Грани отражения

— Это я и сказал отцу, вернувшись. Я не ждал, что он поймет меня. Но он сказал, что я как родился ничтожеством, так им и останусь, он не ожидал от меня ничего большего. Потому, что только ничтожный человек стремиться стать игрушкой для всех, не понимая, что его любвеобильность выглядит жалким доказательством того, что он — слабак.

Дорнот поддел ногой плоский камешек, проследил взглядом за его полетом и беззаботным тоном закончил свой рассказ:

— В тот вечер я ушел и больше никогда не видел отца. Он знал, где я нахожусь. Но запретил всем, даже миссис Норис упоминать при нём обо мне. Я даже о его смерти узнал позже всех. Наверно он должен быть доволен такой своей мести.

Ян негромко засмеялся. Если раньше Лии казалось, что её жизнь сложна и нелегка, что выпадающие на её долю проблемы бывали слишком тяжелыми, сейчас она ясно увидела то, что они были в большинстве сущими пустяками. Чтобы не делал Ян по отношению к ней, насколько бы непростительно не было его вмешательство в её жизнь, он не заслуживал такого отношения. Пускай его мотивы были нелогичны, пускай он был неадекватен, но не Лии было его судить. Да, ей почему-то становилось всё сложней держать на него зло. Он не старался её разжалобить или переменить свое мнение, он был всегда ровным. Просто, словно что-то менялось в её глазах, будто она начинала по-другому видеть многое.

Лия ни на секунду не сомневалась в том, что делает, когда справившись с мыслями, негромко произнесла:

— Мне стоило сказать это раньше. Я хотела извиниться за то, как думала. Мои слова, они были необдуманными и глупыми.

Ян остановился и повернулся к ней, почти насмешливо глядя на неё.

— Это потому, что меня тебе стало жалко?

— Это не так, — почти смиренно ответила Лия, она не имела права на возмущение его тоном и словами. Смотря на неё секунду, Ян изменил выражение лица и совершенно другим голосом, спокойным и немного мягким произнес:

— Не извиняйся. Но, пожалуйста, не вздумай никогда жалеть меня. Есть масса других, заслуживающих сочувствия, я в их число не вхожу.

Лия смотрела в абсолютно спокойные глаза, в которых сейчас не было никаких теней и стен. Это были глаза, не прятавшиеся ни за чем, настолько же спокойные, как и гладь воды в штиль, отстраненные как отблеск металла. Он жил своей жизнью, в которой был только его мир. Закрывался тысячью лиц, что бы никто не видел его настоящего — может, это было единственно правильным для маленького мальчика, прятавшегося в глубине темноты его души? Была ли тьма в этом лабиринте тьмой? Или же она была только обманом зрения, ослепленного яркой иллюминацией мира, не желавшего принимать его?

Это было сложно. Но не признать этого было бы так же подло, как и равнодушно пройти мимо.

— Я не буду в отъезде долго, — словно ничего и не было, сказал Ян. Незаметно за разговором они подошли к дому, — Надеюсь, что без меня тебя будет свободней. А теперь извини, мне нужно подготовиться к отъезду.

И он пошел вперед, оставив её смотреть ему вслед.

* * *

Признаваясь самому себе, Эрик мог сказать, что никогда не испытывал такого волнения. Хотя логика и объясняла, что ничего особенного не произойдет, но сердце колотилось как бешенное, ударяясь о ребра и отдавая в виски. Сегодня все должно или начаться, или закончиться.

Вошел врач. Эрик замер, боясь, что стук его сердца слышен по всему кабинету.

— Я могу Вас порадовать, — голос доктора раздражал своей невозмутимостью, — как показало обследование, Ваша ситуация — не врожденный дефект, а последствие неправильного развития, и при успешном ходе вполне возможно, что это поправимо.

Ему казалось, что он падает куда-то в пропасть с огромной высоты.

— Если Вы все так же готовы рискнуть, мы поместим Вас сегодня в палату, а на завтра назначим операцию.

— Завтра? — Эрик был готов хоть сейчас лечь под скальпель, раз чудо было на расстоянии вытянутой руки.

— Да. Вы должны понимать, что никакое дело не делается второпях.

— Значит, я могу видеть? — Перебил его Эрик.

— Безусловно.

Казалось, что доктор смотрит на него, Эрик ощущал пристально направленный взгляд, под которым становилось далеко не уютно. Вероятно, необычность его ситуации заставляла врача так разглядывать его, как некий подопытный экземпляр. Но, ради такого шанса, Эрик был готов потерпеть.

Он не мог заснуть, лежа в палате. Мир, стоявший так далеко столько лет, приближался к нему с каждой уходящей минутой. Это было и пугающе и волшебно. Он сможет видеть. Он сможет больше, чем мог до сих пор. Часы неспешно отмеряли секунды, приближая этот миг. Чем ближе он был, тем беспокойней становился Эрик. Не испытывавший никогда нерешительности, он ощущал себя словно на краю пропасти.

Он не закрывал глаза, когда его везли на каталке в операционный блок. Если он будет видеть — пусть этот миг темноты останется таким. Он будет видеть — как молитву повторяя вновь и вновь эти слова, думал Эрик до тех пор, пока мозг не отключился в безвременье наркоза.

Темнота неохотно покидала позиции. Она никуда не девалась несколько дней, продолжая окружать Эрика. И это его злило. На глазах была повязка, не дававшая ему открывать их, хотя порядком надоевший своей невозмутимостью врач и повторял, что даже если её снять, Эрик ничего не увидит, глазам нужна адаптация к новым условиям после вмешательства.

И лишь спустя некоторое время наступил долгожданный момент. Последнее препятствие в виде тонкой салфетки упало с глаз. Эрик моргнул. Казалось, что ничто не изменилось. Но спустя пару секунд даже доктор, похоже, перестал дышать, наблюдая за ним. Эрик разочарованно опустил по-прежнему незрячие глаза и неожиданно замер. Повторил движение, отказываясь поверить в происходящее.

— У Вас что-то блестит, док?

— Это часы.

В голосе врача скользнула непонятная нотка.

— Значит, я вижу, как они блестят, — хрипло произнес Эрик, отказываясь в это поверить. Он послушно дал вернуть на глаза повязку, вновь и вновь вспоминая искру света, блеснувшую перед ним.

В мире нет ничего невозможного. Невозможно только понять человека. Лия никогда не обладала интересом к изучению психологии. Она сдала курс в колледже, но на этом её познания заканчивались. Дальше следовал неведомый океан, в котором ни одна аксиома не срабатывала, или же работала, но слишком искаженно, что бы быть понятной.

Она бродила по дому, мерила шагами большую гостиную с потухшим камином. Проводила рукой по мягкой ткани шторы. Возвращалась в библиотеку. Было что-то, не отпускавшее её. Позволявшее возродиться, назло всему. Поддерживавшее её тогда, когда всё было против. Незаметное, но привычное, как тень за спиной. И оно имело имя, обладало своим мнением и собственными тайнами.

Из зеркала на неё смотрела прежняя Лия. Та, что жила до появления в её жизни красивых слов и воздушных замков. В ушах не звучал больше голос Эрика, болотным огоньком звавший в иллюзорное будущее, которого не было. Она вынесла урок, и в этом помог ей человек, который учил свои уроки в одиночку. Их нельзя было сравнивать, жизнь Эрика была почти такой же беспросветной, как и жизнь Дорнота. И если один не справился с минутной трудностью, а другой вовремя подал ей руку, это не давало права сравнивать их. Лия ощущала некоторую долю благодарности Дорноту даже за его нелепые поступки.

Дни тянулись невыносимо долго и тягостно. Лия начала сомневаться, что Дорнот сказал правду о том, что вернется. Это очень неприятно задевало, словно ей хотелось бы, чтобы он вернулся. Она не ждала его. Она вообще не видела смысла в том, что он делал. Но, как бы то ни было, Дорнот вел себя как друг. А исчезать бесследно из жизни, да еще и оставив её невесть где, было не честно.

Она могла бы уйти, если бы сильно хотела. Но Лия не хотела. В какой-то момент этот дом стал для неё надежным убежищем от разрушенных иллюзий, поворота в никуда и спасением от ещё больших ошибок. И она не смогла бы бросить всё, не попрощавшись с Яном. Пусть даже он не поймет, какую роль сыграл во всем.

Однажды вечером он вернулся. Лия знала, что он возвращается, еще не видя, что его машина подъезжает к дому. Она просто знала, что он близко. Каким бы ужасным собеседником Дорнот не был, какие ненормальные мысли не роились в его голове, Лия была рада, что они вновь под одной крышей. Она кубарем скатилась с подоконника, дождавшись, когда по её расчетам он войдет в дом, и вышла навстречу к лестнице, зная, что он направится в свою комнату, минуя её.

И не ошиблась. Ян поднимался по ступенькам лестницы, медленно преодолевая каждую как препятствие. Лия смотрела на него, чувствуя, что перед ней словно другой человек, на плечах которого лежал тяжелый груз, отдававшийся в каждом шаге усталостью. Словно поддернутое тенью лицо, осунувшийся и усталый вид. Что произошло с ним за эти две недели отсутствия? Лия сделала еще шаг навстречу, но он, как тень, прошел мимо, даже не взглянув в её сторону. Она вскинула голову, ущемленная тем, что её порыв пропал впустую. Какая-то часть её не могла не продолжать задаваться вопросом — что с ним? Но Лия прикрикнула на себя, не желая лезть в это еще глубже. Всё же это не её дело. Они друг другу никто, чтобы она лезла со своим участием. А он — не маленький мальчик. Сам справится.

Лия ворочалась, пытаясь заснуть, а из головы всё не выходили навязчивые мысли. Устав вертеться на кровати, она уставилась в потолок, надеясь, что так сон скорей придет в распухающую от вопросов и размышлений голову. Но сон не шёл. Вместо этого раздался негромкий стук, почти царапанье в дверь. Она прислушалась — стук повторился. Вылезая из-под одеяла и путаясь в пижаме, Лия добралась до двери.

— Кто там?

Вряд ли кто-то, кроме заблудившейся мыши, которая внезапно решила попробовать пробраться в дверь. Но в ответ раздался голос Яна:

— Прости. Я надеялся, что ты не спишь. Хотел поговорить.

Недоумевая, что могло опять найти на него, Лия осторожно открыла дверь и выглянула. Ян сидел на полу коридора, прислонившись к стене, и выглядел так, словно давешний груз продолжал давить его. Она никогда не видела его таким, и это было непривычно

— Я не спала, — Лия помедлила и опустилась у стены напротив Яна. Она видела его безумным, самоуверенным, саркастичным, злым, но никогда — подавленным и отчаявшимся. Дорнот не торопился начинать диалог, оставаясь со своими мыслями. Свет из окна падал на его лицо, освещая синяки под глазами, легкую щетину, непривычно обрамлявшую скулы, словно он не брился несколько дней, и резко очерчивающую и без того жесткие линии, отчего лицо приобретало вид, будто он смертельно устал или болен.

— Я сделал то, что не смогли бы сделать другие. Несмотря на то, что не хотел этого делать, что всё внутри было против. Я сделал эту чертову операцию.

Ян выплевывал слова так, словно они были острыми иголками и давались ему с трудом.

— Меня разрывает изнутри, — он взглянул на Лию, — половина рада, что я сделал нужное. Осуществил то, что другие еще не делали. Дал человеку шанс. А вторая половина ненавидит меня за то, что я сказал себе, что никогда этого не сделаю, но сделал.

Он смотрел на Лию, словно ища у неё ответов. А ей было нечего сказать, поскольку словами тут было не помочь. Видимо что-то касалось настолько лично Дорнота, что тут она была бессильна что-либо сделать. Она даже не знала — о чем идет речь. О какой операции. О ком именно, и что стояло между этим и Яном. Будь эта ситуация в госпитале, она бы, как любая операционная сестра нашла бы самое верное средство, которое лечило хирурга в самую трудную минуту. Да, она бы просто налила ему хорошего, крепкого виски, который выжег бы то, что смог. А остальное вылечили бы время и сам Ян.

Но это не был госпитальный случай, она не была частью его операционной бригады, а он не пил. Да и судя по нему, виски бы тут не помог. Вид Яна не примирял её с этими доводами, она хотела не вот так молчать, а сказать ему что-то теплое, хорошее, чтобы вернуть покой.

— Ты поступил так, как поступил бы доктор Дорнот, которого я знаю. Сделал то, что подсказал разум, а не эмоции.

Ян поднял голову. Он сидел, обхватив руками колени, и в свете луны выглядел большой серой тенью. За окном посвистывала какая-то ночная птица, равнодушная к человеческим страстям и эмоциям.

— Ты сделал то, что делал каждый раз после того, как выбрал эту дорогу. Не сомневайся в себе, я не знаю — что произошло, но верю, что твой поступок достоин уважения.

Почти прежняя, насмешливая полуулыбка вернулась на лицо Яна, когда он произнес:

— Не подумал бы никогда, что ты скажешь так, словно гордишься мной.

Лия пожала плечами:

— Да, представь себе. Я горжусь тем, как ты верен своим принципам.

Он пристально посмотрел на неё, словно ища подвох, но потом расслабился и закрыл глаза.

— Я не ожидал, что вернусь, а ты все еще будешь тут.

Лия фыркнула, не желая объясняться или ядовито интересоваться — не будет ли он доволен, если она уйдет из его дома прямо сейчас? Но всё же ответила:

— Я не очень разбираюсь, где находится твой дом, что бы уехать. Да и вряд ли меня отпустил бы кто-то.

— Верно, — прежний, невыносимый Ян вернулся, и Лия мысленно закатила глаза. Хорошо, что его душевное состояние вернулось к отметке — невыносим и невозможен. Это было привычней, такого Дорнота она знала лучше.

Он устроился поудобнее, и в луче ночника, светившего в открытую дверь её комнаты, Лия увидела на его плече достаточно большой шрам. Он никогда не появлялся перед ней в одной спортивной майке, как сейчас, и поэтому она никогда не замечала этого. Шрам был вроде старый, но достаточно уродливый, уходивший вниз с плеча. Наверно, на восстановление и лечение ушло много времени. Заметив, что Лия смотрит на него, Дорнот машинально провел рукой по плечу, словно закрывая рубец.

— Было очень больно? — Не выдержала Лия.

— Я думал, что у меня не осталось руки, — качнул головой Ян, — пока оттаскивали в безопасное место, я твердил — где моя рука?

Лию передернуло.

— Авария? — Она попробовала представить — что же должно было так покалечить его.

— Нет, боевые действия.

Она удивленно воззрилась на него. Такой поворот был, мягко сказать, неожиданным.

— Ты воевал? Где?

Он назвал конфликт, не так давно бывший главной новостью страны.

— Если думаешь, что я вру, лучше просто вернись к себе.

Лия промолчала. Она не думала, что он лжет, но новая частица мозаики его жизни с трудом укладывалась на место. Молодой, амбициозный и желающий доказать далекому отцу, что он может многое. Она попробовала представить себе Дорнота в двадцать четыре года.

Между ними было расстояние в несколько шагов, и она преодолела их одним движением, оказавшись перед ним. Шрам белел неровной полосой, он уже прошел ту стадию, когда был розовеющей кожей, еще не так бросающейся в глаза. Перед глазами Лии проплыло воспоминание — Ян, застегивающий верхние пуговицы черной рубашки, сбегает вниз по лестнице, кивая ей.

Она коснулась пальцами шрама, который словно просил сделать это. Под пальцами грубая ткань, неудачно стянутая в свое время в некоторых местах швами, напоминала о том, что она ничего не знает об этом человеке. А все её мысли и домыслы — лишь только верхушка айсберга, по которой нельзя судить о самом айсберге.