Вскоре корабли разделяла тысяча лиг, а чуть погодя, когда солнечный ветер подул на их паруса, и десять тысяч. Это было расстояние, большее, чем может легко постичь средний разум, но все же это была лишь малость по сравнению с пятьюдесятью миллионами лиг, которые отделяли одну сторону Сообщества от другой.
И даже это было ничто — меньше, чем ничто, по сравнению с необъятностью холодной Пустоты, в которой плавало Сообщество, яркое и крошечное, как освещенная на мгновение пылинка, когда она плыла в огромном, бездумном одиночестве тьмы и безмолвия.
Самыми нежными прикосновениями она попыталась разбудить инопланетянина в его кроватке. Щелкунчик издавал неприятные булькающие звуки, пока спал, — если это действительно было точным названием для его состояния, — и, хотя она хотела, чтобы он постоянно находился в ее каюте, ей пришлось заткнуть уши затычками, если она хотела хоть о чем-то подумать.
— Тэйзакнэйкак. Пожалуйста, проснитесь.
Вуга парил у нее за спиной, наблюдая, скрестив руки на груди. — Вы не думали, что было бы лучше оставить его на Малгрейсене?
— Несмотря на этот храп, — сказала Адрана, — я не жалею, что он с нами. Но было бы намного проще, если бы его не беспокоила эта травма.
— Вам намного легче, когда не приходится мириться с этим бульканьем?
— Ради нас обоих, Вуга, не стану отрицать, что в этом есть доля корысти. Я начинаю слышать это фырканье во сне. Вы действительно думаете, что сможете помочь ему?
— Об этом он должен судить сам. На моей совести и так достаточно забот, чтобы добавлять еще и смерть инопланетянина.
— Мы постараемся, чтобы до этого не дошло. Но он болен, и я думаю, что это вмешательство может ему немного помочь. — Она потрясла инопланетянина более энергично, пока его глаза не открылись и не стали прищуренными. Тэйзакнэйкак раскрылся из скрюченной формы, которую он принимал во время сна, распрямил свои шесть конечностей и вытянул две верхние пары. От него исходил сладковатый, слегка затхлый запах, как от крошек на дне коробки для торта. — Тэйзакнэйкак, пожалуйста, проснитесь. У этого человека есть кое-что, что может помочь вам почувствовать себя лучше.
Она передала инопланетянину блокнот и ручку. Он нащупал и то и другое и написал:
Я не думаю, что это тот же корабль.
— Это так, — ответила она. — Я управляю другим судном, "Веселой кобылой", и этот человек, Вуга, — один из членов его команды.
Наша договоренность аннулирована?
— Нет, мое обещание вам остается в силе. "Мстительница" следует за нами по пятам, и где-то позади обоих наших кораблей находится вражеская эскадра. Мы с Арафурой согласились, что лучший способ доставить вас в Тревенза-Рич — подняться на борт этого корабля и совершить как можно более быстрый переход. Мы уже четыре дня плывем разными курсами — вы все это время были без сознания, иначе я сообщила бы вам о наших планах.
Пожалуйста, не будите меня больше. Очень скоро я снова засну и постараюсь беречь силы. Если я не умру, когда мы доберемся до Тревенза-Рич, верните меня в коробку для консервации. Она очень сильно повреждена, но эффекторное вытесняющее устройство может функционировать достаточно долго, чтобы переправить меня в тот мир. Оказавшись там, вы должны связаться с моими друзьями — если они не свяжутся с вами первыми.
— Тэйзакнэйкак, я бы не стала будить вас без веской причины. Я знаю, что с вашим шлемом случилось что-то очень плохое. Вы не можете формировать чувственную картину и произносить звуки обезьяньей речи.
Его ручка снова задвигалась.
Вы разбудили меня, чтобы напомнить об ужасе моего положения?
— Вуга, покажите ему.
Вуга неуверенно шагнул вперед. Он опустился на колени рядом с Адраной у кроватки щелкунчика и расстегнул свой фартук, высыпав на него набор инструментов и материалов. — У меня есть умная смола, ваше инопланетство. Это редкий материал, и обычно мы берегли его для экстренных случаев... но я полагаю, что если что-то и считается таковым, то это вы.
Смола?
— Скажите ему, Вуга.
— Это называется быстростекло. Если у вас на визоре образовалась трещина, вы смешиваете немного и наносите ложкой. Жидкость стекает в трещину и заполняет ее. Но это еще не все. Она знает, что нужно делать. Если на визоре есть изгиб, она будет иметь такую же форму. А после высыхания, которое занимает всего несколько минут, приобретает тот же цвет и прозрачность, что и старый материал. Настолько хорошо, что вы никогда не увидите, где заканчивается старое и начинается новое.
Инопланетянин посмотрел на нее снизу вверх. Хотя его глаза были маленькими и играли лишь второстепенную роль, ей показалось, что она увидела в них отчаянную надежду; страстное желание, сдерживаемое только ужасным страхом, что то, что ему предлагают, может оказаться обманом или призраком.
— Вуга подумал, что этой смолой можно было бы запечатать ваш шлем, — сказала Адрана. — У нас в запасах ее не так уж много — это технология девятого Заселения, поэтому она очень ценна, — но он измерил количество и считает, что ее достаточно, чтобы исправить урон. Если быстростекло работает с живой тканью так же хорошо, как с инертной материей, оно должно восстановить ее с теми же резонансными свойствами. Вы снова сможете чувствовать и говорить.
Но есть риск.
— Да... да, есть. Возможно, вы знаете это лучше меня, Тэйзакнэйкак, но я не думаю, что это когда-либо пытались сделать с живым организмом. Не говоря уже о щелкунчике.
Вам нужно мое согласие.
— Более того, — сказала Адрана. — Это деликатный вопрос, Тэйзакнэйкак, но это необходимо сказать. Когда мы встретимся с вашими друзьями, а я надеюсь, что мы встретимся, для всех заинтересованных сторон будет лучше, если вы останетесь живы. Но если это не так. что ж, тогда я была бы очень рада получить от вас письмо, написанное рукой, которую невозможно подделать, и освобождающее нас от какой-либо ответственности за вашу смерть.
Инопланетянин медленно кивнул. Он нацарапал свой ответ.
Вы правы. Это действительно деликатный вопрос.
— И что с того, Тэйзакнэйкак?
Скажите своему мастеру, чтобы он приготовил смолу. Когда она будет готова, вы получите гарантийное письмо.
Листок бумаги был сложен вдвое, как любовная записка, а затем засунут в щель между дверью в каюту капитана и герметичной переборкой, в которую она была вделана. На секунду, когда Фура увидела его, ей показалось, что это какой-то маленький бледный мотылек, который каким-то образом прилетел с ними из других миров, совершенно незамеченный до этого момента, и беспомощно бьющийся о дверь.
Она извлекла его с ювелирной деликатностью, отнесла к своему столу, открыла и положила перед собой, освещенная розовато-красным светом Паладина. Даже развернутый, он представлял собой небольшой прямоугольник бумаги, по-видимому, оторванный от уголка дневника, и на нем была всего одна строчка. Слова были выписаны аккуратно, и она узнала почерк Меррикс, которым та записывала наблюдения в смотровой.
В сообщении говорилось:
Мой отец не сказал вам всей правды.
Вот и все.
Этого было достаточно.
Она открыла ящик стола и достала футляр с флаконами и маленьким стеклянным шприцем. Она приняла шестьдесят пять доз, из которых шестьдесят три были введены ей Адраной. Последние две, с тех пор как корабли разошлись, она сделала сама — неуклюже и нерешительно, но в конечном итоге добилась успеха. Она могла бы обратиться к Эддралдеру или даже к Прозор, но теперь, когда Адраны не было дома, не видела причин отказываться от стремления к независимости.
Она уже дошла до половины седьмого флакона, осталось только три полностью заполненных емкости. Тридцать пять доз — это меньше половины того, что она уже использовала, но этого хватит еще на семьдесят дней, если она будет придерживаться своего нынешнего режима. "Веселая кобыла" прибудет в Тревенза-Рич через три недели, "Мстительница" — через четыре, в зависимости от погоды и корректировки курса. И все равно у нее останется запасов примерно на месяц.
Месяц — это долгий срок, — сказала она себе. — За месяц можно было бы достичь очень многого.
— Я собираюсь повидаться с Эддралдером, Паладин, — сказала она. — Позвоните мне, если что-нибудь возникнет на ваших приборах или в смотровой.
Она занесла записку Меррикс в свой журнал и покинула капитанскую каюту. Она прошла через камбуз, по желто-зеленым коридорам, освещенным светолозой, мимо батарей маг-пушек и оборудования для управления парусами и спустилась в каюту милосердия.
Она собралась с духом перед входом, ожидая неприятного запаха — ей хорошо помнилось зловоние от первой раны Стрэмбли, когда та начала затягиваться, — но сейчас ничего этого не было, только стойкий химический запах зелий и дезинфицирующих средств.
Стрэмбли была неплотно привязана к кровати под легкими простынями, а Меррикс измеряла ей температуру, когда пришла Фура. Ее глаза были открыты, а лицо повернуто к Фуре, когда она вошла в комнату. Но выражение ее лица не изменилось, оно оставалось совершенно бесстрастным и не выражало интереса.
— Никаких изменений не произошло, — сказал Эддралдер, поднимая глаза от медицинского альманаха, прежде чем заложить страницы закладкой. — Я бы сообщил вам, если бы было о чем сообщить.
— Стрэмбли? — спросила Фура.
Лицо ее выразило чуть большую внимательность, но взгляд, казалось, был устремлен куда-то за пределы Фуры, на что-то далекое и любопытное. — Когда капитан Траско приедет навестить меня? — спросила Стрэмбли, произнося слова полушепотом. — Сказали, что он придет.
— Капитан Траско не придет, — ответила Фура. — Он давно мертв, Стрэмбли. Разве ты не помнишь?
— Они сказали, что он придет.
— Он умер. Теперь я твой капитан. Капитан Фура Несс. Ты знаешь, на каком корабле находишься?
Стрэмбли изобразила недоумение, затем на ее лице появилась внезапная и сбивающая с толку улыбка. — Я знаю, какой корабль! "Ночной разбойник"! "Дама Скарлет"! Боза Сеннен взяла нас к себе в команду!
— Нет... не этот корабль. Когда-то он был таким, но не сейчас.
— Я вижу в тебе глоуи, капитан! — Она подняла руку, указывая на Фуру, и на ее лице появилась все та же улыбка. — Я вижу тебя! У тебя все хорошо и блестит, не так ли? У тебя блестящие глаза!
Вполголоса Эддралдер сказал: — Время от времени она приходит в себя, но периоды замешательства становятся более частыми, чем ясность сознания. В другое время находится без сознания. Я бы не назвал это сном в точном смысле этого слова. А когда приходит в сознание, то жалуется на ужасный холод.
— Значит, это лихорадка — признак того, что ее организм борется с инфекцией.
— Лихорадки нет, — ответила Меррикс. — Повышенной температуры нет. Никаких признаков инфекционной реакции.
— С ней что-то не так.
— В этом, — сказал Эддралдер, — мы можем не сомневаться. Но что бы ни происходило с ее раной в начале, когда она воровала мазь из моих запасов, эта фаза прошла. Ее тело перестало сопротивляться. Как будто оно принимает неизбежное — что трансформация будет продолжаться, безостановочно.
— Можно посмотреть?
Эддралдер приподнял простыню так, чтобы была видна нога Стрэмбли. Фура контролировала свою реакцию, хотя для этого потребовалось немалое усилие воли. Если был хоть малейший шанс, что Стрэмбли осознает что-то из этого, она не хотела чрезмерно расстраивать ее. Но, возможно, ее молчание и напряженное самообладание были бы достаточным признаком того, что Стрэмбли поняла, что не все в порядке.
В последний раз, когда она видела рану — как бы она ни называлась, — кожа Стрэмбли была прозрачной, а под ней виднелся намек на бесцветные хрустальные глубины. Теперь эта точка трансформации распространилась почти на всю ее нижнюю часть ноги. От пальцев ног до колена кожа стала восковой и бесцветной, а большая область вокруг первоначальной раны приобрела знакомую прозрачность, так что под ней стали видны такие же бледные и стекловидные структуры. На конечностях все еще были признаки неповрежденной ткани, которая выглядела на удивление нетронутой, без каких-либо видимых признаков некроза.
— Как кровь достигает этих участков?
— Она не достигает, — сказал Эддралдер. — По крайней мере, этого не может быть, судя по тому, что мы видим на трансформированных участках. Тем не менее, каким-то образом жизнь и нервная функция сохраняются, пока прозрачность не проникает внутрь и не трансформируется. Что она и делает, причем довольно неустанно.
Фура снова посмотрела на Стрэмбли.
— Вы должны это убрать. Она была права. Это превращает ее в... во что-то другое.
— Призрачный габбинс, — тихо произнесла Меррикс.
— Я стану призраком! — радостно воскликнула Стрэмбли. — Такова моя судьба! Я бы хотела, чтобы у меня были такие красивые блестящие глаза, как у тебя, но для меня это призрачный габбинс! Теперь у меня в костях стекло! Стекло проникает мне в голову! Мелкое рыбье стекло! Скоро ты меня не увидишь!
— Она сошла с ума.
Эддралдер не стал ей перечить.
— Если она справится, и полностью, это может быть милосердием. Но в ней еще осталось достаточно сил, чтобы понять свое затруднительное положение.
— Может ли мефрозин помочь ей?
На лице Эддралдера промелькнуло удивление. — Я уже отвечал на этот вопрос.
— Вы сказали, что в литературе не так уж много информации, позволяющей предположить, что он может быть полезен. Что наводит меня на мысль, что что-то должно быть, иначе вы бы категорически все отрицали.
— Я сказала ей, — сказала Меррикс. — Я нашла главу, которую ты читал, и увидела, что в ней говорится о возможности применения мефрозина в случаях прогрессирования заболевания.
— Тебе не следовало этого делать, — сказал Эддралдер.
Меррикс повернулась к нему со спокойным вызовом.
— Это была правда.
— Она права, доктор? — спросила Фура. — Это может как-то помочь Стрэмбли? И не вините Меррикс: если есть хоть малейший шанс, что это поможет, она была права, что дала мне знать.
— Шансов практически нет. Вот почему я не стал доводить это до вашего сведения. Кроме того... даже если бы я доверился этим старым рассказам...
— Что? — резко спросила Фура.
— У вас не осталось достаточного количества мефрозина.
— Разве это не зависит от того, сколько ей нужно? С этого момента я могла бы начать выделять для вас часть своих запасов.
— Это работает не так. Дозу нужно ввести за один прием, а не распределять на недели.
— Скажи ей, — посоветовала Меррикс.
— Нет ни одного сообщения об успешном вмешательстве с применением менее десяти единиц. И это исключение. По немногим оставшимся историям... тем, которым я приписал бы хоть какую-то достоверность... двадцать единиц, по-видимому, являются минимальной эффективной дозой.
