Мандаринка на Новый Год

Глава семнадцатая, в которой Николай страдает и работает, а Любовь — работает и страдает.

Ник всегда считал, что потеря аппетита и бессонница на нервной почве — либо фантазии впечатлительных барышень, либо признаки конкретно запущенного невроза. А теперь на своей шкуре ощутил все прелести этой "фантазии".

Он вкалывал как проклятый. Задерживался на работе. Подгребал все дежурства, какие только были. На работе еще как-то удавалось поспать, как ни странно — несмотря на то, что будили и дергали. Но дома — дома он стал спать совсем плохо. Вот вроде бы и устал, и глаза уже слипаются, а стоит только коснуться головой подушки — и все. Кино включают, блин!

Он впервые вынужден был расписаться в собственном бессилии. Что собственной голове, собственным мыслям не хозяин. Потому что думать о случившемся смысла не было. Но не думать не получалось. И это были даже не мысли. Это было мучительное осознание собственной потери.

Люба не отпускала его даже в беспокойных, рваных снах. Ему снилось. Она, обнаженная, с капельками пота над верхней губой, с закрытыми глазами. Выгибается, постанывает. Под другим. Чужие руки накрывают идеальную грудь. Чужие губы целуют.

Он просыпается посреди ночи с бешено колотящимся сердцем. И так хочется сказать себе: "Успокойся, это всего лишь сон". Но — нет. Это не сон. Это, мать твою, правда! Он встает, идет в ванную комнату, умывается холодной водой. Потом на кухню, бутылку минералки из холодильника. А после не может уснуть до утра, и ненавидит и презирает себя за эту слабость, за то, что на поверку оказалось, что у него вместо нервов — вареные макароны. Никогда бы не подумал, что такое может быть с ним. Что вообще такое — бывает. В реальной жизни.

В конце концов, это не могло не сказаться на работе. Владимир Алексеевич прямо спросил, в чем дело, и не дать ли Нику пару дней отгулов. Нина Гавриловна тоже деликатностью не отличилась.

— Николай, а я тебя предупреждала. Вот что ж вы за люди — молодежь? Никогда не слушаетесь старших! Вот говорила я — не для тебя она? Говорила. А теперь вон на тебя смотреть тошно. Такого парня... Эх...

У него нет сил даже спорить, оправдываться, огрызаться. Молча смотрит в окно. Хмурый, мрачный ноябрь за окном. И пироги с капустой совсем невкусные.

С этим надо что-то делать — если уже работа начала страдать. Ему ошибаться нельзя никак. Спросил у отца, что лучше принимать от бессонницы — золпидем или нитрозепам. В ответ получил подзатыльник и совет: "Водку!". Мысль о спиртном вызывала отвращение, а вот отеческая длань оказала все-таки терапевтическое действие. Стыдно стало. Ну, надо же как-то справляться с собой. Не пацан уже. Ну, наломал дров. Ну, получил по заслугам. Жизнь на этом не кончилась. Хотя вот в данный момент кажется, что именно кончилась. Надо за что-то цепляться. Работа. У него есть работа. Его слабости не должны на ней отражаться. Спустя две недели он снова смог нормально спать. А вот аппетит так толком и не вернулся.

_______

— Любка, прекращай мне ребенка баловать!

— А кто балует?

— У него этих тракторов уже столько, что складывать некуда.

— Ну, нравится же Ванечке, — Люба рассеянно смотрит на племянника, увлеченно исследующего новую игрушку. Берет чашку с чаем, но, так и не отпив из нее, ставит на стол. Рассеянность и задумчивость заметны невооруженным взглядом. Как и роскошный браслет на запястье. И Надя решается спросить.

— Красивая вещь. Можно посмотреть?

— Да, конечно, — Люба расстегивает замок и протягивает сестре браслет. Но у Нади странное чувство, что эту вещь хозяйка выпускает из рук крайне неохотно.

Надежда защелкивает браслет на собственном запястье — на ее руке он сидит так же хорошо, как и на Любиной. Поворачивает руку из стороны в сторону.

— Красота какая. Это кто же тебе такие дорогущие игрушки дарит?

— А они именно дорогущие? Я не очень в этом разбираюсь, ты же в курсе. Это ты у нас ювелирный магнат стараниями Вектора.

— Нууу... — Надя с видом профессионального ювелира прищуривает глаза, разглядывая украшение на собственном запястье. — Две — две с половиной тысячи, думаю.

— То есть, это... бижутерия?!

— Ну, мать, ты даешь... Две с половиной тысяч евро!

— ЧТО?! Сколько?!

— Ну, в этих пределах. Я же говорю — дорогой подарок. Люб, надеюсь, ты понимаешь... Не хочу тебя учить жизни, но если ты принимаешь такие подарки от мужчины — то ты даешь ему определенные надежды. И берешь на себя определенные обязательства.

У сестры дрогнули губы, подбородок. Но Люба ничего не сказала в ответ. А Надя не смогла удержаться.

— Любашик, кто он?

— Неважно.

Обидно такое недоверие от сестры. Тем более что сама Люба в свое время оказалась осведомлена о сердечных делах Нади едва ли не лучше самой Нади.

— Это Ник, да?

Сначала ей кажется, что Люба не ответит. Но та произносит, тихо, отвернувшись и глядя в окно:

— Да. Только я не хочу об этом говорить. Не сердись, Надюш. И верни мне мой браслет, пожалуйста.

_______

— Витя, ты представляешь?! Это все-таки Ник!

— Что — Ник?

— Ну, Ник и Люба!

— Офигеть... Как они так вляпались-то... друг в друга... Я их не могу представить вместе.

— Знаешь, — Надя задумчива. — А я могу. Если у них все... по-настоящему.

— Не знаю, как у них там, но Колька в последнее время или отмалчивается, или психует.

— А Люба грустная. Блин... Как бы им помочь?

— Никак. Двое дерутся — третий не мешай. Полезем — только хуже сделаем.

— Ну, жалко же дураков.

— Да кто ж спорит. Жалко.

_______

В какой-то момент Люба поняла, что она опасно привязывается к Егору. И что это чревато новыми потрясениями — для него, в первую очередь. Но без его мастерской жить уже не могла. И что делать? А решение оказалось простым — как в детстве. Если не знаешь, что делать — иди к папе. Папа все знает.

Она скрывала от родителей свое увлечение стеклодувным делом. Не могла объяснить, почему. Придумывала какие-то несуществующие мероприятия, встречи, оправдывая свое почти ежедневное отсутствие дома до позднего вечера. А когда наконец-то созналась отцу, поняла, какой была дурочкой. У папы совершенно счастливые глаза, в которых ни тени упрека или непонимания, а только радость и гордость за ребенка.

— Ты ж моя умница! — отец притянул ее за голову, поцеловал в висок. — Когда покажешь?

— Принесу что-нибудь из своих поделок, они в мастерской у Егора, — она прижимается щекой к отцову плечу. — Знаешь, пап, мне так неудобно перед ним — я столько времени у Егора отнимаю, у него своих дел куча...

— Ну, так давай сделаем тебе собственную мастерскую, — отец ответил спокойно, как будто это было нечто само собой разумеющееся.

— А это можно?!

— Думаю, нет ничего невозможного для человека с интеллектом, — усмехается отец, поглаживая ее по голове. — И с определенными финансовыми возможностями.

— У Егора мастерская на базе химического факультета...

— У нас не факультет, конечно, но мы попробуем что-нибудь сделать, если тебе это нужно.

— Очень!

Мама отреагировала на открытие дома филиала стеклодувной мастерской гораздо более скептически, нежели отец.

— Доченька, ну зачем тебе это? Это же тяжело, опасно. Вон, уже один ожог на руке есть. Неужели ничего менее опасного нельзя выбрать?

— Моя дочь — художник, — Стас обнимает Любу за плечи. — И только сам художник определяет материал, с которым будет работать. Если моя дочь хочет работать со стеклом — значит, она будет работать со стеклом.

— Упрямые, — вздыхает Вера.

Именно сейчас Люба поняла, как ей повезло с родителями. На обустройство домашней мастерской у отца ушла неделя. Под это дело была выделена бывшая комната Нади. Папа проконсультировался по телефону с Егором в части требуемого оборудования, нашел все необходимое, купил, сам установил и подключил. Мама при виде баллонов с газом и кислородом покачала головой, понимая, что спорить бесполезно. И только увидев сильную струю ярко-голубого пламени в опасной близости от своей девочки, охнула. И тут даже Любины уверения в том, что она этим уже не один месяц занимается и знает, что делает, не помогли — мама два дня отпаивалась успокоительным. И предпочитала не заходить в комнату, когда дочь работает.

А Люба работала. Она была безумно благодарна Егору за все, что он для нее сделал. Но, лишь оставшись один на один со стеклянными заготовками и горелкой, она раскрепостилась по-настоящему. А у нее стало получаться такое... Такое, что даже Беркович присвистнул, когда она показала ему свою Жар-птицу.

— Люба, это здорово. По-настоящему здорово.

— Спасибо, — ей невероятно приятно. Слова Егора для нее много значат.

— Не хочешь выставить на продажу?

— Предлагаешь стоять на рынке? Налетай, не скупись, покупай живопись...

— Не обязательно. Можно попробовать...

— Эй, молодежь, — в комнату заглядывает отец. — Айда чай пить. "Прага" поспела.

Торт удался, чай ароматный, беседа ведется на приятные для Любы темы. И вдруг, неожиданно, отец портит все:

— Мне Глебадий втык тут дал. Сказал, заедет проверить, как я с кислородным баллоном обошелся. Историями страшными пугал.

— Но ведь это действительно опасно, — Вера Владимировна до сих пор не в восторге от Любиной с отцом затеи.

— Я сделал все, как положено, — парирует Стас. — Так что пусть приезжает, проверяет, бюрократ медицинский. Хоть один, хоть с Колькой. Мне стыдиться нечего — я все делаю на совесть, — тут Соловьев замолкает, недоуменно уставившись на толкающую его под столом ногой жену.

А у Любы резко пропадает аппетит и желание поддерживать разговор. Одно только имя. Колька. Ник. Звероящер. Любимый. Потерянный любимый. Он ее не простит. Никогда.

________

Работа не спасала — сколько бы ее ни было. Он стал спать по ночам, но проклятые картинки — они преследовали его и наяву. Кто бы мог подумать, что у него такое богатое воображение? Раньше вот Ник полагал, что у него оно отсутствует напрочь. Зато теперь с каким-то мазохизмом представлял. Ее. Любу. С другим. Обязательно в постели. Ей с другим так же хорошо, как было с ним? Или, возможно, тот, другой, дал ей то, что не дал он сам? От этих мыслей, от этих картин тошнило. Надо на что-то переключиться — работа не спасает.

Решил заняться мотоциклом. Снова наведался в гараж, но там быстро понял: своими руками починить не удастся — слишком сильны повреждения, повело раму, нужна сварка. Проще купить новый, чем ремонтировать этот. Хотя это же его боевой друг, и продавать на запчасти было обидно. Может быть, попробовать вернуть любимое "детище" к жизни? Но в любом случае, на ремонт денег сейчас нет — все ушло на... А Ник все равно не жалеет о сделанном. Может быть, хоть так она будет иногда его вспоминать?

Отбросив идею занять голову мотоциклом, Ник вдруг вспомнил о том, на что ему постоянно пенял Батюшко. О вопросе собственного жилья. А и в самом деле — может быть, пора уже валить из теплого родительского дома? Тем более, ему сейчас хотелось этого — чтобы было место, куда можно прийти и где тебя никто, никто не будет трогать, задавать вопросы и пытаться развлечь. Ник не страдал излишней гордыней и пошел за советом к человеку, который разбирался в рынке недвижимости куда лучше, чем он сам — к матери. В итоге его определили в хорошие руки — к специалисту по ипотечному кредитованию со сказочным именем "Аленушка" и обыкновенной фамилией "Елисеева". При непосредственном общении с Аленушкой Ник понял, как мало он еще в этой жизни повидал. Особенно в ее бюрократической составляющей. Теперь он стал гораздо лучше понимать шефа, который вечно ворчал на засилье бумажек. Ник все необходимые документы и справки переделывал раз по три, Аленушка, она же Алена Владимировна, терпеливо возилась с ним, как с малым дитем — ну, а как иначе, сама Юлия Юрьевна попросила помочь. Небыстро и неспешно, учитывая, что работу в отделении никто не отменял, но дело по получению ипотечного кредита, тем не менее, двигалось. И главное — он нашел, чем себя занять.

________

Стеклянная армия заполонила весь комод и понемногу стала стекать на пол. Какие-то фантастические цветочные композиции, нереальной красоты хрупкие деревья, горделивый красавец олень и смешной сердитый домовой. Егор просто тащился от ее последней работы — пары Деда Мороза и Снегурочки. Добрый Дед Мороз у Любы вышел нетрадиционно суровым, от переливов синего стекла так и веяло холодом — суровое зимнее божество, а не добрый дедушка. Под стать ему была и Снегурочка — не веселая внучка, а, скорее, дочка — вся в отца, только фигура более светлая, искристо-льдистая. Пара оставляла странное впечатление, странное, но завораживающее. Егор сфотографировал и через неделю заявил, что нашел покупателя. На Любино тщательно скрываемое недовольство только фыркнул.

— Учись расставаться с работами. Все, ты вышла из любителей. Будь профессионалом.

— Да какой из меня профессионал?

— Вот как первую работу продашь — так и станешь профессионалом. Ну, я забираю?

— Забирай, — со вздохом. — Но Жар-птицу не отдам!

— Если найду покупателя — отдашь.

— Нет! Егор, — почти просительно, — все что, угодно, но ее не отдам. Она... моя. Для меня.

— Ладно, — соглашается. — Ты работай, девочка, а мы там потом разберемся.

_______

Она гладит тонкий огненный гребень. Сама не может понять, чем ей так дорога эта работа. Она сделана качественно, это факт. Переливы — от темно-багряного через алый к трескучему оранжевому. Поднятые вверх крылья во всполохах застывшего пламени. Жар-птица. Феникс. Символ возрождения. И Люба так же, как феникс — когда-нибудь вернется к нормальной жизни. Сейчас она выживает.

______

Через какое-то время несогласие выразил уже отец.

— Любава, ну их уже скоро ставить некуда. Этак твое сказочное зверье скоро нас из дому выживет.

— Пап, ну Егор продает понемногу... Мне, наверное, надо просто перестать их делать в таком объеме. А я остановиться не могу, — Люба вздохнула.

— А что все Егор да Егор? Сама не можешь, что ли? Заниматься реализацией? Если это продается?

— Ой, пап, это не так просто. Этим, правда, надо заниматься. Я не хочу. Мне времени жаль. Я лучше... — она виновато потупилась.

— Кто тебя просит этим заниматься самолично? — удивленно спрашивает отец. — Есть такая штука, как Интернет. Открой свой интернет-магазин. От тебя ничего не будет требоваться. Почти. Только фотографии работ выкладывай.

— Да? Но я совсем не знаю, как сделать... такое.

— А тебе зачем знать? У нас есть для этого специально обученный человек — муж твоей старшей сестры.

— Витя?

— Витя.

— Нет!

— Почему? — отец удивлен. — Он в этом прекрасно разбирается.

Люба не может толком объяснить, почему. Наверное, потому что Вик — друг Ника. А она сейчас не хочет видеть вокруг себя ничего и никого, кто хоть как-то будет напоминать ей о нем.

— Ну, Вик же денег с меня не возьмет за то, что сделает этот магазин...