Кель полюбовался на ручей и представил, как весной он превращается в стремительный горный поток. Потом он неспешно направился в сторону уходящего вдаль извилистого тракта. По обеим сторонам дороги возвышались горы, поросшие густым лесом. Кель с наслаждением втянул полной грудью чистый воздух и замер. Ему почудилось, что порыв ветра принес с собой едва ощутимое зловоние. Этот запах был настолько мимолетным, что большинство людей сочли бы, что им просто показалось. Но выживание в трущобах учит осторожности, обостряет те животные инстинкты и чувства, о которых считающий себя венцом творения цивилизованный человек даже не догадывается.
Кель нарочито неспешно поднялся и двинулся назад к каравану, последние повозки которого только-только преодолели ручей. Умиротворяющий покой природы теперь казался гнетущей тишиной, и, подойдя ближе, он с удовольствием вслушивался в какофонию звуков, производимых караваном, но в то же время боялся, что из-за них не услышит свист стрел. Юноша ощущал, как за ним следит чей-то пристальный взгляд, хотя с равным успехом это могло оказаться и шуткой подстегнутого страхом воображения. Дойдя до своих, Кель сразу направился к командиру:
— Октат, отойдя чуть в сторону, я вроде бы различил какой-то подозрительный запах. Не оказалось бы по бокам от дороги засады, — юноша постарался придать своему голосу всю доступную твердость, опасаясь, что его поднимут на смех. Неопытный командир скорей всего так бы и поступил, но их отрядом руководил много повидавший на своем веку вояка, на собственной шкуре давно усвоивший, что осторожность лишней не бывает.
Октат подозвал к себе пожилого ветерана мрачноватого вида, руководившего охранниками каравана, и посоветовал ему отправить нескольких человек прочесать лес по сторонам от дороги. Тот недовольно зыркнул на старшего из пехотинцев, но вынужден был подчиниться: пока караван не миновал горы, императорский солдат имел полное право им командовать.
От повозок отделилось трое наемников, в том числе и тот лучник — ульд, который многих удивил своим присутствием среди охранников. Октат же, не теряя времени, отдал своим людям команду проверить доспехи и надеть шлемы. Многие наемники также последовали примеру императорских солдат и потуже затянули ремни амуниции.
Кель прислонил свой щит к боку одной из повозок и взял в руки свой арбалет.
— Как думаешь, есть там кто? — спросил он у друга.
— Надеюсь, что тебе просто показалось, — недовольно буркнул в ответ Торстен, надевший на одну руку щит, а вторую положивший на рукоять меча.
— Ну, уж нет. Надо мною тогда еще долго будут потешаться в отряде, — в голосе Келя сквозила тревога, он уже пожалел, что вообще поднял переполох. Но ему не суждено было оказаться в роли главной мишени для солдатских насмешек.
Неизвестные наблюдатели, похоже, поняли, что их обнаружили и, пока охрана внимательно все не проверит, ближе караван не подойдет. Никто не услышал ни звука, но словно по команде из леса полетели стрелы. Расстояние от повозок до первых деревьев было не меньше пятидесяти метров, но посланные на разведку трое охранников уже были вдвое ближе. Они упали сразу, пронзенные каждый несколькими стрелами. Ульд так и сжимал в уже мертвых руках лук, который не успел даже натянуть.
Стрелы посыпались и на караван. Расставить повозки так, чтобы укрываться за ними, не успели, и отряд оказался как на ладони у скрывающихся в лесу лучников. Стрелы летели не так уж чтобы совсем густо, но иногда особо меткая нет-нет, да и находила свою дорожку в доспехах, и хищное острие впивалось в вожделенную человеческую плоть. Раздались первые крики раненых.
Торстен не успел толком осознать, что начался бой, как в его щит уже вонзилась первая стрела. Справа от него раздался громкий стон, и, переведя туда взгляд, юноша оторопел. Схватившись за древко стрелы, торчащей из груди, на землю оседал Кель. Решение взять в руки арбалет и отставить в сторону щит оказалось ошибочным. Когда началось нападение, Кель еще смог послать болт куда-то наугад в тень деревьев и отбросить разряженное оружие. Но подхватить с земли щит он уже не успел, и вражеская стрела пробила кольчугу.
К счастью для каравана, октат не растерялся. Он сразу понял, что допустил ошибку, недооценив опасность и послав вперед разведку вместо того, чтобы сразу выстроить повозки в защитный периметр, а уже потом проверять, есть ли угроза вообще. Теперь неизвестные стрелки могли методично расстреливать караван, и единственным способом этому помешать было навязать им рукопашную схватку.
— Щиты поднять! Бегом к лесу! И шевелитесь, скаренные каракатицы, если вам жизнь дорога! — зычный голос октата заглушил даже крики раненых.
Услышав команду, Торстен не рассуждая, обнажил меч и ринулся вперед. Остальные солдаты поступили так же, а вот часть охранников каравана замешкалась. Когда до деревьев оставалась какая-то дюжина метров, норду попали в голову, но стрела лишь скользнула по шлему и бессильно закувыркалась по каменистой почве.
Словно стадо кабанов, закованные в броню солдаты вломились в молодой подлесок. Склон сразу забирал круто вверх, что сильно усложняло жизнь пехотинцам, несущим на своих плечах отнюдь не легкие доспехи. К счастью, чтобы обстреливать караван, нападавшие были вынуждены расположиться поближе к дороге, а не глубоко в лесу.
Едва забежав под кроны деревьев, Торстен столкнулся нос к носу с первым горцем. Совсем еще юный налетчик сжимал в руках лук с уже наложенной стрелой. Но сделать выстрел он не успел — тяжелый и длинный меч пехотинца разом разрубил подставленное в нелепом защитном жесте оружие и глубоко увяз в черепе паренька.
С трудом вырвав застрявшее оружие, Торстен едва успел развернуться и встретить нового нападавшего. Матерый горец, чьи виски уже тронула легкая седина, оскалив зубы, с диким криком кинулся на солдата. Ярость затуманила ему разум, и норд, легко приняв на щит удар секиры, отточенным движением рубанул ему по шее. Захрипев, горец упал, но даже перед смертью успел бросить полный боли и горя взгляд на тело убитого за несколько секунд до него паренька.
Получив маленькую передышку, Торстен огляделся. В тени деревьев разгорелись десятки отчаянных схваток. На стороне императорских солдат были доспехи и лучшая выучка. Нападавшие старались давить численностью. Норд хотел ринуться на помощь ближайшему бойцу своего тавта, но не успел: на него самого кинулся еще один горец.
На этот раз противник пехотинцу достался куда более умелый. Нападавший довольно лихо орудовал тяжелым ятаганом, сопровождая каждый свой удар выкриками на непонятном Торстену языке. Впрочем не приходилось сомневаться, что это были ругательства. Подвело горца плохое вооружение. Чтобы в такой схватке, с одним ятаганом, биться на равных против имеющего щит солдата, нужно серьезно превосходить его в мастерстве, чем и воспользовался норд.
Приняв очередной сильный удар на щит, Торстен резко контратаковал. Первый удар был отбит, не достигли цели и следующие два. Но императорский пехотинец, воспользовавшись тем, что на ятагане горца отсутствует гарда, и дождавшись, когда противник заблокирует клинок под удобным углом, просто резко опустил свой меч вдоль вражеского лезвия, срезав нападавшему несколько пальцев. Следующий удар должен был стать для налетчика последним, но норд заметил быстрое движение откуда-то справа и резко развернулся в сторону новой опасности, вскидывая щит.
Замешкайся Торстен хоть на секунду — и ему пришлось бы отправиться на новый круг перерождения [18]. Подобравшийся сбоку здоровенный горец, одетый в кожаные доспехи, со всей мощью обрушил на него свой огромный клеймор [19]. Сила этого удара была такова, что, разрубив верхнюю кромку подставленного щита, меч еще и оставил на шлеме норда изрядную вмятину, к счастью, не пробив его, но зато немного оглушив.
Действуя на одних впитавшихся в кровь рефлексах, Торстен резко сократил дистанцию, не давая нападавшему вновь замахнуться своим двуручником. Теперь норд, не мог нанести приличный удар лезвием своего меча и просто раз за разом впечатывал яблоко противовеса в ничем не защищенное лицо горца. Налетчик, однако, и не подумал падать и, не обращая внимания на обильно струящуюся по лицу кровь, шагнул в сторону, успев еще пнуть имперского солдата точнехенько в голень, к счастью, надежно защищенную стальными поножами.
Горец разорвал дистанцию, но пользы ему это не принесло. Он уже начал замахиваться, но пришедший в себя от первого страшного удара Торстен, как только появилось пространство, что есть силы обрушил свой меч на защищенную лишь кожаными доспехами ногу противника. Меч глубоко впился в бедро пронзительно завизжавшего здоровяка и застрял, дойдя до кости. Норд попытался выдернуть увязшее оружие, но не успел.
Первое ощущение было таким, словно в спину ему воткнулась раскаленная игла. Выпустив скользкую от крови рукоять, Торстен резко обернулся и увидел яростный оскал того самого горца, которому отрубил несколько пальцев. В левой руке он сжимал длинный кинжал, которым и пырнул имперского пехотинца в спину. Торстен попытался ударить его щитом, а когда тот сумел отшатнуться, с ревом обрушил одетый в кольчужную рукавицу кулак на лицо налетчика, выбивая ему зубы и разрывая губы, после чего ловкой подсечкой опрокинул на землю. Упавший горец остервенело пнул норда ногой и попытался встать, но это ему уже не удалось.
Освободившись из лямок и взявшись за щит двумя руками, Торстен раз за разом обрушивал его на катающегося по земле противника, а потом, отбросив его, выхватил свой кинжал и попытался добить налетчика. Но, прежде чем норд успел вонзить свое оружие в податливую плоть врага, он внезапно сам почувствовал тупой удар в живот. Налетчик даже лежа сумел пырнуть его — к счастью, кольчуга не подвела, и уже через секунду клинок юноши вошел между ребер горца. Навалившись сверху, Торстен некоторое время с трудом удерживал отчаянно бьющееся в конвульсиях тело налетчика, пока тот не затих.
Кое-как поднявшись на ноги, норд первым делом, даже не пытаясь выдрать из еще агонизирующего противника свой застрявший меч, схватил валявшийся рядом клеймор убитого им горца, и хотел осмотреться, но это далось ему с трудом. Глаза заливала непонятно откуда взявшаяся кровь, дико болела спина и раскалывалась голова. Юноша двинулся вперед на звук схватки, но вскоре был вынужден остановиться. Ноги стали ватными, по ним стекало что-то теплое, и Торстен с ужасом понял, что рана серьезна. В голове испуганной птицей билась одна мысль: — Пока идет бой, тебе никто не поможет. Единственный шанс - это добить нападавших, и тогда уже с тебя снимут пробитую кольчугу и перевяжут рану на спине. Главное не упасть. Во что бы то ни стало не упасть!
В голове нарастал шум, его шатало. Боль все усиливалась, ломая барьеры воли, и из груди Торстена вырвался стон. Не в силах дальше устоять на ногах, норд вонзил двуручник в землю, надеясь удержаться, но рухнул на колени, а потом завалился на бок. Уже лежа, он еще успел разглядеть смутно виднеющиеся фигуры, приближающиеся к нему. Последней была мысль: — Вот сейчас меня и дорежут как барана, - и он заскреб по земле руками, пытаясь встать, но, чуть-чуть приподнявшись, вновь упал и потерял сознание.
Когда Торстен открыл глаза, первым, что он увидел, было улыбающееся лицо Келя.
— Проклятье! — слабо застонал норд, а его друг улыбнулся еще шире. — Я считал, что круг перерождения всяк начинает сам. Так почему я здесь вижу твою отвратительную рожу?
— Пациент острит, значит, идет на поправку, — пропищал Кель, подражая тонкому голосу следовавшего с караваном медика, и еще что-то добавил, но Торстен уже его не слышал, погрузившись в забытье.
Когда норд вновь пришел в себя, над ним склонился врач. Медик внимательно вглядывался в глаза юноши, а потом, сделав для себя какие-то выводы, довольно хмыкнул:
— Скоро будете как новенький, милсдарь солдат. Не обделили вас Великие Силы здоровьем и живучестью, непременно закажите молебен в часовне Воды, как представится возможность, — голос сопровождавшего торговца эскулапа был одновременно пискляв и до отвращения слащав. Он с трудом перевернул лежавшего на боку норда на живот.
Торстен попытался пошевелиться, но тут же замер: спину пронзила резкая боль. Чуть-чуть отдышавшись, норд стал вспоминать произошедшее. Голос медика разбудил какие-то ассоциации, и он вспомнил Келя, пародировавшего этого эскулапа. Внезапно норда пронзила ужасная мысль: — А что, если это действительно был врач, а мне в бреду лицо друга привиделось? Точно, Кель же схлопотал стрелу в грудь, а с такой раной без мага выжить трудно!
Торстен откинулся на грязном тюфяке и застонал, но не от боли, а от осознания, что в этом проклятом бою он потерял друга.
— Кель... — сорвался с его губ наполненный горечью шепот.
— Что? — голос друга, как всегда, был жизнерадостен.
Вот и все. Скаренный горец слишком сильно меня по голове ударил, если я уже мертвецов слышать начал. Спишут меня, и стану я очередным спятившим дурачком, просящим на улицах милостыню, — как-то отстраненно и спокойно подумал норд.
— Слышь, Тор, ты как? А то ты мое имя произнес, а теперь замолчал. Может, опять медика позвать? — в голосе Келя сквозила непривычная тревога. Но Торстен продолжал молча лежать, и тогда он плеснул ему в лицо воды.
— Слушай, для призрака ты слишком сильно меня достаешь, — разозлился норд.
— Так, медика, похоже, все же надо звать. Какой призрак? Ты бредишь? — участливо спросил Кель, с запозданием подумав, что, может, лучше было согласиться на роль духа, чтобы не тревожить раненого друга. Да и простор для шуток это давало изрядный.
— Я сам видел, как тебе стрела в грудь попала, — все так же устало прошептал в ответ Торстен.
— Тебе в горячке боя показалось. Не в грудь, а в плечо, просто очень близко. Кольчугу-то она пробила, но глубоко не вошла и ничего важного не задела, так что я быстрей тебя к нашей любимой муштре успею вернуться, — улыбнулся Кель.
— Ну и везучий же ты гад! — то ли от слабости, то ли от избытка чувств голос Торстена дрожал.
— На себя посмотри, — довольно рассмеялся Кель. — Тебя так в спину пырнули, что мог сразу концы отдать. Так мало того, что ты от потери крови не загнулся, так еще и ни один жизненно важный орган не задет!
Внезапно все качнулось, и спина норда вновь отозвалась вспышкой боли.
— Где мы? — прохрипел Торстен.
— В одной из тех повозок, куда раненых положили. Привал окончился. На, выпей воды, — Кель поднес к губам лежащего друга мех с водой.
— Мы хоть победили? — спросил норд, напившись.
— А ты как думаешь? Разговаривали бы мы с тобой сейчас, добей нас эти скаренные горцы? Разогнали наши их, конечно. Кстати, всё, больше мы не галька — прошли боевое крещение. Да и скоро у нас на груди будет болтаться Кровавая роса, — довольно проговорил Кель.
Торстен улыбнулся, мысленно соглашаясь с другом. Гранатовая ветвь им действительно была обеспечена. Этот знак получал каждый солдат императорской армии, серьезно раненный в бою. И за каждую новую дырку в своей шкуре он получал еще один камушек. Сами солдаты чаще всего называли эту награду Кровавой росой.
