Критический эксперимент 2033

Чьей волей Люцифер владеет,

Которые во лжи коснеют,

И наш народ готовы съесть.

Да будут наши сыновья

Крепки, здоровы и бесстрашны,

А наши дочери прекрасней,

Чем те цветущие поля.

Безмерно счастлив тот народ

Над кем Ты плащ свой простираешь,

Кому свет веры проливаешь,

Кто Твой на сей земле оплот.

Квинт поразился. Практически псалом Давида:

1. Благословен Господь, твердыня моя, научающий руки мои битве и персты мои брани,

2. милость моя и ограждение мое, прибежище мое и Избавитель мой, щит мой, — и я на Него уповаю; Он подчиняет мне народ мой.

3. Господи! что есть человек, что Ты знаешь о нем, и сын человеческий, что обращаешь на него внимание?

4. Человек подобен дуновению; дни его — как уклоняющаяся тень.

5. Господи! Приклони небеса Твои и сойди; коснись гор, и воздымятся;

6. блесни молниею и рассей их; пусти стрелы Твои и расстрой их;

7. простри с высоты руку Твою, избавь меня и спаси меня от вод многих, от руки сынов иноплеменных,

8. которых уста говорят суетное и которых десница — десница лжи.

9. Боже! новую песнь воспою Тебе, на десятиструнной псалтири воспою Тебе,

10. дарующему спасение царям и избавляющему Давида, раба Твоего, от лютого меча.

11. Избавь меня и спаси меня от руки сынов иноплеменных, которых уста говорят суетное и которых десница — десница лжи.

12. Да будут сыновья наши, как разросшиеся растения в их молодости; дочери наши — как искусно изваянные столпы в чертогах.

13. Да будут житницы наши полны, обильны всяким хлебом; да плодятся овцы наши тысячами и тьмами на пажитях наших;

14. да будут волы наши тучны; да не будет ни расхищения, ни пропажи, ни воплей на улицах наших.

15. Блажен народ, у которого это есть. Блажен народ, у которого Господь есть Бог.

А стихи получились у Плавта, пожалуй, не хуже, чем у Ломоносова.

Ломоносов: ПРЕЛОЖЕНИЕ ПСАЛМА 143

1

Благословен Господь мой Бог,

Мою десницу укрепивый

И персты в брани научивый

Сотреть врагов взнесенный рог.

2

Заступник и спаситель мой,

Покров, и милость, и отрада,

Надежда в брани и ограда,

Под власть мне дал народ святой.

3

О Боже, что есть человек,

Что ты ему себя являешь,

И так его ты почитаешь,

Котораго толь краток век.

4

Он утро, вечер, ночь и день

Во тщетных помыслах проводит;

И так вся жизнь его проходит,

Подобно как пустая тень.

5

Склони, Зиждитель, небеса,

Коснись горам, и воздымятся,

Да паки на земли явятся

Твои ужасны чудеса.

6

И молнией твоей блесни,

Рази от стран гремящих стрелы,

Рассыпь врагов твоих пределы,

Как бурей, плевы разжени.

Значит, веры в Бога Единого неизбежно сходятся... Но нет! В молитве Плавта заодно показана большая опасность. И вдруг Квинт Фламин воздел руки к небу и громко сказал:

— Бог Единый! Спасибо Тебе, что вовремя предостерёг нас от того, чтобы свернуть на гибельную тропку с Пути Твоего. Народ, который начинает почитать себя избранным, потому что Ты плащ свой над ним простёр и он осознал силу Твою, уходит с Пути Твоего на торную дорогу в пасть Люцифера. Молю Тебя, дай силу и мудрость народу римскому никогда не впасть в такой соблазн! А я обещаю приложить все свои силы, чтобы предотвратить это, даже если ради такого придётся пойти на несчастья и смерть. Только не оставляй меня Твоими знаками, дабы я мог понять, когда я ошибаюсь, и вовремя поправить ошибки свои.

Обернувшись к ученикам, поражённым зрелищем, Фламин сказал:

— Никогда в нашем кругу не называйте Бога Бог наш или Господь наш! Когда мы говорим с другими, так говорить надо, чтобы они не подумали, что мы надмеваемся над их божествами. Ни один народ, ни одна вера не могут считать себя избранными Богом. И мы, люди, не избранные: другие существа тоже могут служить Богу, если по воле своей добровольно изберут Путь его.

Что ещё надо сделать? Впрочем, одно неизбежно: вера мертва или выродится, если не будет встроена во всю систему общества. Теперь понятно также другое: пытаясь прийти к системному, комплексному решению, практически все пророки (может быть, кроме Будды, но тот вообще крайне скептически смотрел на мир сей и на самом деле создал исключительно жестокую веру) создавали заодно с верой и "шариат". А эти две стороны системы должны быть чётко разделены! Вера исходит от Бога, хоть и в неизбежно упрощённом и искажённом посредниками и апостолами виде. Закон исходит от людей, как это сейчас прекрасно понимают в Риме. Закон должен согласовываться с религией, а не сливаться с ней.

— 31. Анций

Город Анций был самым сильным среди городов вольсков, и чаще всего именно там обосновывался их царь, диктатор или выборный глава. Атту Туллу был сначала выборным полководцем типа римского консула, затем его назначили диктатором. В итоге он взял царскую власть (тем более, что его дед тоже был царём вольсков, но затем город Анций потерпел поражение в междоусобной войне и временно гегемония перешла к городу Сатрику).

Словом, вольский союз основывался на временной гегемонии какого-то из городов, а не на признанной роли города-лидера. На свары между собой вольски тратили значительную часть сил.

Город стоял на красивой и здоровой холмистой местности практически на берегу удобной морской бухты. Мыс, лежащий к северо-западу от города, венчала сторожевая башня. Это была уже не укреплённая деревня, а настоящий город, но жителей в Риме было раза в четыре больше. Дальше к юго-востоку начинались Помптинские болота.

По дороге случился неприятный, но предсказуемый, инцидент. Когда проезжали мимо Сатрика, римские эмигранты примерно вдесятером напали на Квинта и его спутников. Поскольку Квинт предвидел попытку убийства или захвата, он заранее велел своим спутникам в таком случае не вступать в словесную перепалку (с которой хотели начать эмигранты), а бить первыми, но по возможности щадить всех, кроме Кориолана. Однако как раз его-то среди нападавших не было: если убьют Квинта — хорошо, но я ни при чём, провалится — тоже я в стороне. Обошлось почти без крови, правда, трём из нападавших придётся лечить переломанные ноги-руки. Остальных отделали как следует и разоружили. Один, выронив копьё и держась за раненую звёздочкой правую руку, ускакал.

Возле городских ворот пришлось чуть подождать, пока доложили Аттию. Навстречу Квинту вышли встречающие с колесницей. На ней стояла Сияния с сыном на руках. Квинту подставили руки, явно приглашая сойти с лошади и перейти на колесницу к вольской жене. Он спрыгнул с коня, что-то ему подсказало, что вольски — не римляне, он может и должен обнять и поцеловать жену. Отец взял на руки сына, который сосал что-то вкусное (видимо, ребёнку специально это дали, чтобы он не заплакал: каприз посчитали бы дурным знамением), и передал его дальше сопровождающей женщине, явно няньке. Затем Квинт поцеловал жену и вновь взял сына. Колесница двинулась к дому Аттия Туллия. Народ вдруг начал приветствовать сына:

— Здоровья и радости будущему царю всех вольсков и Италии Аттию Квинтию! Здоровья и радости его отцу и матери!

Народное мнение уже склонялось к тому, чтобы сделать сына Квинта и Сиянии царём вольсков, преемником Аттия Туллия. Так что решение Порции, видимо, было единственно разумным. Против прав отца на сына и мужа на жену вольски ничего не скажут, а отъезд Сиянии в дом Квинта воспримут как признание её полноправной законной супругой. В Риме Сияния имеет официальный статус: вольноотпущенница. Тем самым она не пользуется правами супруги и называется сожительницей, но зато сожитель тоже не имеет никаких прав на неё. Всё может происходить лишь по взаимному согласию.

Аттий встретил зятя на пороге своего дома. Дом, как и городские стены, был сложен из розового туфа. Этот мягкий камень вулканического происхождения в изобилии добывался в соседних горах. Честно говоря, дома вольской знати показались лучше построенными и более красивыми, чем римской. Город гармонировал с окружающей местностью, давно не ведал штурмов и грабежей, и поэтому выглядел как почти что построенный по плану, здания были не халупами-времянками, как большая часть в Риме, а прочно построенными обиталищами постоянных хозяев. Даже улицы были большей частью устланы камнями. Сточные канавы по их бокам явно служили лишь для дождевой воды, а не для нечистот.

После пира в семейном кругу Квинта проводили в предназначенный для него дом, а его учеников поселили в двух выходящих наружу помещениях этого же дома. Ученикам дали на ночь по рабыне, а Квинта наконец-то обняла Сияния. Вдруг она заплакала:

— Я так тосковала без тебя. Ты ведь опять уйдёшь, и неизвестно, когда вновь увидимся.

— Я возьму с собой сына.

— Я его не отпущу! Он — твоя кровь и моя плоть, твоя душа и моё тело!

— Я должен воспитать его как настоящего своего сына и преемника.

— А я его не отдам тебе и твоей Порции!

— Моё решение непреклонно. Я отец его, и имею все права.

— Тогда я побегу за твоей лошадью, пока ты не отдашь сына или пока не умру от усталости!

— Ты что, готова уйти из своей страны за сыном?

— За мужем и сыном готова!

— Тогда ты отправишься со мной и будешь жить на Склоне Волков. Готова?

Сияния ещё сильнее, но уже счастливыми слезами, расплакалась и обняла мужа.

— Аттий, отчим мой, говорил, что так может случиться. Вольски дадут за мной хорошее приданое. Мы объявим публично об этом?

— Объявим. Когда — решит Аттий.

И счастливая Сияния постепенно уснула на груди у мужа, прижимаясь к нему всем телом. Квинт забылся не сразу. "Нашёлся пророк-многожёнец!" — мысленно ругал он себя. — "Интересно, как всю эту историю в Риме воспримут? С чисто юридической стороны всё чисто: я имею право содержать вольноотпущенницу и усыновить ребёнка от неё. Но ведь этот царь Аппий наверняка такое скажет, что мне вновь выпутываться придётся. А каково будет на Склоне, когда там появятся две жены, бешено ревнующие друг друга?"

На следующий день к Аттию явился Кориолан и потребовал суда и справедливости.

— Квинт Гладиатор и его Волки напали на моих людей и покалечили двенадцать воинов, ограбив их до туник.

Квинт понял, что самое лучшее расхохотаться, к нему присоединился Туллий.

— Трое напали на двенадцать и побили их? А может, твоих было ещё больше? — держась за живот, ответил разгневанному Кориолану царь вольсков. — Впрочем, надо выслушать и другую сторону.

— Когда числом превосходящие недруги обходят со всех сторон моих людей, Волки бьют первыми, — отрезал Квинт.

— Твои люди заслужили трёпку. А ты... тебе было определено место жительства в Сатрике. Ты без вызова явился в Анций. Твои люди пытались напасть на моих гостей и послов Рима. Если бы их не побили так позорно, ты заслуживал бы казни за попытку развязать войну. А сейчас убирайся! Вулли остаётся, пока я её не отпущу.

Оказывается, вместе с Кориоланом прискакала и его любовница, которая ждала снаружи. Вождь римских эмигрантов удалился, как побитый шелудивый пёс, а Вулли, обстреляв всех своими взглядами, прошла через зал в отведённое ей помещение, не высказывая неудовольствия: ей велели готовиться выступить вечером на большом пиру, и у неё уже явно были свои планы. Даже речи о возврате "военных трофеев" не было: честная добыча. Пришлось опозорившимся выкупать своё оружие и доспехи, но это случилось через две недели, когда волна возмущения среди эмигрантов, которые поняли, что их ценят только как "мясо", поутихла: Рим и вольски в конце концов всё равно рассорятся, да и среди вольсков многие им сочувствуют.

В этот день, так же как и в предыдущий, Аттий не заговорил о делах, а Квинту было неуместно начинать разговор первым: время ещё есть, главное — наладить доверие. Задача ведь не быстрый сиюминутный успех, а прочный мир и по возможности полная нейтрализация Кориолана и эмигрантов. Туллий лишь выразил удовлетворение тем, что муж и жена наконец-то воссоединяются, и даже не намекнул на желательность развода с Порцией. Когда кто-то из старейшин обмолвился: "Как же так? У Квинта уже есть жена", Аттий отрезал:

— Герою позволено! Вон у Геркулеса сколько жён было! Квинт Фламин, ты ведь справишься с обеими? Лишь бы одна из них от ревности ему рубашку ядом не намазала, — и вождь вольсков расхохотался.

— Буду просить сил телесных и душевных, дабы удовлетворять и успокаивать обеих, — в тон ему ответил Квинт.

— Всё правильно. Силы ведь не блага, их можно просить у твоего Бога. Я велел камнерезу вырезать на плите туфа слова: IGNOTO DEO. Освятишь алтарь, сможете молиться и приносить жертвы возле своего дома.

— И ваши люди смогут молиться на нём. Но помнят ли они, чего нельзя делать?

— Слухи уже дошли, — сказал Аттий, — А ты лично произнесёшь речь и расскажешь моему народу, как поклоняться неведомому Богу.

Квинт посуровел.

— Не поклоняться, а почитать! Расскажу.

— Сначала расскажешь мне, и я за тобою буду повторять всё по-вольски, — улыбнулась Сияния, руку которой Квинт держал в своей ладони.

И тут вдруг выглянула из своей каморки Вулли, которая уже успела раздеться, натереться благовонными маслами и нарядиться в украшения и драгоценности.

— Я лучше сумею всё рассказать вольскам вслед за Квинтом, если он мне сначала всё объяснит.

Квинт внутренне содрогнулся. Она ведь сможет незаметно сместить акценты в свою пользу и в ту сторону, которую она посчитает выгодной. Заодно в замаскированной форме она высказала претензию на его ночь и постель: ведь ясно, где он будет рассказывать жене о неведомом Боге.

— Тебе нельзя. У тебя свой Путь — верного служения богине Венере, ты идёшь по нему, и поэтому ты не можешь объяснять Пути неведомого Бога. Богиня обидится на тебя как на изменницу, а неведомый Бог разгневается за то, что ты привнесёшь в его Путь свой путь и путь богини.

Вулли обиделась:

— Богиня мне разрешила!

— А мой Бог мне запретил! — отрезал Квинт, и не получил удара-предупреждения.

— Я решилась! — вдруг сказала Сияния, которая с тревогой слушала эту перепалку. — Муж мой, перенесём рассказ для вольсков на послезавтра. Завтра ты освятишь алтарь, и я на нём принесу присягу служить твоему... вернее, нашему Богу. А потом я смогу с полным правом пересказать твои речи своему народу.

Квинт обнял Сиянию и на глазах у всех страстно поцеловал, она ответила ему радостно и чисто. Вольски зааплодировали, а взбешённая Вулли убралась в свою комнату.

Вечером она как-то отчаянно, но от этого лишь ещё более зажигательно, танцевала, явно соблазняя Аттия, но тот остался неприступен (может быть, заодно не хотелось ударить в грязь лицом перед иронически смотрящим на всё Квинтом), и пришлось ей удовлетвориться двумя молодыми вольсками.

— Дважды она завлекла меня "принести жертву", — сказал Аттий Квинту. — Я понял, почему перед ней мало кто может устоять. Все беженцы-римляне готовы на всё по одному её слову. А вольсков я ей строго запретил ломать, и постановил, что никто из наших не может быть с нею чаще одного раза в шесть месяцев.