Поликсен вывез его с поля боя не в Орхомен, а в ту самую, как он выразился, "берлогу", где обитал все гоы от разрушения родного города до его восстановления Филиппом. Объяснил — спокойнее здесь.
Когда Андроклид уже сносно ходил (с палкой, но все ещё не оставляя надежды, что хромота со временем уйдёт), вместе с Поликсеном они побывали в Китинии, что в Дориде, ближайшем городе. Там, посидев в таверне, потолкавшись на агоре, последние новости узнали. Нерадостные новости. Не было теперь у Андроклида родины. А что было? Говорят, Кратер ушёл в Эпир, к царю, которому все они присягали.
Куда ещё идти? Некуда.
Не знал македонянин, как спасителя отблагодарить, карманы пусты, да и не взял бы тот денег. Допытывался Андроклид:
"Какую службу сослужить тебе, дед?"
Тот только отнекивался.
"Какую службу? Иди уж, парень, живи лучше, чем я. Не прячься в нору, до последнего за родину бейся".
Андроклид открыл глаза и потянулся. Отдохнул малость, пора и дальше путь держать.
Не найдя другого способа выразить признательность, он, как смог, помог старику подлатать обветшавшую хижину. Измучившись за зиму ожиданием, он рванулся в дорогу, едва началось таяние снегов. Отговаривал его Поликсен обождать, да без толку. Махнул рукой, благословил. Выбранил дурака, рассыпающегося в благодарностях, за пустословие. Простились.
Ушёл Андроклид в Эпир. В сущности — куда глаза глядят. В антестерионе пересёк всю Этолию, дошёл до реки Ахелой, её берегом спустился до устья Инаха и пошёл вверх по течению. Незаметно пересёк эпирскую границу. Собственно, не было её, границы-то. Просто местные племена знали, что гора, под которой живут эвританы — это Этолия. А следующая принадлежит долопам — там Эпир. Размытый рубеж.
Поликсен дал македонянину в дорогу кое-каких припасов, но тот берег их, рыбу ловил, силки ставил. Временами встречал Андроклид местных. Они не пытались вредить ему, кто станет опасаться хромого. В некоторых селениях даже встречали, как гостя, доброжелательно, узнав, что он македонянин. От воинского снаряжения у него остался льняной панцирь со вшитой бронзовая бляхой, звездой Аргеадов. Кормили, плату не спрашивая. Заметил Андроклид, что к македонянам здесь отношение сочувственное. Никакого злорадства. Филипп уж точно доброго слова от эпиротов не заслужил, но то дело царей, а простой люд наслышан, что македоняне теперь союзники, привели войско, присягнули и Александру, и наследнику его. Царь многих в стражи границ определил. Не погнушались, служат.
Вот эту стражу и посчастливилось встретить Андроклиду. Он некоторое время колебался, куда идти. Берег Инаха привёл бы его в эпирскую Халкиду, но сердце подсказывало, что встреча со своими более вероятна в Додоне. Пошёл в Додону. Добрые люди путь указали.
До столицы царства по прямой уже недалеко было, орёл за пару часов долетит, если не меньше, но человеку ползти по дороге, петляющей в ногах гор — два дня. Хромому Андроклиду — все три.
Из-за ближайшего поворота донеслось лошадиное фырканье. Андроклид не удивился. Здесь, в срединных долинах, довольно многолюдно, селений побольше, чем в Долопии. На дороге показались люди. Десятка два. Вьючная невысокая лошадка, ведомая в поводу, пара мулов. Все люди с оружием, с походным скарбом. Щиты на плечах или за спинами, шлемы на ремнях подвешены к поясам, на головах македонские береты-каусии.
Давно уже ждал Андроклид этой встречи, а как случилась, так и встал столбом, дар речи потерял. Откинул полу плаща, прикрывавшую голову.
Передний из македонян озадаченно замедлился, пристально всматриваясь в бородатое лицо Андроклида. Тот стоял и улыбался, дурень дурнем. Предводитель воинов вдруг столкнул с плеча на землю щит, выпустил копьё. Неуверенно шагнул вперёд, раз, другой. И, вдруг, побежал.
— Брат! — Неандр орал, как умалишённый, — Андроклид! Живо-о-о-й!
Хрустнули кости. Воскресшего мертвеца мигом окружили радостно гомонящие товарищи, среди которых знакомцев почти половина. Андроклид уже не мог сдерживать чувств и беззастенчиво размазывал Слёзы и сопли по плечу Неандра.
Эфес
— Смотри, смотри, кто здесь прогуливается! Зевс-Вседержитель, да это же Лисипп! Эй, Лисипп, радуйся! Какими судьбами ты здесь?
Высокий, солидного вида муж, одетый в белоснежный гиматий, украшенным чёрным меандром по краю, повернулся на зов.
— Ба! Кого я вижу! Апеллес! Ты что же, только сошёл с корабля?
Лисипп из Сикиона, известный скульптор, неспешной походкой шествовал по пирсу, праздно разглядывая купеческие суда, а окликнувший его человек, художник, знаменитый на всю Элладу, следил за тем, как пара дюжих рабов стаскивала по сходням внушительный сундук. Узнав и приветствовав знакомца, он мигом забыл про свои дела.
— Как видишь. Но вот уж никак не мог ожидать, что первым человеком, кого я встречу в Эфесе, окажешься ты, почтенный Лисипп! Я слышал, ты на Эвбее.
— Кто мог такое выдумать? И в мыслях не было ехать на Эвбею, что я там забыл?
— Значит, ты остался с Антигоном? Признаться, я удивлён. Тебя же столько связывало с македонским двором.
— Верно, с двором Филиппа и Александра. А Парменион, Антипатр... До них мне не было дела и тогда, теперь же, когда оба они лишь тени в Аиде — и подавно.
— А знаешь, что говорят в Афинах про поход Антигона?
— Уж догадываюсь, что ничего хорошего.
— "Разбойничий набег шайки авантюристов".
— Что, до сих пор так говорят?
— До сих пор.
— Остаётся лишь посочувствовать Демосфену. Полагаю, ему все труднее дурить головы гражданам афинским столь неумной пропагандой. Нет, дорогой друг, Антигон вовсе не главарь шайки разбойников. Он — истинный вождь! Я несказанно благодарен богам, что мне выпал жребий жить в это славное время. Мы живём в эпоху титанов! Череда несчастливых событий пресекла нить судьбы многих славных мужей, способных вырвать Элладу из болота междоусобиц и повести к великой цели. Ификрат, Филипп, Александр мертвы, но смотри, поход продолжается! Другие люди мгновенно занимают место павших, а это значит, нет никакой случайности в успехах македонян. Случайностью было возвышение Фив при Эпаминонде, но сейчас любой из друзей покойного царя способен продолжить его дело. И продолжает. Как мне не быть в такой момент в первых рядах тех, кто несёт свободу эллинам? Как не запомнить их лица, не запечатлеть на века в бронзе? Иметь возможность и пренебречь ею — кощунство. Поэтому я здесь. Что же привело тебя?
Апеллес улыбнулся.
— Ты, верно, не знал — я ведь родился в Эфесе. Много лет назад уехал в Афины, сейчас же, когда моя родина сбросила с себя оковы персидского рабства, я поспешил увидеть её, обновлённую. Признаться, я тоже хотел было ехать в войско Александра, но горестные вести с Граника, последовавшая война с Антипатром, остановили меня.
— Неужели ты расстался с Фриной? Или она все же последовала за тобой?
— Увы, Мнесарет стала слишком капризной и совершенно невыносимой. Она не пожелала путешествовать со мной. Мы расстались. Но я приехал не один, — Апеллес повернулся и поманил невысокую девушку в длинном ионийском хитоне и тонком шерстяном плаще-хлене, наброшенном на голову, скромно стоявшую поодаль.
Девушка приблизилась, бесчисленные складки хлены мягко качнулись в такт её движению.
— Позволь представить тебе, почтенный Лисипп, приёмную дочь Мнесарет, Таис.
— Таис? — поднял бровь скульптор, — я наслышан о тебе. Не только в Афинах говорят, что в танце ты способна посрамить Харит[45].
[45] Хариты (от греч. "харис" — "изящество") — три богини веселья и радости жизни, изящества и привлекательности.
— её и называют четвёртой Харитой, — улыбнулся Апеллес.
— Зачем ты повторяешь измышления досужих людей, — зарделась девушка, — завистливы боги.
— Только не Хариты, — засмеялся художник, — те, чей удел веселье и радость, не испытывают чёрной зависти.
— Воистину, так — подтвердил Лисипп, — полагаю, вы путешествуете вместе, как художник и его модель?
— Нет, — засмеялась Таис, — сейчас никого из художников не интересует женская красота. Все забыли о нашем существовании, возбуждены победами македонян и поглощены изображением воинов, пишут сцены сражений.
— Как, и ты тоже? — расхохотался скульптор, — поистине, ты совершенно права, Таис! Нет для художника темы сейчас важнее, чем прославление великого похода за освобождение Ионии!
— Мужчины! — возмущённо фыркнула гетера, — разве может Арес одолеть Афродиту?
— Вот отличная тема для симпосиона, — подмигнул скульптор.
Апеллес пропустил эти слова мимо ушей.
— Твоя мастерская сейчас здесь? Над чем трудишься?
Кто о чём, а хромой о костылях.
— Я замыслил поставить памятник на месте битвы при Гранике. Заказчиком выступил сам Антигон. Работа начата недавно. Но к чему пустые слова, я приглашаю вас в мою мастерскую! Организовал её здесь три месяца назад.
— Мы, несомненно, нанесём тебе визит, дорогой друг, но сначала нам следует устроиться здесь. Ведь старый родительский дом я давно продал. Ты, случайно не знаешь, кто теперь в Эфесе является проксеном Афин[46]?
[46] Проксен — "гостеприимец", влиятельный гражданин, который брал на себя заботы о приюте и юридическом представительстве иностранцев.
— Апеллес, — сделал обиженное лицо Лисипп, — неужели ты думаешь, что я заставлю тебя искать государственный заезжий двор, отказав себе в удовольствии лично оказать гостеприимство? Остановитесь у меня! Моя мастерская полностью в твоём распоряжении!
— Мы не стесним тебя?
— О чём ты говоришь, конечно же нет! Эй, рабы, отнесите вещи этого почтенного господина и его спутницы в дом Гармодия, что стоит между агорой и театром. Узнаете его по двум львам, поддерживающим ворота.
— Кто такой этот Гармодий?
— Он тоже был скульптором. Статуя Филиппа в храме Артемиды, разрушенная олигархами — его работа.
— Был?
— Бедняга погиб в уличном бою, когда эфесцы восстали против Сирфака и персов. Я знавал его прежде, поэтому сын мастера, ушедший сейчас с войском Антигона, предоставил в моё распоряжение дом и мастерскую. Хороший был человек и мастер отменный. Жаль его.
Дом Гармодия располагался в восточной части города, довольно далеко от порта, но почти до самого его порога путь Лисиппа и его гостей пролегал по главной улице Эфеса, достаточно прямой и просторной для того, чтобы быстро достичь цели, не толкаясь локтями в узких лабиринтах. Когда они дошли до ворот со львами, Лисипп вновь предложил сегодня же вечером устроить симпосион.
— Не каждый день я принимаю сразу две знаменитости. Твоя слава, Таис, далеко обогнала тебя. Быть в эти дни в Эфесе и не попытаться увидеть танец четвёртой Хариты — глупость, не имеющая оправданий. А если ты откажешься — по меньшей мере, совершишь святотатство!
— Не откажусь, — улыбнулась Таис, — и, может быть, там мы вернёмся к упомянутой тобой теме.
— Отлично, пойду, распоряжусь насчёт приготовлений, а вас прошу осмотреть мою мастерскую.
— Ты что, Лисипп, покажешь незаконченную работу? — удивлённо спросил Апеллес.
— Ты, дорогой друг, мне не конкурент, так почему нет?
Апеллес покачал головой. Таис понимала причину его удивления: художники — суеверный народ. Хотя, судя по всему, бывают исключения.
Лисипп удалился, а раб-домоправитель провёл Апеллеса и его спутницу во внутренний дворик, превращённый прежним хозяином в мастерскую. Афинянка, не смотря на свою известность, прежде не удостаивалась чести служить моделью для скульптора и с интересом рассматривала глиняные и восковые наброски, в основном головы и погрудные портреты мужей. На большом деревянном столе под навесом разместились двенадцать восковых фигур. Каждая в высоту чуть больше ладони. Воины в одинаковых льняных панцирях, но разнообразных шлемах, высоких фригийских и широкополых беотийских, вооружённые и безоружные, застыли в различных позах. Один из них лежал на земле, без шлема, его голову придерживал в руках, словно баюкая, высокий, но сутулящийся, коленопреклонённый человек. Рядом ещё двое. Один, присев на колено, прикрывал лежащего щитом. Рука, сжимающая меч, отведена для удара. Другой, чуть в стороне, одевал шлем, украшенный длинными широкими перьями, прикреплёнными по обе стороны гребня. Позади восемь конных фигур, летящих в атаку гетайров.
— Александр... — прошептала Таис.
Апеллес кивнул.
— Вот, на коленях, Гефестион. Щитом их прикрывает, судя по всему, Клит. А шлем царя одевает...
— Птолемей.
Так странно было видеть его здесь. Набросок будущей работы, восковая фигурка не отличалась многочисленностью деталей. Лицо обозначено условно, неузнаваемо, но это именно он, Птолемей Сотер, спаситель войска. Миг его торжества. Людская молва выплеснула славу за пределы Азии. Здесь он — воин в сердце битвы, решительный и отважный. Миг — и он, взлетев на коня, поведёт за собой "друзей", а споткнувшаяся было Ника, обопрётся о его надёжное мощное плечо. Таис никогда ещё не видела его таким, помнила другим и это воспоминание о горячем, вызывающем трепет прикосновении, огоньком пробежало по её телу, опалив каждую мельчайшую его частичку.
— Тот лучше, — где-то далеко-далеко за пределами Ойкумены прозвучал голос Апеллеса.
Таис повернулась: художник стоял у другого стола, где разместился ещё один макет, гораздо менее проработанный, изображавший Александра верхом на Букефале в окружении конных "друзей". Апеллес подошёл к гетере.
— Лисипп прав, что забросил ту работу, она получилась бы мертворождённой, а эта заставляет сердце сжиматься, она полна движения, жизни. Воображение само дорисовывает битву, ревущую вокруг.
— В глаза бросается, — сказала афинянка, — эти три фигуры заметно отстоят от остальных.
— Лисипп отделил мёртвых от живых.
— Они будут стоять на постаменте, словно разрубленном мечом, — прозвучал голос скульптора из дверей.
Таис повернулась к нему.
— Спасибо тебе, Лисипп. Я никогда прежде не видела, как скульптор творит то, от чего мы потом не можем глаз оторвать.
— Ты говоришь, поистине страшные вещи, Таис. Никто не предлагал тебе послужить моделью? Неужели Афины настолько оскудели мастерами или те разучились видеть женщин?
— Не знаю, — улыбнулась афинянка, — может быть, их так напугало судилище Мнесарет? Но ведь все разрешилось благополучно. Пракситель заслужил венок первенства за то, что изобразил Афродиту обнажённой, однако, немало моих сестёр по ремеслу представали прежде в образах богинь и они во всех смыслах были достойнее меня.
Лисипп прищурился.
— Не лукавь, афинянка. Боги щедро одарили тебя, но и плата за это должна соответствовать. Ты способна затмить Фрину, так не отказывайся прославлять Афродиту своей красотой, увековеченной в бронзе или мраморе. Помни — в том твоё предназначение, коли уж судьбе было угодно избавить тебя от участи быков приносящей невесты!
— Я думаю, недолго ждать того, кто вызовется повторить подвиг Праксителя, — сказал Апеллес, — а я считаю создание Афродиты Книдской не иначе, как подвигом.
