"Ночи Белладонны и другие рассазы"

Но мы все равно продолжали идти вперед. Что еще нам оставалось делать?

— Что вы подразумеваете под "нереалистичным"?

— Смотрите, — говорит она, уже по-настоящему ощущая приступ мигрени, ее прищуренные глаза слезятся от яркого света, пробивающегося сквозь жалюзи, света, на котором написано ее имя. — Все знают, что Солнце круглое. Это вам скажет ребенок. На вашем флаге написано то же самое. Но на самом деле Солнце совершенно неоправданно круглое. Оно настолько круглое, что практически невозможно измерить разницу между диаметром на полюсах и диаметром на экваторе. И если объект круглый снаружи, это довольно явный намек на то, что он симметричен на всем протяжении до середины. Вы могли бы объяснить отклонение, добавив асимметричный элемент к внутреннему пространству солнца, но на самом деле в этом не было бы никакого смысла.

И, по ее мнению, в любом случае не имело бы смысла вводить этот термин, проводить множество симуляций, вытекающих из него, а затем сравнивать их с данными, снова и снова, надеясь, что сложность, подобная цветению сакуры, исчезнет при первом же сильном ветре, как временное явление, которое вскоре забудется.

Они смотрят на нее с каким-то вежливым ожиданием, как будто она должна была сказать что-то еще, что-то, что разрядило бы обстановку и позволило бы им продолжить. Они беспокоятся за нее, думает она, или, по крайней мере, озадачены. Ее взгляд скользит мимо них, прикованный к узору за жалюзи, к игре пыли, света и тени, как будто в этой информации скрыт какой-то ободряющий или обескураживающий сигнал, который она должна прочитать.

Но вместо этого они просят показать график остаточных значений.

— Можете ли вы быть уверены в нашей судьбе?

— Да, я уверена в этом, как никто другой. Очевидно, что есть трудности с переводом. После стольких столетий, после всех адаптационных изменений, произошедших со мной, мой разум очень далек от разума обычного человека. Сказав это, я все еще намного, намного ближе к вам, чем к аномалии. И что бы вы ни думали обо мне — какой бы странной я ни казалась вам сейчас, это существо, способное плавать внутри звезды, этот солнечный дракон из вырожденной материи, который может сокрушить ваши корабли и станции так же легко, как моргнуть, — вы должны знать, что я чувствую родство.

Я все еще человек. Все еще Камала Чаттерджи, и я помню, какой была когда-то. Помню Мумбаи, своих родителей, их доброту, с которой они помогли мне получить образование. Помню, как ушибала голени во время игры в футбол. Как горела трава на моей ладони. Помню залитые солнцем дорожки, бумажные фонарики и вечерний воздух. Помню Курошио, хотя вы ее не помните. И называю себя одной из вас и надеюсь, что мой рассказ точен. И если я права — а у меня нет причин думать иначе, — то, боюсь, в нашей судьбе очень мало неясностей.

Когда я прикоснулась к аномалии, то внезапно поняла ее предназначение. Она ждала нас, готовая отреагировать. Находится внутри Солнца, как бомба замедленного действия. Инопланетная бомба замедленного действия. О, вам не стоит беспокоиться об этом. Солнце не взорвется, и языки пламени не обрушатся на Землю и другие миры. Ничего такого мелодраматичного.

Нет, то, что произойдет, — то, что происходит сейчас, — гораздо сложнее. Можно сказать, добрее. Мы с вами живем настоящим моментом. Мы подошли к этому этапу нашей истории, столкнулись с аномалией и теперь размышляем о последствиях этого события. Но восприятие аномалии не такое. Ее взгляд на нас вневременной. Мы больше похожи на генеалогическое древо, чем на вид. Она рассматривает нас как структуру ветвей принятия решений, застывшую во времени, — набор историй, исходящих из критических точек. Объект, который приобрел особую сложную форму, взаимодействовал с аномалией в нескольких точках контакта и который теперь должен быть удален. Сокращен. Лишен лепестков, как летний ветер срывает цветок вишни.

Я чувствую, как это происходит. Думаю, что кое-что из этого передалось и мне, и теперь я немного рассеяна, немного размазана по некоторым из этих историй, по некоторым из этих ветвей. Становлюсь вневременной. И чувствую, как эти ветви становятся тоньше, отдаляясь от места соприкосновения, как будто они прикоснулись к яду. Вы тоже это чувствуете?

Нет, я так не думаю.

— Если бы вам предложили работу, когда, по вашему мнению, вы смогли бы начать свое исследование? Выберите один или несколько вариантов ответа из приведенных ниже. Оставьте поле пустым, если вы считаете, что ни один из вариантов не подходит.

— Я могла бы приступить к работе в течение нескольких месяцев, как только улажу свои дела в моей родной стране.

— Я хотела бы начать немедленно. Я горю желанием приступить к своей докторской работе.

— Мне нужно время, чтобы обдумать это предложение.

— Мы считаем, что диссертация не может считаться завершенной без тщательной проработки остаточных членов. Надлежащая характеристика изучение этих членов позволит получить более четкое представление об "аномалии", которая, по-видимому, подразумевается в текущем анализе. Это потребует еще нескольких месяцев работы. Готовы ли вы принять на себя это обязательство?

Момент затягивается, становится неловким в своем затухании. Она чувствует на себе их взгляды, они хотят, чтобы она нарушила молчание. Но это и так продолжалось достаточно долго. Сейчас невозможно заговорить так, чтобы не пролить странный, эксцентричный свет на ее поведение. Этот свет, проникающий через окно, кажется невыносимо наполненным смыслом, требующим полной отдачи процессу наблюдения.

Ее горло сжимается. Она сглатывает, чувствуя, что прикована к этому движущемуся мгновению в пространстве и времени, парализована им. Ее мигрень ощущается не столько как мигрень, сколько как окно, открывающееся в ее голове, впускающее будущее. С этого момента перед ней открываются огромные возможности. Пугающее будущее, разветвляющееся быстрее и многочисленнее, чем может уследить мысль. На нее давит тяжесть, о которой она никогда не просила, никогда не приглашала. Давление, заостряющееся до такой степени, что становится похожим на острие алмазной наковальни.

Существует ее версия, которая совершила что-то великолепное и ужасное. Она прослеживает все возможные ответвления во времени, пока они не сходятся в этом офисе, в этот момент, в этом выборе.

Соглашайтесь на их просьбу. Или потерпите неудачу.

Она собирает свои записи и встает, чтобы уйти. Она разглаживает юбку. Они смотрят на нее без вопросов, с непроницаемыми лицами — ее действия настолько выходят за рамки обычных параметров, что у тех, кто ее спрашивает, нет никакой системы отсчета.

— Мне нужно снова пойти в парк, — говорит она, как будто этого ответа должно быть достаточно, все, что от нее требовалось. — Сейчас все еще ханами. Еще есть время.

Они смотрят, как Камала Чаттерджи закрывает за собой дверь. Она отправляется в парк Уэно, бродит по цветущим вишневым дорожкам и остается там до тех пор, пока не зажгутся фонари и вечерняя прохлада не коснется воздуха.

НА ПОРОГЕ ГИБЕЛИ

Сакура понял, что у него есть зритель. Он окунул кисти в жидкий аммиак и положил их на мольберт, отвернувшись от холста и пейзажа за ним.

— Все еще балуешься? — спросила фигура, наблюдавшая за тем, как он рисует.

— У каждого должно быть хобби, Тристан.

— Я недавно садился за пианино, — ответила фигура после минутного раздумья. — Очевидно, не в этой анатомической форме. Но мои руки сами потянулись к клавишам, и я, спотыкаясь, начал играть позднего Рахманинова. До этого я едва помнил, что умею играть.

— Вот тебе и процедурная память. Мало что проникает в наш мозг так глубоко, как запахи. — Сакура извлек кисти из раствора аммиака, понюхал их, прежде чем начать вытирать тряпкой. Он задавался вопросом, почему аммиак всегда вызывает у него меланхолию, отягощает чем-то, что он не может точно определить.

— Тебе не обязательно прерываться из-за меня, — сказал Тристан, подходя ближе. Как и Сакура, он принял анатомию кентавра, что, безусловно, было наиболее практичным решением для преодоления сочетания высокой гравитации и ненадежной опоры на Титане.

— Я закончил, — сказал Сакура со вздохом покорности судьбе, отходя от мольберта. — В любом случае, все прошло не очень хорошо. Есть ли какая-то причина, по которой ты пришел сюда, Тристан?

— Нет закона, запрещающего встречаться со старыми друзьями, не так ли?

— Если бы только это было так.

— Мы оба пришли, — произнес второй голос, более высокий и мелодичный, чем первый. С низкого склона замерзшего метана опустилась прозрачная сфера, внутри которой парил крылатый ангел [средняя температура поверхности Титана составляет 98 К (-179 градусов по Цельсию), а метан плавится при 90 К (-183 градуса по Цельсию) и не обязательно находится там в твердом состоянии, разве только в более холодных уголках. Якобы используемый Сакурой для отмывания кистей аммиак плавится при 195 К (-78 градусов Цельсия) и на поверхности Титана должен находиться в твердом виде, а не в жидком.].

— Боже мой, — сказал Сакура с легким удивлением. — Мне следовало бы догадаться, что Тристан пришел только в качестве части двойного представления.

— Если твои друзья не могут вмешаться в трудную минуту, какой от них толк? — Сфера Джедды приземлилась рядом с Тристаном. Они действительно были старыми друзьями; он знал обоих по меньшей мере четыреста лет, пережил приключения, бурные времена, радости и горести и больше анатомических изменений, чем кто-либо из них мог сосчитать. Где-то в своих размышлениях он упустил подробности того, как они познакомились, но сейчас это вряд ли имело значение для него; достаточно было того, что они втроем нравились друг другу (хотя время от времени проверяли границы этого союза) и у них было много общего опыта.

Джедда рассматривала полотно, медленно покачивая головой. Череп у нее был маленький и гладкий, по своей структуре напоминающий птичий. Ее тело было прозрачным, а нервная система была заключена в слои полупрозрачной анатомии, а ее крылья, испещренные прожилками и окрашенные в разные цвета, были сложены сами по себе.

— Это твое представление о композиции, Сакура? С этой горой все не так. Ты поместил ее слишком далеко.

— Очевидно, никто никогда не рассказывал ему о правиле третей, — доверительно сообщил Тристан, приложив ладонь ко рту.

— Это метановый айсберг, а не гора. Послушайте, я рад видеть вас обоих, правда рад. Но можете забыть о своих попытках отговорить меня от моего решения.

Джедда придвинулась поближе к полотну. — Вижу, ты снова включил ее в картину?

— Ее? — спросил Тристан.

— Свою безымянную наблюдательницу. Женщину, которую он помещает в каждый из своих пейзажей, как будто не может смириться с тем, что композиция стоит особняком.

Тристан склонил голову набок, оценивая холст. — Полагаю, краски не так уж плохи. Не стоит быть к нему слишком строгими. Не так-то просто достать краску для работы в такой мороз.

Сакура начал отвинчивать винты, удерживающие мольберт. — Теперь, когда искусствоведы высказали свое мнение, можем ли мы согласиться, что порог срабатывания двери — это только мое дело?

— Он слишком низкий, — сказал Тристан.

— Один на тысячу? Не будь таким лицемером. Ты сам столкнешься с трудностями похуже, когда будешь скакать по скалам. То же самое и с Джеддой, с ее полетами.

— Это другое дело, — сказала Джедда. — Тристан сам выбирает спорт, так же как я выбрала полеты. Существует риск, который мы оба стараемся свести к минимуму, и это цена, которую мы платим за удовольствие. Но ты приказал двери убить тебя.

— Вы спорили с Сарторио таким образом, когда он установил свой порог в десять раз ниже моего?

— Нет, — сказал Тристан. — Но мы должны были это сделать. Не проходит и дня, чтобы я не скучал по нему.

— Я тоже, — сказала Джедда. — И мы не собираемся повторять одну и ту же ошибку дважды.

— Она права, — сказал Тристан, помогая ему собрать принадлежности для рисования. — Сними настройку, Сакура. Это всего лишь временный этап. Ты скоро это преодолеешь и поймешь, что жить еще есть ради чего.

— А если я этого не сделаю?

— Ты на самом деле не убежден, — сказала Джедда. — Ты не стал бы рисовать, если бы не считал, что есть причина продолжать.

— Ты не понимаешь, — сказал Сакура.

— Чертовски верно, что нет, — ответил Тристан.

— Я старше вас обоих. Это ясно из моих воспоминаний, которые я просеял. Я помню фрагменты истории, о которых вы двое только читали. Аргосцы. Города на Венере. Волшебники перемен и Великие доминионы. Дело в том, что я увидел и сделал больше, чем кто-либо из вас, и начал ощущать границы возможного. — Сакура закончил упаковывать холст, защищая все еще незатвердевшую краску. — Нервная система человека способна переваривать не так уж много вариантов восприятия. Я никогда не хочу скучать. Мне пока не скучно, но чувствую, как скука преследует меня, и я не собираюсь давать ей шанса наверстать упущенное.

— Мы должны отговорить тебя от этого, — настойчиво сказала Джедда, подаваясь вперед. — Мой летный турнир на Юпитере состоится через шесть месяцев — именно по этой причине я пока сосредоточусь на этой анатомии, чтобы получить преимущество над Мэйликом. Но до этого мы можем опять показывать тебе достопримечательности — чтобы выбить из колеи.

— Это больше, чем рутина.

— Это мы еще посмотрим, — сказал Тристан, хлопая в ладоши. — Тебе просто нужно позволить своим друзьям позаботиться о тебе. Все решено, старик, ты наш до самого Юпитера!

— Ничего не решено! — воскликнул Сакура, но с раздраженным добродушием человека, прекрасно понимающего, что он проигрывает в споре.

Его друзья переглянулись. Тристан ударил копытом о поверхность. Джедда расправила свои прекрасные крылья, на которых сверкнули грани пастельного цвета. — Мы обратим тебя, — сказала она с яростной убежденностью. — Пойдем с нами, и ты запомнишь, что жизнь стоит того, чтобы жить до последней горькой капли.

Джедда просунула руку сквозь мембрану своего экскурсионного пузыря и коснулась панели назначения с левой стороны двери. От ее прикосновения на черной поверхности двери засветились цветные узоры и символы, которые расплывались, пока она быстро просматривала меню. Миры, карликовые планеты, спутники, мелкие небесные тела мелькали мимо со все ускоряющейся скоростью.

Сакура, стоявший в нескольких шагах позади, вежливо отвел взгляд. Он согласился побаловать своих друзей.

— Вот, — сказала Джедда, убирая руку и откатываясь назад. — Это закрыто на следующие три перехода.

— Ты знаешь, куда мы направляемся? — Сакура спросил Тристана.

— Вообще-то, это была моя идея — момент был слишком удачный, чтобы сопротивляться. Но Джедда одобрила, и теперь она может выбрать следующую. — Тристан ободряюще положил руку ему на плечо. — Не волнуйся, старик, я не причиню тебе ничего слишком уж странного.