но выглядит как-то по-другому.
— Конечно. Она на двадцать лет старше, плюс-минус. Они также превратили ее в конджойнера.
— Вы хотите сказать, что раньше она такой не была? — спросил Васко.
— Не была, когда мы ее знали, — сказал Клавейн.
Скорпио посмотрел на старика. — Ты уверен, что сейчас она одна из них?
— Я уловил ее мысли, не так ли? Я мог сказать, что она не Скейди и не одна из ее подружек. По глупости, я предположил, будто это означает, что она должна быть Ремонтуа.
Валенсин попытался прорваться еще раз. — Я бы хотел помочь ей сейчас, если это не доставит вам особых неудобств.
— Она сама о себе заботится, — сказал Скорпио.
Хоури сидела в почти типичной позе, как обычно сидят люди, ожидающие приема. Но момент самообладания длился всего несколько секунд. Она протянула руку и стянула маску, вытащив из горла пятнадцатисантиметровую пластиковую трубку с мокротой. В этот момент она издала единственный хриплый звук, как будто кто-то неожиданно ударил ее в живот. Последовал отрывистый кашель, прежде чем ее дыхание выровнялось.
— Скорпио... — сказал Валенсин.
— Док, я не бил человека двадцать три года. Не давайте мне повода делать исключение. Сядьте, хорошо?
— Лучше сделайте, как он говорит, — посоветовал Клавейн.
Хоури повернула голову к ним. Она подняла ладонь, чтобы прикрыть налитые кровью щелочки глаз, и поморгала сквозь щели между пальцами.
Затем она встала, по-прежнему глядя на них. Скорпио наблюдал за этим с вежливым безразличием. Некоторых свинов возбудило бы присутствие обнаженной человеческой женщины, точно так же, как некоторых людей привлекали свиньи. Но хотя физиологические различия между самкой свиньи и женщиной-человеком вряд ли были чрезмерными, именно эти различия имели значение для Скорпио.
Хоури удержалась на ногах, держась за капсулу одной рукой. Она стояла, слегка сдвинув колени, как будто в любой момент могла рухнуть. И все же теперь она была в состоянии переносить яркий свет, хотя и щурилась от него.
Она заговорила. Ее голос был хриплым, но твердым. — Где я?
— Ты на Арарате, — сказал Скорпио.
— Где. — Это не было сформулировано как вопрос.
— На Арарате пока сойдет.
— Полагаю, недалеко от вашего основного поселения.
— Как я уже сказал...
— Сколько времени прошло?
— Это зависит от обстоятельств, — сказал Скорпио. — Прошло несколько дней с тех пор, как мы обнаружили сигнал твоей капсулы. Как долго ты находилась под водой, мы не знаем. Или сколько времени тебе потребовалось, чтобы достичь планеты.
— Пару дней? — По тому, как она посмотрела на него, можно было подумать, что он сказал "недели" или "месяцы". — Почему именно это заняло у вас так много времени?
— Тебе повезло, что мы добрались до тебя так быстро, — сказал Блад. — И график пробуждения был не в нашей власти.
— Два дня... Где Клавейн? Я хочу его увидеть. Пожалуйста, только не говорите мне, что вы позволили ему умереть до того, как я прибыла сюда.
— Тебе не стоит беспокоиться об этом, — мягко сказал Клавейн. — Как видишь, я все еще жив.
Несколько секунд она смотрела на него с насмешливым выражением лица человека, который думает, что стал жертвой плохо разыгранного розыгрыша. — Ты?
— Да. — Он предложил свои ладони. — Извини, что разочаровал.
Она смотрела на него еще минуту, а затем сказала: — Я сожалею. Это просто не... совсем то, что я ожидала.
— Думаю, я все еще могу быть полезен. — Он повернулся к Бладу. — Принеси ей, пожалуйста, одеяло. Мы же не хотим, чтобы она умерла от простуды. Затем, я думаю, нам лучше поручить доктору Валенсину провести всестороннее медицинское обследование.
— На это нет времени, — сказала Хоури, отрывая несколько пластырей, которые она пропустила. — Я хочу, чтобы вы достали мне что-нибудь, способное плыть по воде. Какое-нибудь оружие. — Она помолчала, затем добавила: — И немного еды и воды. И какую-нибудь одежду.
— Ты, кажется, немного торопишься, — сказал Клавейн. — Это не может подождать до утра? В конце концов, прошло двадцать три года. Нам, должно быть, есть о чем поговорить.
— Ты ни черта не представляешь, — сказала она.
Блад протянул Клавейну одеяло. Он шагнул вперед и предложил его Хоури. Она завернулась в него без особого энтузиазма.
— Мы можем достать лодки, — сказал Клавейн, — и оружие. Но думаю, было бы полезно, если бы мы знали, зачем они тебе нужны именно сейчас.
— Из-за моего ребенка, — сказала Хоури.
Клавейн вежливо кивнул. — Твоего ребенка.
— Моя дочь. Ее зовут Аура. Она здесь, на... как, вы сказали, называется это место?
— Арарат, — сказал Клавейн.
— Хорошо, она здесь, на Арарате. И я пришла, чтобы спасти ее.
Клавейн взглянул на своих спутников. — А где именно должна быть твоя дочь?
— Примерно в восьмистах километрах отсюда, — сказала Хоури. — А теперь найдите мне это оружие. И инкубатор. И кого-нибудь, кто разбирается в полевой хирургии.
— Почему именно полевая хирургия? — спросил Клавейн.
— Потому что, — ответила Хоури, — сначала вам придется забрать ее из Скейди.
ОДИННАДЦАТЬ
Хела, 2727 г.
Рашмика подняла взгляд на окаменелого скаттлера. Это был символ заметного богатства, он свисал с потолка в большом атриуме машины каравана. Даже если это была подделка или полу-подделка, собранная из несовместимых частей, это все равно был первый, по-видимому, полный скаттлер, которого она когда-либо видела. Она хотела найти способ забраться туда и как следует осмотреть его, обратив внимание на следы трения там, где твердые части панциря скользили друг по другу. Рашмика только читала о таких вещах, но была уверена, что после часа тщательного изучения сможет определить, подлинная ли это вещь, или, по крайней мере, исключить возможность того, что это дешевая подделка.
Почему-то ей казалось, что это вряд ли может быть дешевкой или подделкой.
Мысленно она классифицировала морфологию тела скаттлера. DK4V8M, подумала она. Возможно, это был DK4V8M, если ее не сбила с толку игра пыли и теней вокруг хвостового панциря. По крайней мере, можно было применить обычную схему морфологической классификации. В дешевых подделках части тела иногда соединялись в анатомически невозможные формы, но это определенно было правдоподобное сочетание компонентов, даже если они не обязательно происходили из одного и того же места захоронения.
Скаттлеры были настоящим кошмаром для систематиков. Когда их обнаружили впервые, казалось, что это был простой случай повторной сборки разбросанных частей тела, чтобы получить нечто, похожее на крупное насекомое или омара. У скаттлера было сложное строение тела, с множеством различных высокоразвитых конечностей и органов чувств, но все они более или менее логично соединялись друг с другом, оставляя только догадки о мягких внутренних органах.
Но второй скаттлер не соответствовал первому. У него было другое количество частей тела, другой набор конечностей. Части головы и рта выглядели очень непохожими. И снова все кусочки сложились воедино, чтобы получился цельный образец, без лишних деталей.
Третий экземпляр не соответствовал ни первому, ни второму. Как и четвертый, и пятый.
К тому времени, когда были раскопаны и собраны заново останки сотни скаттлеров, существовала сотня различных версий плана тела скаттлера.
Теоретики пытались найти объяснение. Подразумевалось, что не было двух одинаковых скаттлеров. Но два одновременных открытия в одночасье опровергли эту идею. Первым из них было обнаружение целой кладки детенышей скаттлеров. Несмотря на некоторые различия в телосложении, младенцы были идентичными. Исходя из частоты их появления, статистика утверждала, что уже должны были быть обнаружены по крайней мере трое идентичных взрослых. Вторым открытием, которое, как оказалось, объясняло первое, были раскопки пары взрослых скаттлеров в том же районе. Они были найдены в отдельных, но соединенных между собой камерах системы подземных туннелей. Части их тел были собраны заново, что позволило получить еще две уникальные морфологии. Но при ближайшем рассмотрении было обнаружено нечто неожиданное. Молодая исследовательница по имени Кимура начала проявлять особый интерес к узорам, возникающим при трении частей тела друг о друга. Что-то показалось ей не совсем правильным в двух новых образцах. Следы царапин были непоследовательными: царапина на краю одного панциря не имела аналога на соседнем.
Сначала Кимура предположила, что две группы частей тела были подделками; уже образовался небольшой рынок подобных вещей. Но что-то заставило ее копнуть глубже. Она беспокоилась об этой проблеме в течение нескольких недель, убежденная, что упускает что-то очевидное. И вот однажды ночью, после особенно напряженного дня, проведенного за изучением царапин при все большем и большем увеличении, она заснула с размышлениями над ними. Ей снились лихорадочные сны, а когда она проснулась, то бросилась обратно в лабораторию и подтвердила свои мучительные подозрения.
Для каждой царапины имелось точное соответствие, и его всегда можно было найти на другом скаттлере. Скаттлеры обменивались частями тела друг с другом. Вот почему не было двух одинаковых скаттлеров. Они делали себя непохожими друг на друга: менялись компонентами в ходе ритуальных церемоний, а затем уползали в свои маленькие норы, чтобы восстановить силы. По мере того, как обнаруживалось все больше пар скаттлеров, становились очевидными почти безграничные возможности такого устройства. Обмен частями тела имел практическую ценность, позволяя скаттлерам адаптироваться к конкретным обязанностям и условиям жизни. Но у ритуального обмена была и эстетическая цель: желание быть как можно более нетипичным. Скаттлеры, которые сильно отличались от обычных особей, были социально успешными существами, поскольку они, должно быть, участвовали во многих обменах. По мнению Кимуры и ее коллег, главным клеймом было то, что какой-то скаттлер был идентичен другому. Это означало, что по крайней мере один из пары был изгоем, неспособным найти партнера по обмену.
