— Смотрите сами, — отвечаю я. — Я тут вам расскажу кое-что, а вы мне даже не сообщайте, насколько близко к истине мои догадки и есть ли в них какой-то смысл. Но попробуйте над моими словами задуматься. — Не давая им времени возразить или остановить меня, продолжаю: — Думаю, что сейчас основная активность ИНО ОГПУ, как, впрочем, и КРО, нацелена на белогвардейские эмигрантские организации, такие, например, как РОВС. Это вполне логично. Сегодня именно эти организации, а не Польша, Румыния или другие страны 'санитарного кордона', представляют собой непосредственную опасность для СССР. В то же время через эти же организации нашей разведке легче проникать за границу и создавать зарубежные резидентуры.
Трилиссер и Мессинг внимают мне молча, не порываясь что-либо сказать, и лишь Станислав Адамович, при признаке обозначившейся паузы, один раз поощрительно кивнул.
— С другой стороны, такая ориентация работы не имеет дальней стратегической перспективы. Сила, значимость и влияние этих организаций за предстоящие пять-шесть лет — в том числе и вашими усилиями — будут сведены к очень низкому уровню. Да и мировая политика делается отнюдь не эмигрантами, постепенно теряющими остатки почвы под ногами. А ведь нам надо держать руку на пульсе политики основных империалистических держав, не так ли?
Мессинг вновь кивает — не столько в знак согласия, сколько поощряя меня продолжать. Продолжу, мне не жалко.
— Итак, нам нужна агентура в правительственных и военных кругах ведущих империалистических государств. Но где ее взять? Можно, конечно, пойти по традиционному пути прежних мастеров шпионажа — играть на людских слабостях, используя шантаж и подкуп. Не отвергая целиком возможностей, которые дает этот путь, хотел бы предложить другой подход. Сейчас среди молодежи на Западе, в том числе принадлежащей и к выходцам из среды господствующих классов, есть немало людей левых, социалистических убеждений. Стоит поискать таких молодых людей, которые в большинстве своем не очень-то и скрывают свои взгляды, в лучших университетах на Западе. В перспективе именно из выпускников этих университетов будет рекрутироваться правящая элита. Полагаю, что в случае удачи мы получим в этой труднодоступной для нас среде ценную агентуру, которая будет работать на нас из идейных побуждений. — На этом все же делаю паузу.
Станислав Адамович с улыбкой смотрит на Трилиссера:
— Ну, Миша, я же говорил, — голова!
Трилиссер же буквально сверлит меня пристальным взглядом, но продолжает сохранять молчание. Видимо, он подозревает, что мне есть еще что сказать, и желает, чтобы я выложился до конца. Ладно, не буду разочаровывать Михаила Абрамовича:
— Есть еще одно соображение. Подозреваю, что сейчас, после Мировой войны и тяжелых послевоенных лет, разведывательные службы империалистических государств сидят на относительно скудном пайке. Это ограничивает их возможности по части организации плотной сети наружного наблюдения, состоящей из опытных филеров, по части организации надежного радиоперехвата, да и вообще по части использования наиболее современных технических средств контроля и проверки для противодействия нашей разведке. Но эта благоприятная для нас ситуация в перспективе неизбежно изменится. Поэтому, полагаю, уже сейчас кадры наших собственных разведчиков надо готовить с учетом этой перспективы, прививая им соответствующие конспиративные навыки. Кроме того, ОГПУ надо бы озаботиться разработкой собственных технических средств для обеспечения разведывательной работы. Ну, например, ориентировать Нижегородскую радиолабораторию на работу по миниатюризации радиопередатчиков и по объединению в одном агрегате радиоприемных и передающих устройств. Да и более компактные и более емкие аккумуляторы для радиостанций вам не помешают. Если же передатчик питать от сети, его расположение можно засечь выборочным отключением электричества.
— Дело неплохое, — прерывает наконец свое молчание Трилиссер. — Только вот наш бюджет подобные расходы не потянет.
— На совершенствование радиотехники можно еще и военное ведомство подписать, — предлагаю я.
— У них сейчас с бюджетом тоже не ахти, — скептически бросает Мессинг.
Пока мы вели этот разговор, остальные чекисты закончили стрельбу и кое-кто из них уже надевал сброшенные шинели, собираясь на выход. Михаил Абрамович со Станиславом Адамовичем тоже стали оглядываться на остальных. Затем Трилиссер вновь повернулся ко мне:
— Знаете, Виктор Валентинович, мне кажется, что этот разговор должен иметь продолжение. Тут действительно есть над чем подумать. Вы не подскажете свой служебный телефон?
Михаил Абрамович записывает мой номер в записную книжку и протягивает мне руку для прощания.
Глава 14. То в кино, то в театр...
Пока я под надзором Лиды Лагутиной овладевал искусством стрельбы из револьвера, в экономике страны назрели очередные перемены. Хотя уже в январе было принято окончательное решение о прекращении обращения параллельных валют и об обмене совзнака на червонец, реализация этого решения затягивалась. Ведь вплоть до марта 1924 года никаких признаков преодоления разменного кризиса было не видно. Зарплату мы неизменно получали в червонцах, но любые покупки требовали употреблять для расчетов какие-то более мелкие денежные единицы. А в качестве таковых у нас имелись только стремительно обесценивающиеся совзнаки. Если на первое января за золотой рубль давали три тысячи рублей совзнаками 1923 года, то на первое февраля — восемь тысяч шестьсот, а на первое марта — уже тридцать тысяч.
В общем, рассчитываться за покупки приходилось в точном соответствии с известной частушкой начала нэпа:
Захожу я раз в буфет —
Ни копейки денег нет:
Разменяйте десять миллионов!
Лишь в самом конце февраля в обращении появились казначейские билеты, номинированные в золотом рубле, достоинством в 1, 3 и 5 рублей, серебряные монеты по 10, 15, 20, 50 копеек и 1 рубль, а также мелкая медная монета по 1, 3 и 5 копеек.
Седьмого марта был последний раз объявлен официальный курс червонца в совзнаках — пятьдесят тысяч рублей, — и по этому курсу с десятого марта начался выкуп совзнаков за червонцы, на что отводилось три месяца. Однако, поскольку первое время новых мелких разменных единиц повсеместно не хватало, это вызывало многочисленные трудности и, соответственно, попытки как-то выкрутиться из этих трудностей. Ведь дело доходило до того, что на ряде предприятий рабочие не желали получать зарплату в червонцах, которые хотя и были твердой валютой, но рассчитываться ими было крайне неудобно. В результате местное финансовое творчество привело к выпуску разменных суррогатов — например, квитанций, номинированных в долях червонца, по которым рабочие могли покупать товары в магазинах рабочего снабжения или оплатить обед в рабочей столовой. Эти квитанции нередко имели экзотический вид — их, для лучшей сохранности, штамповали из алюминия, меди или бронзы.
Такое положение в сфере денежного обращения, было, разумеется, совершенно ненормальным. Поэтому, когда подготовка к выпуску в обращение новой разменной монеты была завершена, второго марта 1924 года в 'Известиях' было опубликовано постановление Совнаркома о запрете выпуска денежных суррогатов:
'Безусловно воспрещается всем государственным, кооперативным и частным организациям, предприятиям и лицам выпуск без особого на то разрешения НКФ СССР каких бы то ни было денежных суррогатов, как-то: платежных ордеров на предъявителя, предъявительских денежных квитанций на товары и т. п. Органам НКФ предоставляется право производить немедленно опечатывание касс организаций и предприятий, которые нарушили бы указанное постановление, и входить в соответствующие органы с предложением о ликвидации означенных организаций и предприятий'.
Но запреты запретами, а положение с разменными денежными знаками продолжало оставаться напряженным. Хотя запасы серебряных монет накапливались еще с 1921 года, когда была начата их чеканка впрок, мощностей Петроградского (а затем Ленинградского) монетного двора не хватало, чтобы выйти на запланированную сумму нарицательной стоимости этих монет — 100 миллионов рублей. Поэтому пришлось разместить заказ на чеканку монет в Великобритании. Помнится, у моего отца хранился серебряный полтинник 1922 года, еще с символикой РСФСР, на гурте которого (т. е. на ребре монеты) имелась надпись 'чистого серебра 2 золотника 10,5 долей' и буквы Т.Р. (то есть Томас Росс, начальник монетных переделов Лондонского монетного двора), что свидетельствовало об изготовлении этой монеты именно в Великобритании. Монеты, чеканившиеся в текущем, 1924 году, уже имели символику СССР. Золотники и доли также ушли в прошлое, и на гурте полтинника было выбито 'чистого серебра 9 граммов'.
Для меня все это было уже знакомо и потому не вызывало очень уж сильных эмоций, хотя, разумеется, стабилизация денежного обращения радовала — и с точки зрения простого гражданина республики, и с точки зрения ведомственных интересов, и с точки зрения экономических перспектив советского хозяйства в целом. Но вот у моей квартирной хозяйки, как и у многих подобных ей людей, далеких и от советской службы, и от политических амбиций, и от социалистических убеждений, появление серебряных монет, весом и размером (но, разумеется, не оформлением) повторявших царские, вызвало неподдельный восторг.
— Гляди-ка, Виктор, — сказала мне Евгения Игнатьевна, когда мы в воскресенье, шестнадцатого марта, встретились на кухне за утренним чаем, — а твоя советская власть-то, видать, крепко за ум взялась. Вот и деньги настоящие появились, — и с этими словами она разжала кулачок, демонстрируя мне на ладони серебряный пятиалтынный. — Сначала торговлю какую-никакую наладили, не как в прежнее время, конечно, но тоже жить можно. Теперь вот деньги нормальные стали чеканить, из серебра. Говорят, даже золотой червонец будет.
— Точно, Игнатьевна, будет. Только их мало пока начеканили, и большая часть на расчеты с заграницей идет, — объясняю ей. — А что советская власть за ум взялась... Так ведь, Игнатьевна, не дураки же в 1917 году власть забрали. Вот наш нарком финансов, Сокольников, и сам человек неглупый, да еще пригласил к себе знающих людей из старого Министерства финансов. Вот они дело с нормальными деньгами и наладили. Теперь и нашему наркомату легче стало за заграничные товары расплачиваться.
— Маловато пока еще товару хорошего в лавках, — покачала головой гражданка Вострикова. — Да и цены, хотя малость и опустились, а все стоят выше довоенных. — И она начала перечислять, загибая пальцы: — Вон, масло русское идет 90 копеек за фунт, подсолнечное — 25, за фунт ситного надо 20 копеек отдать, а за фунт муки крупчатой — вообще 14 копеек! Получается, чуть ли не дешевле в булочной покупать, чем самой печь, — где ж это видано? Да и мясо стоит полтинник за фунт. Дороговато выходит.
— Не все сразу, не все сразу. Сама посчитай — шесть лет воевали, сначала на империалистической, потом на Гражданской. Сколько людей поубивало, сколько от голода и болезней померло. А хозяйству какое разорение? Так что, — заключаю, — одним махом из разрухи вылезти не выйдет. Но ведь исправляется дело-то, к лучшему понемногу поворачивается, а?
Вдова часовых дел мастера кивнула головой:
— Что же, если и дальше советская-то власть дело не глупее поведет, глядишь, лет через пять будем жить не хуже довоенного.
— Думаю, малость пораньше, — оставляю за собой последнее слово. Однако Евгения Игнатьевна не зря на цены жаловалась. При нынешних заработках для большинства народа цены пока кусаются. Если рабочий получает где-то от 20 до 90 рублей в месяц, в зависимости от профессии и квалификации, то кормить на эти деньги семью при нынешних ценах непросто. Конфет детишкам уже не купишь, разве что леденцы иногда, а уж о паюсной икре за два с полтиной фунт — и говорить нечего. Из выпивки доступно только пиво, ибо водкой пока не торгуют, а бутылка спирта стоит аж десять рублей.
Впрочем, при моем партмаксимуме (175 рублей в месяц) я мог себе позволить не только вполне сносно питаться, но и потратить кое-что на развлечения. Например, сходить с девушкой в театр. Моя интуиция удерживала меня от того, чтобы по случаю какого-нибудь праздника преподнести Лиде Лагутиной духи или что-нибудь еще в этом роде. У меня сложилось впечатление, что на такой ход с моей стороны она отреагирует резко отрицательно, тем более что за время нашего знакомства я успел убедиться в том, что духами или косметикой она совершенно не пользуется. Но вот идея посмотреть нашумевшую фильму или горячо обсуждаемую театральную постановку не вызывала у нее отторжения.
После очередного похода в тир на Лубянке (кажется, это было во вторник, восемнадцатого марта) я набрался смелости и поинтересовался, как она смотрит на то, чтобы посетить электрический театр — то, что в прежние времена называли синематограф, а теперь все чаще именуют просто 'кино'. До революции в Москве было около ста электрических театров, к концу 1921 года работало только десять, но сегодня их число уже перевалило за полсотни, и спрос пока до конца не насыщен.
Пройдя по бульварам и обогнув Страстной монастырь, мы оказались на Тверской. Лида вывела меня к одному из ближайших к ее дому кинотеатров — это оказался знаменитый 'Арс' на Тверской, где в мое время размещался Драматический театр им. К.С. Станиславского. Передо мной 'Арс' предстал в том виде, какой его здание приняло в 1915 году¸ после перестройки специально под кинотеатр (ибо к моему времени фасад был довольно сильно упрощен, были утрачены некоторые элементы отделки, здание потеряло львов над верхним карнизом).
Мою спутницу здание 'Арс' натолкнуло на несколько иные ассоциации. Махнув рукой в направлении противоположной стороны Тверской, она поведала мне:
— Вон там совсем недавно клуб анархистов был. Прямо над входом черное знамя развевалось — все, как положено. Ну, мы его в конце концов прикрыли.
— А теперь там что? — спросил я, силясь разглядеть в неверном свете вечерних сумерек какую-то вывеску, намалеванную в манере кубизма.
— А теперь там какие-то чудаки кооператив устроили, под названием 'Всеизобретальня всечеловечества', — слегка поморщилась Лида. — Чтобы они там хоть что-то путное изобрели — о таком и не слышно. Единственное, что в этой затее есть настоящего, так это столовая, в которой всяких горе-изобретателей кормят со скидкой.
У входа в здание кино толкалась в основном 'чистая' публика — нэпманы с семьями или любовницами, спецы, советские служащие не самых низших разрядов. Наряду с ним было немало зрителей, одетых попроще: сегодня давали 'Красных дьяволят' режиссера Перестиани, и эта фильма привлекала к себе соответствующую публику. Впрочем, буржуазно-мещанский зритель тоже был не прочь посмотреть увлекательно снятый боевик, и тот факт, что действие происходило во время Гражданской войны, а героями были 'красные', не был особым препятствием к тому, чтобы воспринимать ленту как развлекательную. Несмотря на поздний час — было уже начало девятого, — в толпе зрителей мелькали и ребятишки, которые составляли едва ли не главный контингент почитателей 'Красных дьяволят'.
