Горячее лето 42-го

Пока Зиновьев расписывал, какие мы надежные и здоровские парни, младший политрук сначала смотрел на нас удивленно и недоверчиво, затем в глазах его заблестели отчаянно-озорные искорки. Вот он — комсомолец-доброволец! Вот он — настоящий, живой энтузиазм! "Сейчас, похоже, воспитывать начнет, по горячим следам!" — мелькнула в моей голове дурацкая мысль. Ну и точно, я оказался прав!

— Это же очень здорово, товарищи! Просто замечательно! Про вас нужно написать заметку в нашу дивизионную газету! Ну а то, что вы в схватке с коварным врагом не растерялись, не дрогнули, все это, вам ребята, обязательно зачтется, я обещаю! Хорошо, что вас к нам, в разведку, определили. Коллектив у нас небольшой, но боевой и дружный. Комсомольцев правда маловато, но теперь, как говорится, нашего полку прибыло! Кстати, кто мне скажет, сколькими орденами и за что, награжден Ленинский комсомол?

Да. Это был вопрос на засыпку. В наше время, орденов у комсомола насчитывалось пять или шесть, точно не помню. А сколько их было в 1942 году, хоть убей, не знаю. Пауза затягивалась, нужно срочно как-то выкручиваться. Вот ведь, младший политрук, подловил-таки! Смотрит на нас своими честными-пречестными голубыми глазами и ждет ответа. " — Как же так? Ай-яй-яй! Не знать таких простых и всем известных вещей! Стыдно, товарищи! А еще комсомольцы!", — как бы говорит его взгляд. Прямо совестно стало, за свою политическую безграмотность.

Я уже хотел было сослаться, по привычке на контузию. Мол, тут — помню, тут — не помню, и все такое, но помощь пришла с неожиданной стороны. Выручил Витька:

— Первым — орденом Красного знамени, Ленинский комсомол был награжден в 1928 году, за боевые заслуги в годы Гражданской войны. Вторым — орденом Трудового Красного знамени, комсомол наградили в 1931 году, за проявленную инициативу в деле ударничества и организации социалистического соревнования, обеспечившее успешное выполнение планов Партии и правительства в первой пятилетке.

" Вот, дает! Шпарит, как по-писанному!" — обрадовался я. Но увидев, что Витька не собирается останавливаться на достигнутом, набрал побольше воздуха и уже открыл рот, чтобы продолжить свой увлекательный доклад, у меня мелькнула совсем другая мысль: " — Все пропало! Сейчас этот чудик выложит по простоте душевной все, что ему известно о комсомоле и его наградах, вплоть до наших дней. В общем, выдаст нас "с потрохами" ".

От волнения у меня даже лоб слегка вспотел, и по спине побежали мурашки. В горле запершило, я громко прокашлялся, тем самым пытаясь предупредить Витьку, чтобы он чего лишнего не наболтал.

Смирнов же, с явным удовольствием уставился на нашего товарища, очень складно излагающего про боевые и трудовые заслуги комсомола. А я с ужасом ждал, что вот сейчас этот "активист", Витя Хлебников, завершит свой рассказ тремя орденами Ленина и орденом Октябрьской революции. Но вновь, помощь пришла, откуда не ждали. Зиновьеву, видимо, надоело слушать это "Что? Где? Когда?", и он решил прервать на время эту увлекательно-познавательную викторину:

— Товарищ Смирнов! Имейте же вы совесть, в конце концов! Они и так уже сегодня натерпелись, с непривычки. И вообще, нам не мешало бы привести себя в порядок, обмыться, переодеться. Меня, допустим, в санвзводе перевязали по-человечески, а вот Андрея, тезку вашего, — он указал на меня, — тоже зацепило сегодня. Так что, нужно обязательно повязку сменить, думаю, с этим мы сами справимся. Да и голодные все, порубать бы не мешало. А вы сразу, с комсомольскими делами навалились.

— Ну, хорошо же ведь товарищ ответил! Подучим немного, проведем среди бойцов воспитательную работу, и вот, почти готовый помощник мне. А то я бьюсь тут, один, как рыба об лед, — ответил ничуть не смутившийся Смирнов. Он прошелся перед нами по землянке с задумчивым видом, затем, словно очнувшись от сна, посмотрел на нас так, будто только сейчас увидел и сказал:

— Ну что же вы застыли, словно неживые? Располагайтесь, ребята, чувствуйте себя как дома! Товарищ сержант, покажите бойцам свободные места. Мойтесь, приводите себя в порядок. В общем, отдыхайте, пока командир не вернулся.

Насчет 'отдыхайте', это Смирнов хорошо сказал, и долго уговаривать нас ему не пришлось. Места в землянке достались, скорее всего, от тех разведчиков, что погибли сегодня, и было как-то немного не по себе. Какое-то странное, гнетущее душу предчувствие проскочило на миг в моей душе, но в принципе, человек я все-таки не суеверный, поэтому, стряхнув невеселые мысли, стал устраиваться на новом месте. Свалив на свободные нары наше имущество, мы бодрой рысью заторопились вслед за сержантом на озеро, или протоку — кто их тут разберет! После такого сумасшедшего дня, помыться следовало обязательно. И для чистоты, в смысле гигиены и так вообще, для бодрости духа.

Охлынулись по-быстренькому. Сверху водичка была что надо, нагрелась за день, как парное молоко, а вот пониже колен, аж ступни сводило, до того холодная оказалась, видимо, родники под берегом бьют, но настроения нам это нисколько не испортило. Наоборот, взбодрились, как следует и всю дневную усталость как рукой сняло.

Хорошо, однако! Словно и нет на свете никакой войны, но это чувство было весьма обманчивым. Война, время от времени, все-таки напоминала о себе, то отблеском осветительных ракет, на занятом противником берегу, то длинной пулеметной очередью, где-то справа, ниже по течению. В темном ночном небе снова, низким басом прогудели бомбардировщики. Я по звуку определять не могу, не специалист еще, 'наши' самолеты пошли или немецкие, но Зиновьев объяснил авторитетно, что это 'фашистская сволочь' возвращается с бомбежки и даже марку этой 'сволочи' назвал — 'Ю-88'. Спорить не буду, все-таки Михаил — товарищ опытный, не первый год воюет, поэтому не доверять ему, было бы глупо с моей стороны.

После купания, в землянке, пока товарищи мои переодевались, Зиновьев перевязал мне руку чистым бинтом, не забыв положить на рану лист подорожника. Говорят — помогает. Пока я натягивал чистое белье, меня снова посетили какие-то дурацкие мысли, из разряда заупокойных. О том, что русские воины, одеваются во все чистое, когда предстоит тяжелый бой, и возможность остаться в живых, катастрофически стремится к нулю.

' — Вот же пропасть, какая! Хватит думать о всякой чепухе, возьми себя в руки! — как мог, старался я подбодрить себя, чтобы выбросить из головы всякие глупые мысли. — Ясное дело, что рано или поздно умрем мы все, но каждый — в свое время, в своем месте и по индивидуальной причине. И причин этих, в данном месте и в данное время, хоть отбавляй! Можно, к примеру, попасть под бомбежку или минометный обстрел. Или пресловутая шальная 'пуля-дура'. Да мало ли, каких еще сюрпризов приготовила война простому человеку в солдатской одежке! За ней не заржавеет! Приходит старушка в белом саване, берет тебя своей костлявой ледяной рукой за горло и тут уж отказываться как-то некультурно. Она говорит тебе: ' — Пошли!', и ты идешь за ней следом. Молча и покорно. Да! Что за хреновина нынче в голову лезет? Выспаться нужно срочно, это все нервы шалят. А так-то, если подумать хорошенько, за правое дело и помереть не страшно. По-глупому не хочется пропасть. Вот в чем штука!'

Переодевшись, мы втроем вместе с Михаилом решили отправиться в соседнюю землянку. Все-таки нас там народ заждался. Смирнов же, остался дежурить у телефона, опять погрузившись в комсомольскую 'бухгалтерию'. Уходили мы на озеро, он писал, пришли, переоделись, собрались уходить, а он по-прежнему, продолжал заниматься своими делами, не обращая на нас абсолютно никакого внимания. У порога Зиновьев обернулся:

— Товарищ лейтенант! Пойдемте с нами.

Комсорг, не отрываясь от бумаг, коротко бросил в ответ:

— Немного осталось. Позже подойду. Пришли мне кого-нибудь на телефоне подежурить.

— Хорошо, — сказал сержант, — я сейчас Шмакова озадачу. Он, кажется, свою норму на сегодня выбрал.

* * *

В блиндаже разведчиков было ужасно накурено. Действительно — хоть топор вешай, честное слово! Обстановка внутри помещения была такая же, как и в том, откуда мы только что явились, только стол — длиннее и стоял он, почему-то не вдоль, а поперек. За столом, у дальней стены — лавка. Местный интерьер дополняли висящие на стене автоматы, плащ-палатки и вещмешки, некое подобие оружейной пирамиды в углу, а также Игорь Шмаков, сидящий по-турецки на своем месте и старательно пришивающий оторванные пуговицы к вороту гимнастерки. Остальные разведчики, в ожидании предстоящего мероприятия, старались расположиться как можно поближе к накрытому столу. У них уже давно все было приготовлено, ждали только нас с Михаилом, да лейтенанта Александрова. Перед нашим приходом бойцы, видимо, что-то бурно обсуждали, но когда мы вошли, разговор внезапно оборвался. Все уставились на нас, как будто в первый раз увидели, продолжая нещадно дымить своими самокрутками.

— Так! — нарушил тишину Зиновьев, — Кончай смолить в помещении! Накурили тут, понимаешь, дышать нечем! Все у вас готово?

— У нас-то, давным-давно все готово, — недовольный чем-то, буркнул из своего угла Шмаков. — А вас вот, не дождешься! Да еще и лейтенант где-то застрял.

— Ты поговори у меня! Разговорчивый какой нашелся! — раздался суровый голос сержанта Тимофеева, — Расскажи лучше, кто это тебе пуговицы с корнем повыдирал? Ну, что молчишь, как воды в рот набрал? Вот отправлю тебя сейчас в дозор, на реку, там намолчишься вдоволь!

— Всегда у вас так! Как за языком сходить — Шмаков, в дозор — Шмаков, достать чего-то нужно — опять Шмаков! Что я такого сказал-то? — от всей души возмутился Игорь. — Я свою смену честно отдежурил и вообще, товарищи, очень кушать хочется.

— Я тебя последний раз спрашиваю! — повысил голос Тимофеев. — С кем и где ты успел поцапаться? Отвечай сейчас же! Говорил я Александрову, зря он тебя перед начальством выгораживает. Хлебнет он еще из-за тебя лиха, помяните мое слово! Молчишь? Ну и ладно. Собирайся, значит в дозор, друг ситцевый, если не желаешь с нами по-хорошему разговаривать!

— Отставить дозор! — возразил Зиновьев. — Я ему другую, непыльную работёнку подыскал.

Шмаков быстро понял, что отказываться от предложения замкомвзвода, в его положении на данный момент, было бы, по крайней мере, глупо. Взволнованным голосом Игорь пообещал:

— А я что? Я ничего. Если что, вы же знаете, товарищ сержант, я всегда готов!

К чему он там был готов, мы так и не узнали, потому что Михаил вытянул вперед ладонь, как-бы стараясь остановить поток Шмаковского красноречия, спокойно так сказал:

— Ты, вот что. Руки в ноги и дуй к Смирнову. Подежуришь пока на телефоне, — и видя, что Шмаков собрался что-то возразить, добавил, повышая голос. — Ты, Игорек, на сегодня 'наркомовскую' норму даже перевыполнить умудрился. Посмотришь — вроде неплохой боец, разведчик, можно сказать — отличный! Цены бы тебе не было, если б не это дело, — и Зиновьев щелкнул себя пальцем по горлу. — Ты ж ведь до войны, насколько мне известно, стахановцем был, работал, стало быть, ударно. Что же ты наш взвод теперь позоришь? Подрался ты с кем или как?

— Да никакой он не стахановец, он у нас — стакановец! — вставил в речь сержанта кто-то из разведчиков. — Большой специалист по стаканам!

Раздался дружный хохот и под его раскаты, немного смущенный Шмаков, стал быстро натягивать починенную гимнастерку.

— Вы не очень-то радуйтесь! Вот нагрянет сейчас начальство, тогда и насмеетесь вдоволь!

С этими словами он направился к выходу, но его остановил Тимофеев, которому не давала покоя одна мысль.

— Ты, Шмаков, зря обижаешься на нас. Мы для твоей же пользы тебя воспитываем.

— Что я вам, школьник что ли? Воспитатели, тоже мне, нашлись.

Тимофеев не отставал:

— Ну, если ты не школьник, тогда расскажи нам, друг любезный, кто тебе пуговицы оторвал. А то, что ты начальством грозишься, так это ты зря. Лейтенант наш, он хоть и начальство над нами, но человек хороший и наказывать, за просто так, никогда не станет.

— А я не про лейтенанта нашего вам толковал. Это, между прочим, к моим пуговицам непосредственное отношение имеет. Я же начал рассказывать, а вы — гы-гы-гы! Ну, смейтесь, смейтесь! Мне эти пуговицы, если хотите знать, капитан особист, из штаба фронта, открутил! Вот! Вернее не сам он, а один из двух сержантов, что при нем находились. Здоровые такие ребята. Так что, продолжайте веселиться, а я пошел. Некогда мне тут с вами лясы точить.

Улыбка застыла на лице у Тимофеева и, после слов Шмакова, начала постепенно сходить, уступая место выражению глубочайшего недоумения.

— Постой, постой! Какой капитан, из какого штаба? Откуда он тут взялся? Мы с Зиновьевым, час еще не прошел, как от нашего начальства вернулись, так не было никакого разговора, ни про какого капитана, тем более из штаба фронта. Хотя....

Тут он сделал небольшую паузу, поскреб пятерней затылок, после чего глубокомысленно изрек:

— Начальство, на то и начальство! Оно перед нами отчитываться не обязано!

Пока Тимофеев все это говорил, Шмаков, думая, что 'лекция' окончена, собрался тихонько проскользнуть на выход. Но, не тут-то было. В разговор вступил Зиновьев и продолжил 'пытать' незадачливого искателя приключений на свою 'пятую точку'.

— Шмаков, подожди немного! Ну-ка, четко, внятно и по порядку! Где ты встретил это 'начальство', кто они такие и чего от тебя хотели? Как выглядели? Документы предъявляли или нет?

— Как выглядели? Обыкновенно. Капитан и два сержанта. Темно было, я особо не приглядывался.

— Постарайся вспомнить, Игорь. Может, спрашивали они тебя о чем-то? Фамилии какие-нибудь называли? Чем вооружены были?

— Ну, сержанты, оба с автоматами. Говорю же, здоровые такие лбы. Кстати, у капитана тоже автомат на плече висел. О! Вспомнил! Все трое с вещмешками. Я еще подумал тогда, зачем капитану-то с таким баулом таскаться? И еще, один из сержантов, похоже вологодский. По крайней мере, мне так показалось. Фамилий никаких не называли. Угораздило же меня попасться им поперек дороги! Спрашивали о чем? Как к штабу пройти.

— И ты им, вот так вот, первый раз увидев, все и выложил?! — вскричал Тимофеев.

— Да что я, совсем дурной что ли? Нечего было меня за шиворот так хватать! Пусть им теперь кто-нибудь другой дорогу показывает. Я их в сторону кухни отправил. Побродят немного в потемках, а там может, кто и подскажет. Одна беда, — вздохнул Шмаков, — на глаза мне им теперь, попадаться никак нельзя. Как бог свят, влетит от этого капитана на всю катушку! Уж больно он суровым мне показался.

— Да, дела! — удивлено протянул Тимофеев и вопросительно посмотрел на Зиновьева. Тот молчал, явно о чем-то задумавшись.

— Товарищ сержант! Я еще вспомнил! — память у Шмакова постепенно просветлялась. — Они еще спрашивали, как пройти к санчасти. Хотя на больных эти трое, вовсе непохожи.

Вот тут и до Зиновьева что-то начало доходить, и он хотел сказать нам нечто важное, но в этот самый момент, нечто важное нам сообщил комсорг Смирнов. Он влетел в землянку как ураган и прокричал команду: