Цитадель души моей

— А не может быть, что бабочкам просто запах бестии не понравился? И поэтому они не... а что они должны были сделать?

— Пф, — Серджио фыркнул, — не говори глупостей. Эти бабочки — результат долгой и тщательной селекции. Если колдовской след обнаружится посреди раскаленной сковороды — они и на неё слетятся и сядут. Будут гореть, но сидеть. И потом — если бы они в ужасе улетали от трупа, это тоже говорило бы о многом. Но они ведут себя совершенно естественно — вон, одна даже сидит у бестии на носу.

Только сейчас я заметил маленький серый треугольник под, выпученным и затянутым красноватой мутной пленкой, левым глазом чекалки.

— Но она туда села не потому, что обнаружила источник колдовства, а потому что ей надо куда-то сесть, — колдун раздраженно скомкал в руке пустую коробку и отбросил её в сторону, — мне придется забрать тварь с собой. Может, коллегиально мы сможем что-нибудь разглядеть.

— Угу, — я встал и уже собирался распрощаться, но мне пришла в голову интересная мысль.

— А скажи, Серджио, ты что-нибудь знаешь о Ночных Охотниках?

Колдун обернулся, смерил меня настороженным взглядом. Косо глянул на Геза.

— Э-э-э, — сказал я, — Гез...

— Я тут подумал, — быстро отозвался он, — чекалка-то могла еще что-нибудь с собой нести. И отбросила это что-нибудь в сторону, когда в агонии билась. Пойду-ка я, окрестности осмотрю.

Я сдержал улыбку. Умница. Догадливый — далеко пойдет. Если раньше не помрет, конечно.

— Странно, что ты у меня спрашиваешь, — негромко сказал Серджио, дождавшись, пока Гез отойдет подальше, — во-первых, эта тема не из тех, что можно обсуждать за чашей вина в термах.

— Должен буду, — сказал я, — а я свои долги всегда плачу, ты же знаешь...

— А во-вторых, спросил бы лучше у своего капитана. Уж он-то точно больше моего знает.

— Вот как? — я удивился, но не сильно. Что-то внутри меня такой оборот уже предвидело, — пожалуй, когда-нибудь я так и сделаю. А пока — не поделишься ли тем, что знаешь ты?

— Почти ничего, — колдун пожал плечами, — у нас распоряжение не препятствовать этим тварям. И не замечать их, если они попадаются нам на глаза. К сожалению, в последнее время делать это становится всё сложнее.

— Чье? Распоряжение?

Серджио молча указал пальцем вверх. Я вопросительно поднял бровь. Он кивнул.

— Ну и, насколько мне известно, у них договор с вашим капитаном. Они помогают вам очистить мир от бестий. Или вы им помогаете — может, и так.

Я вытер вдруг вспотевший лоб.

— А сами-то они кто? Не бестии?

Колдун пожал плечами.

— Почему они тебя вдруг заинтересовали?

— Я недавно дрался с одной, — сказал я, — ранил её.

— О! — колдун посмотрел на меня с интересом, — тогда скажу, что ты шустрее, чем я думал. И еще скажу, что ты в большой опасности. Сам ты этого, похоже, не понимаешь — судя по тому, что тратишь время на всякую ерунду. Я бы на твоем месте сейчас нахлестывал коня в пяти дневных переходах от столицы.

— Смерть везде одинакова. Но за совет спасибо.

— Бери даром, — кивнул Серджио, — я сегодня добрый, хотя сам не пойму — почему. Скажи этим, чтобы труп не трогали, я за ней рабов пришлю минут через сорок.

Повернулся и быстрым шагом пошел в сторону открытых ворот.

— Господин учёный! — Сайрес бросился следом, но колдун и ухом не повёл — выскользнул на улицу и был таков. Милит сделал вслед еще пару шагов, затем махнул рукой и остановился.

— Проклятье, — донеслось до меня его ворчание, — ненавижу этих снобов.

Я собирался подойти к нему, но услышал негромкий оклик с дальнего угла двора, обернулся и увидел выбирающегося из кустарников милита. Руки у него были чем-то испачканы, и он усердно оттирал их пучком травы. Следом из тех же кустов вылез Гез, вид у него был озадаченный. Сайреса это заинтересовало, похоже, больше чем меня — до угла он добрался быстрее меня.

— Ну? — спросил он у милита, который как раз выбросил пучок травы и теперь пристально разглядывал свои ладони. Сдается мне, не зря разглядывал — когда я подошёл вплотную, пахнуло на меня явным душком мертвечины.

— Не козлёнок это, — сказал милит, оставив, наконец, свои руки в покое, — я могу ошибиться, дня три уже прошло, закопано неглубоко и... — милит шмыгнул, глянул с отвращением на свою ладонь и продолжил, — но, по-моему, это была кошка. Её разрубили на несколько кусков, завернули в ткань и закопали.

Сайрес кивнул, явно получив подтверждение каким-то своим мыслям. Что до меня, то я, к стыду своему, с каждой секундой понимал всё меньше и меньше.

— Серая? — спросил Сайрес.

— Что? — милит поднял голову, потом кивнул, — да, серая.

Кажется, я начал что-то понимать.

— А! — сказал я, — так заклинания не было?

Сайрес быстро повернулся ко мне.

— Колдун тебе что-нибудь сказал?

— Он не нашел никаких следов колдовства. Очень удивлялся, говорил, что быть такого не может. Если колдовство имело место быть, то след должен был остаться.

— Мне здешний хозяин сразу подозрительным показался, — усмехнулся Сайрес, — не знаю, о чём он думал, но в стороне отсидеться ему точно не удастся. Серую кошку соседи не первую неделю видят, так что он это давненько затеял.

Я вопросительно посмотрел в сторону кустов, из которых недавно вылезли Гез с милитом. Сайрес проследил мой взгляд.

— При осмотре там участок свежевскопанной земли обнаружился. Вар сказал, что там козлёнка, ящуром заболевшего, закопали. Но уж как-то он чересчур из-за этого козлёнка волновался. Пришлось раскопать и — вот. Я думаю, чекалки не первый раз через этот участок к кварталу Скорцо проходили. Этот участок на краю оврага стоит. Там, — он махнул рукой, — только забор перелезь — и можно спокойно пройти оврагом до реки, а дальше — на корабль и плыви, хоть на край света. Вар, я уверен, будет утверждать, что он всегда был против союза с чекалками, но я думаю, он просто решил "спалить" подельника и пожарить себе каштаны на получившемся огне.

Что-то не понравилось мне в этой стройной теории. Особенно в той её части, где говорилось о чекалках, потихоньку протаптывающих тропинки в столице Империи. Вот если бы речь шла о людях... хотя, что я знаю про людей? Зато про чекалок знаю.

— Не думаю. Один раз чекалки еще могли на встречу сами приехать — для подтверждения серьезности намерений. Но — приняв все мыслимые и немыслимые средства предосторожности и только один раз. Каждый последующий раз шанс провала увеличивает многократно. Не думаю, чтобы кто-нибудь из них пошел бы на это.

— Я слышал, что блеск золота ослепляет чекалок ничуть не хуже, чем людей.

— Да, — я кивнул, — но есть разница. Почти каждый человек готов рискнуть собственной жизнью при большом вознаграждении и приличных шансах на выигрыш. А вот чекалки уверены, что их жизнь стоит неизмеримо дороже да хоть всех сокровищ мира. Нет, любой из них за соответствующую плату пошлет на смерть кого угодно — хоть своих отца с матерью. Но вот те вряд ли согласятся с таким жребием — и неважно, какова цена. Короче говоря, чекалки слишком дорожат собственной жизнью. Я думаю, это единственная причина, по которой мы еще одерживаем над ними верх в боях.

— Ну, они могли каждый раз новую бестию отправлять.

Я подумал немного, потом покачал отрицательно головой.

— Скорее всего, чекалки вообще ни при чём.

— Жаль, — печально сказал Сайрес, — а я уже начал надеяться, что нашёл управу на этих Скорцо. Но уж больно всё гладко выходило — и всё против них. Мне это сразу не понравилось. Скорцо — не дураки.

Вздохнул, пожевал губы. Спросил:

— Думаешь, письмо изучать смысла нет? Пустышка?

Я пожал плечами.

— Не знаю, — подумал и добавил, — у чекалки шерсть на лапах вытерта. Скорее всего, её сюда связанную принесли.

— Видел, — снова вздохнул, — вот уж не думал, что однажды стану Скорцо от ложных обвинений защищать.

Повернул голову, бросил через плечо:

— Марк, сходи за Вестом и пойдем хозяина новостями радовать.

Милит перестал нюхать свои ладони, кивнул и убежал.

— Если он не полный дурак, то будет на своем стоять, — заметил я.

Сайрес глянул на меня недобро.

— Я же тебя не учу, как бестий на меч насаживать, — усмехнулся, — да пусть хоть язык себе вырвет. Челядь-то поразговорчивей будет. Я уж не говорю о рабах. Не на своей же спине Вар сюда связанную чекалку приволок.

Позвякивая придерживаемыми мечами, трусцой подбежали два милита и встали навытяжку за спиной десятника. Сайрес кивнул мне, развернулся и быстрым шагом ушел к дому. Милиты, переглянувшись, пошли за ним.

Я повернулся к Гезу, кивнул в сторону распахнутых ворот.

— Идем. Тут больше делать нечего.

— Ага... получается, чекалки и ни при чём?

— Не поклянусь, но на то похоже. Привыкли люди всё зло на бестий валить, удобно оно и безопасно — милиты же в лес, вергов расспрашивать, как оно всё было, не пойдут. Это многие понимают и пользуются — вовсю.

Задумался Гез и молчал аж целую минуту — мы даже за ворота выйти успели. Потом догнал меня, рядом пошел. Заглянул мне в лицо.

— А скажи, Бернт...

Я усмехнулся. Но — про себя. Пусть. Нет ничего плохого в любопытстве, как и в том, чтобы вопросы задавать.

— Да?

— А колдун этот — он твой друг, да?

Друг? Нет, конечно. Да и не надо, если честно. Уж не знаю, специально их этому учат, или само так выходит, но ни одному колдуну я бы и ржавого асса на хранение не доверил. Не говоря уж о чем поважнее. С такими людьми дружбу водить — всё равно, что стеклянный меч за оружие носить — выглядит красиво, да и режет остро, вот только никогда не знаешь, в какой момент сломается. А уж в бой с ним идти — просто самоубийство. Но объяснять это Гезу я не стал, только помотал головой отрицательно.

— А почему же тогда он тебе всё рассказал, что ты спрашивал? Да и по имени он тебя знает.

— Так вышло, что расположение он ко мне чувствует. Но дружба? Ничуть.

— А-а-а, — понимающе протянул Гез, — ты, наверное, помог ему однажды, вот он и чувствует себя обязанным, да?

Я аж остановился. Посмотрел на Геза удивленно — нет, не шутит. Вздохнул. Неужели я лет пятнадцать назад таким же наивным был? Не может быть.

— Сделать человека себе обязанным — далеко не лучший способ завоевать его расположение. Я бы даже сказал — вообще не способ. А вот если сделаешь так, чтобы человек тебе помог, помог не по твоей просьбе, а по своему желанию и вдобавок — бескорыстно (как он сам думает), вот тогда он станет тебе если не другом, то добрым знакомым — наверняка. Всякому, даже самому плохому человеку, приятно думать о себе лучше, чем есть на самом деле. И если ты ему так думать поспособствуешь, тогда он к тебе проникнется.

Поскучнел Гез, глаза прячет.

— Как-то это... неблагородно, — пробурчал.

Я сдержал удивленный смешок. Недавний раб рассуждает о благородстве? Хотя, почему бы и нет?

— Благородство — слишком большая роскошь для егеря. Особенно для лейтенанта.

— Почему? — удивляется Гез.

— Потому что субординации у нас, как таковой, нет. И мне мало просто приказать егерю что-то сделать, мне надо приказать ему так, чтобы он сам захотел сделать то, что я приказал. Тут уже без кой-какого знания людской природы и, сопутствующей оному знанию, игры на тайных струнах души — не обойтись.

Молчит Гез, но явно уже не ответ мой обдумывает, а на что-то другое переключился. А потом, как бы, между прочим, спрашивает:

— А скажи, Шелест, у гиттона какие слабые места есть? — и настолько старательно при этом невнимательность изображает, что я аж подвох с его стороны заподозрил — не разыгрывает ли он меня.

— Зачем тебе? — я спрашиваю, — на гиттонов собрался?

— Нет, ты что! — натужно хихикает, — просто спросил. Надо же мне как-то твой опыт перенимать.

— Ну да, — говорю я, — опыт. Конечно. Да я что — мне не жалко. Тем более, что ответить тебе проще простого — нет у гиттона слабых мест. Одни сильные.

Лукавлю, конечно — все ж умом гиттоны не блещут, да и шустрыми их очень не назвать — но не без умысла лукавлю. Интересно мне, с чего это.

— Шутишь? — Гез смотрит на меня удивленно-испуганно, потом недоверчиво усмехается, — у всех бестий есть. У урсов есть, у вергов есть, а ведь и те, и другие — гиттонов сильнее. Значит, и у них тоже должны быть. Ведь должны?

Я настораживаюсь. Похоже, дело тут серьезнее, чем мне попервоначалу показалось. А показалось мне, что Гез по дурости своей и неопытности с кем-то из егерей об заклад побился, что найдет ахиллесову пяту у гиттона. А потом сам в свитках не нашел и решил у меня спросить. Но вряд ли он из-за спора стал бы так переживать — вон, побледнел аж.

— Сколько тебе за бой пообещали?

— Триста драхм,— выпаливает Гез, поперхивается, пунцовеет и мотает головой:

— Нет, ты не думай, я даже не думал... но они говорят, это детеныш совсем, а что я за егерь, если детеныша самой слабой бестии одолеть не смогу... Феларгир вон... урса! А я? Еще и денег дадут, а деньги мне нужны.

— Зачем?

— Что? — Гез смотрит на меня непонимающе.

— Деньги тебе зачем?

— Ну... нужны, — уж не знаю, как ему это удается, но Гез краснеет еще сильнее.

— Дурак! — я отвешиваю ему подзатыльник. Не сдерживаясь, отвешиваю — от души. Гез летит на землю, вскакивает. Лицо у него злое и растерянное одновременно. Идущие по улице прохожие бросают на нас косые взгляды и ускоряют шаг.

— С кем из распорядителей о бое договорился?

— А зачем тебе? С кем надо!

— С кем?! — рычу я. Правую мою руку он блокирует локтем, но ладонь при этом у него оказывается прямо перед глазами и мою левую руку он просто не видит. А зря. Ох и фингал у него будет завтра — на пол-морды. У него рожа и так подраспухшая, но, думаю, разницу он уже почувствовал — чем профессионал от любителя отличается.

— С кем?!!!!

— С Пларком! — он снова вскакивает, но теперь предусмотрительно держится подальше от меня, — Шелест, ты чего? Мне никто не говорил, что я не могу в боях участвовать! И что такого? Ведь однажды мне придется в лесу с бестией повстречаться и там тебя поблизости может и не оказаться.

— Залог оставил?

— Тридцать драхм...

— Вдвойне дурак.

— Он пятьдесят просил, но у меня столько не было.

— С Пларком я поговорю. Вернет он тебе деньги.

Гез наклоняет голову, прищуривается. Морщится недовольно, скулу щупает.

— А я не хочу, — твердо и даже с вызовом говорит он, — не хочу, чтобы ты забирал у него мои деньги. Потому что это — мое решение. Я хочу драться с гиттоном. И буду с ним драться. Ты мне не отец, и не можешь запретить мне распоряжаться своей жизнью так, как я захочу.

Вот как? Волчонок показывает зубки. Давно пора, а то как он сегодня расклеился, так я уж беспокоиться начал — выйдет ли из него толк вообще.

— Ну что ж. Возможно, ты прав. Послушай меня, что я скажу, а потом — если потом ты не изменишь своего решения — иди, дерись. Я не стану тебя удерживать — потому что если ты все же пойдешь на арену, это будет означать, что из тебя все равно никакого толку бы не вышло. Значит, и жалеть нечего.