На старт вышла вторая, лёгким жестом вешая игломёт за спину. Я заметил, что они закидывают оружие особым образом, оно становится менее мобильным, не так мешает. Необходимо держать равновесие — легко прыгает в руки, за ненадобностью — с той же лёгкостью оказывается сзади в более жёсткой, чем у меня, фиксации. Не болтается, хлопая прикладом о бочину. Взял на заметку.
Разгон, секундомер пошёл!
Девочка как-то сразу неудачно стартовала и потеряла секунду на первом же препятствии. А секунда — это много. Затем она вообще сбилась с ритма при беге, движения её стали резкими, отрывистыми — нервы. Она теряла секунду за секундой, на каждом модуле, оттого переживала ещё больше. Вот неудачно вышла из кувырка, вот её задело осью вращающегося колеса, сквозь которое надо прыгать. Ещё две секунды. Затем обрыв. Она прыгнула на свисающую цепочку... Но не взяла нужный разбег.
Цепочка над пропастью. С таким модулем я ещё не встречался, хотя, вроде, ничего сложного. Я бы на её месте ещё раз раскачался и прыгнул со второй попытки. Но это ещё секунды четыре, и она решилась прыгать так. Я затаил дыхание.
Фу-у-у! Допрыгнула! Правда, потеряла равновесие и свалилась на ровном месте. А вставая, не успела увернуться от резко выскочившего из стены снаряда, окрещённого мною 'бревно'. Тот же мешок с первой трассы, только горизонтальный, ещё более шустрый и тяжёлый, а главное, менее заметный.
У меня душа ушла в пятки, я вздрогнул и не дышал, глядя, как она падает с четырёхметровой высоты, переворачиваясь в полете и ударяясь о железные балки и стойки опоры. Дыхание затаили все. Пауза.
Девочка упала на спину, прямо под опору. Попыталась подняться, но бессильно опустилась назад. Жива! Воздух с облегчением вылетел из груди. С ракурса камеры было видно, как она то ли кричит, то ли стонет, пытаясь оттолкнуться и встать.
— Живая! — вырвалось у меня. Обернулся к тренерам. — Живая! Скорее, ей надо помочь!
— Её время еще не вышло, — остудил меня ледяной голос Катарины.
— Как? — я опешил.
Прошло несколько секунд, прежде чем я в полной мере осознал то, что она сказала.
— Как не вышло? При чём тут время?
— Её время на трассе не закончилось, — так же спокойно чеканила сеньора майор. Остальные молчали.
— Но она же там все рёбра себе переломала! Она же без доспеха!
Я подорвался встать, но железная рука 'Катюши' придавила к земле:
— Сидеть!
Обернулся. 'Первая' и 'Вторая' спокойными глазами смотрели на экран, не предпринимая попыток хоть как то вмешаться, что-то сделать.
— Чего вы сидите? Она же разбилась!
— Её время не вышло, — с такой же мёртвой интонацией повторила 'Первая', не оборачиваясь. — С ней всё в порядке, пара переломов.
Девчонки из взвода, почуяв неладное, подбежали и облепили терминал вокруг, глядя на напарницу. На их лицах застыла гримаса боли, но никто не побежал на помощь, не возразил старшим, все топтались, ломая пальцы на руках и нашёптывая что-то матерное. А ведь это одна из них, из тех, кто считается семьей! Да они что, охренели тут все?
Я ещё раз обернулся на визор. Девочку скрючило. Она лежала, обхватив себя руками, и стонала, из глаз катились слёзы. А таймер показывал лишь 2:48.
Я не выдержал. Нет, я не герой, это получилось на автомате, спонтанно. Просто понял, что эти изверги спокойно позволят человеку умереть, не придут на помощь. Потому что 'так положено', 'слабая и сама виновата'. А я смириться с таким постулатом не мог, пусть меня хоть расстреляют.
Рядом с терминалом стояла аптечка, большая металлическая коробка с красным крестом на боку, в которой лежало всё необходимое для оказания первой помощи. Я не знал, что с девчонкой, как это выяснить, и что делать, даже если определю повреждения. Я просто знал, что надо делать ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ. Нельзя сидеть на месте и смотреть, как загибается человек. Упавший с большой высоты, несколько раз при этом ударившийся, да ещё сбитый тяжелой болванкой, летящей на огромной скорости. 'Если на первой дорожке мешок просто ударит, то на пятой он переломает тебе кости'. Катюша, лапочка, это твои слова, твои собственные!
Я вскочил, вывернувшись из-под её руки, и рванул вперёд, на ходу хватая аптечку и игломёт, забрасывая один за спину, как это делали девчонки, другую через противоположное плечо на бок. Ринулся к гермозатвору.
— Стоять! Стоять, я сказала! — раздался за спиной голос моей мучительницы. Но мне было плевать, я не один из них, и смотреть на беспредел не намерен. По крайней мере, пока я человек.
Разбег. Стена. Пока самая обычная. Я помнил трассу, в общей сложности, девять с половиной раз видел, как её проходят. И примерно представлял, какая преграда, за какой следует, как не потерять на них драгоценные секунды. С другой стороны, у меня на боку болталась громоздкая аптечка, мешающая передвигаться быстро и мобильно. Так что гладко пройти не получится.
Ещё на мне не было доспеха, но этот эпизод я осознал много позже. А пока делал то, что должен — бежал по полосе смерти номер пять, рискуя жизнью, чтобы спасти другого человека, преданного своими. Потому что иначе нельзя.
Есть, запрыгнул, подтянулся. Сразу толчок и прыжок, внизу на той стороне какая-то гадость. Приземлился. Точно, что-то сзади чернеет, но оглядываться некогда. Что там дальше? А, да, лестница, подъём наверх. Две ступеньки уже оборваны, трассу не обновили, хорошо. Залез. Бег по перекладинам, тут важна скорость. Чем быстрее перебираешь ногами, тем легче держать равновесие, главное, чтобы нога не поехала. Как же мешает аптечка!
Есть, дважды чуть не упав, пробежал. Лабиринт. Можно скакать по нему, задрав оружие над головой, но я встал на четвереньки и тупо пролез по низу, лишь в двух местах цепляясь 'Жалом' за металлоконструкции. На скорости его пройти, конечно, быстрее, но я с грузом. Что там далее? Полоса препятствий?
Нет, бег. А теперь полоса, классическая, такая есть даже в нашей школе. Вниз под металлоконструкцию. Перекат. Теперь вверх, прыжок, перевал и снова вверх. Прыжок, еще прыжок. Перекат. Перепрыгнул через шатающиеся детали, двигающиеся вправо-влево — девчонки так делали. Последний 'шатун' тоже перепрыгнул, и, выходя из кувырка, прижался к земле.
Успел, надо мной пролетел мешок. На самом деле не мешок, а стальная болванка, обитая искусственной кожей, но терминологию лучше соблюдать. Этот момент — самый скользкий, почти все девчонки на нем сыпались. Если бы не видел, как его проходить, не успел бы, слишком быстрая должна быть реакция, чтобы уйти от мешка в полёте. У меня такой нет.
Прополз под ним, позорно, как трус. Но я не на конкурсе благородства и отваги. Вскочил, побежал.
Теперь около ста метров чистого бега, правда, то в горку, то с горки, но здесь препятствий нет. А вот и колесо. Хорошо разогнавшись, сигаю сквозь медленно вращающиеся спицы. Колесо массивное, на треть запрятано в пол, попадёшь под спицу — сломает тебе ноги. Или руки. Чем попадёшь. У меня получилось проскочить. Кувырок. Однако вышел я из него неудачно, из-за аптечки. Трудно придерживать и винтовку, и аптечку, но я не мог бросить ни то, ни другое.
Встал. Захромал. Mierda! Но быстро идти можно, а большего не надо, недалеко осталось. Вот тот самый обрыв. Разогнался, прыжок!
Схватился за свисающую с потолка цепь, но не смог удержаться и заскользил вниз. Есть, зацепился!
'Жало' сползло и забилось о бедро. Аптечка тоже вела себя непорядочно, а я висел и ругался сквозь зубы, пытаясь не рухнуть следом за той девочкой. Матов подо мною нет, высота — метра четыре, падение будет несладким. Только тут до меня дошло, я без скафандра.
Если думаете, что прыгать на цепь — то же самое, что прыгать на канат, глубоко ошибаетесь.
Есть, совладал с цепью, подтянулся вверх. Теперь раскачаться, сильно раскачаться, иначе не допрыгну.
Туда. Сюда. Вперед. Назад. Вперед. Назад. А девчонки как-то прыгали с первой попытки! Но вот получилось, амплитуда вроде достаточно большая. Оторвал руки, ееееее!!!
Чуть-чуть не долетел, мешали всё те же аптечка с игломётом, но то, что я без скафандра, сработало в плюс, удалось поймать волшебно-исчезающий момент равновесия и не свалиться.
Всё, дошел. Вот и приснопамятный мешок, мать его! Глянул вниз. М-да, она там. Лежит, стонет, приложив руку к груди, другой царапает землю, безуспешно пытаясь подняться.
— Я иду! Всё хорошо! — крикнул я и, схватившись за металлоконструкцию, прыгнул вниз. Повис. Так, теперь следующая конструкция, перебрать руками, уцепиться. Теперь балка. Какая же сложная система у этих модулей! И как эта хрень может за полминуты трансформироваться во что угодно? Придумают же!
Всё, внизу безопасно, можно отпустить руки.
Бум.
Подбежал, опустился рядом. Ну, какой же я все-таки пентюх! Какой с меня доктор?! Я же понятия не имею, что и как надо делать!
— Привет, как дела? Всё хорошо?
Она посмотрела на меня, как на святого, не иначе, спустившегося на Землю, чтобы помочь ей. Очевидно, вероятность увидеть здесь его и меня была приблизительно одинакова.
— Пальцы чувствуешь? Пошевели пальцами! — потребовал я, ощупывая ее ногу поверх сапога. Снимать сапог не стал. Если не знаешь, что делать, ни в коем случае не показывай этого. Иначе начнется паника. Лучше делай вид, что всё под контролем, даже если будешь нести чушь.
— Чувствуешь пальцы? — давил я. Она кивнула. И мышца под моей рукой взбугрилась. Хорошо, значит, позвоночник цел.
На большее моих знаний не хватило, потому я занялся ерундой, что-то спрашивая и что-то ощупывая, пытаясь больше привести её в себя морально, чем совершить что-то полезное. Это у меня получилось. Девушка перестала плакать, глаза её засветились надеждой. Когда что-то спрашивал, кивала, положительно и отрицательно. Ну, тоже результат!
— Всё хорошо, всё будет хорошо! — приободрял её я, открывая аптечку и пялясь в неё, как перуанец на гермозатвор планетарного шлюза. — Веришь? Всё будет отлично!
Она верила.
Тут меня мягко, но очень настойчиво оттеснили в сторону, и я с радостью последовал этому приглашению.
Они были здесь все: тренеры, девчонки, Катарина, и ещё две женщины в белом с повязками с красными крестами на рукавах. У них тоже были аптечки, штуки три, а девчонки несли складные носилки.
Пострадавшую окружили со всех сторон и принялись где снимать, а где срезать одежду, ощупывать, осматривать, спрашивать уже по делу. Одна из медичек достала ампулу и шприц из моей открытой аптечки. Ну вот, теперь точно всё будет хорошо. Я облегченно вздохнул и отполз подальше, чтобы не мешаться, моя миссия выполнена.
И только успокоившись, понял, что сам я перуанец. Из самой высокогорной глухой перуанской деревни. Потому, что шёл сюда верхами, проходя по полосе смерти, да ещё пятой, на которой ни разу не был, без скафандра, с грузом, а они все спокойно и быстро, не напрягаясь, пришли по дорожке с зелёной полосой. Резервной. Безопасной.
Я засмеялся, но тихо, чтобы не привлекать внимание. Это был истерический смех. Из глаз покатились слезы, и я понял, что не могу остановиться — с ним из меня выходило всё напряжение, скопившееся внутри за две недели изнуряющих тренировок. Все эти полосы, препятствия, падения, избиения, насмешки Катарины и других офицеров, и, конечно, постоянный риск, угроза в любой момент превратиться в бывшего Хуана Шимановского. Особенно сегодня, здесь и сейчас. Цель, которую преследовал по дурости, рисковал жизнью из нежелания думать и ориентироваться. Рыцарь, блин!
Из состояния беспричинного смеха меня вывел пинок Катарины:
— Встать!
Я взял себя в руки и поднялся, машинально отмечая, что за её спиной упавшей девушке что-то вкололи, и теперь аккуратно, всей толпой, перекладывают на носилки. Перевёл взгляд на сеньору майора. Глаза той пылали бешенством. Но я её не боялся — хватит, отбоялся своё. Всё, что я испытывал к ней сейчас — презрение. Огромное и всепоглощающее. Я почувствовал, как глаза мои наливаются кровью, а губы искривляются в усмешке.
— Тебе сказали стоять. Какого ... ты попёрся сюда?
Мне нечего было ей ответить.
Она заорала, резко, на весь тоннель:
— Какого ... ты сюда побежал, когда тебе приказали остановиться?! Какого ... ты побежал сюда по полосе?! Ты что, идиот???
Я мог бы что-то сказать, попытаться оправдаться, дескать, идиот, растерялся. Но у меня не было желания. Не перед ней.
Я ещё больше скривил губы, показывая этим своё к ней отношение. Она не выдержала и двинула мне по лицу, резко, сильно, с большим замахом.
Я поднялся. Из носа, заливая рот и губы, по подбородку текла солёная теплая жидкость. Попытался вытереть её рукой, но только развёз по всему лицу и футболке. Естественно, дышать мог только ртом, носа не чувствовал.
— Встать! — раздалось сверху. Железный тон и холодный взгляд. Она дошла до такой степени ярости, когда эмоции отключаются.
Я встал во весь рост. Сзади неё всё ещё возились с пострадавшей, но большинство девчонок смотрело на нас, впрочем, как и обе тренерши.
Снова удар, на сей раз слабее и по скуле. Будь он чуть сильнее, я бы отправился домой через челюстно-лицевое отделение больницы.
На сей раз упал на живот и чуть бок, и тут же попытался снова встать, но мне под ребра заехал металлический доспешный белый сапог. Завыл.
— Ты слышал приказ! Почему ослушался?
Я взял себя в руки, вновь усмехнулся и выдавил, страшно гундося:
— Та пошта ты!
И снова сапогом в живот. Уже сильнее. Сложился в три погибели. Тварь! Мразь! Падаль! Паскуда!
— Я тебя спрашиваю! Отвечать! Почему полез не в своё дело, когда тебе запретили?!
Я лежал и пытался побороть в себе боль. Сука! Стерва! Гнида! Ненавижу!
Вновь удар, но не такой сильный.
— Подняться! Я сказала подняться!
Я приподнялся. Она дернула меня вверх, не боясь испачкаться в крови, и двинула кулаком в солнечное сплетение.
Я лежал, безуспешно ловил ртом воздух и вспоминал Толстого. И понимал, что он — ягнёнок по сравнению с некоторыми. Да, он прессует титуляров и кое-кого из платников, живёт по собственному праву сильного. Но тогда, в фонтане, он первым делом кинулся к своему, вытаскивая его из воды на бортик. Он подонок, жестокий, беспринципный, но он никогда не оставит в беде друга или подчинённого. Хоть в каких целях. Он пёс, в его стае жестокие, даже беспощадные порядки, но стая никогда не бросит своего слабого. Эти же твари — бросят.
— Какого ... ты не подчинился приказу? — разорялась надо мной 'Катюша'. Я поднял голову. Глаза бешенные, полные злобы и...
Даже не знаю, как это сказать. Отвращения? Да, отвращения. К себе. Она ненавидела себя, а срывала за это злость на мне. Нет ничего хуже понимать, что ты — говно. И я понял, что сильнее её. Сильнее их всех. Да, они крутые, они убийцы, они способны на такое, что....
Но я — над. Потому, что я — человек.
— Что улыбаешься? Чего скалишься? — орала Катарина, и в её голосе не было ничего человеческого.
А ещё в нем отчетливо слышался страх. Я почувствовал его и начал подниматься — он придал мне силы.
