4 Жребий Судьбы

С печальными мыслями и тревожными предчувствиями все трое оставили школу, сдав дежурство ночному сторожу.

— Ты там, Романыч, поосторожнее. — неопределённо предостерёг пенсионера завхоз. — Не ходи в подвал.

— Слушаюсь! — молодцевато отрапортовал Иван Романыч.

Представить можно, что встретило бы утром школьников, если бы в дело не вмешался один таинственный обитатель школы. Встретился с ним Романыч на третьем этаже, возле лестницы. Стоял чёрный человек около окна, но свет ночного фонаря не достигал его лица, скрытого широкополой шляпой. Этот человек внимательно наблюдал за тем, как некий субъект с усердным сопением вскрывал отвёрткой дверь кабинета физики.

— Смотри, Романыч, до чего доводит неумеренное возлияние. — заметил сторожу чёрный человек. — Откуда в столь юном существе такие вредные привычки? О, бульон Опарина! Я догадался! Биологичка тяпнула стопарик перед началом опыта! Всё, это необратимо. Проще нового гомункулуса сотворить, чем перевоспитать этот неудачный опыт. Оставь его, Романыч, пусть он покажет этой даме круговорот веществ в природе. Очень наглядно! Чрезвычайно убедительно! Вот этот пьяный тип как раз и докажет вашим ученикам простую истину: человек состоит из того, что ест и пьёт... его родитель. И уж если ваша билогиня сладкоежка и невоздержана к спиртному, то её чудное создание будет всецело предано её же интересам.

— Научит он ребят плохому. — ответил сторож. — Куда такого в школе держать? И Паша с Любой обижаются, говорят: больно хулиганит.

— Да, ты прав. Гнать надо такого типа из общества. Я уже понял, что образование для него бесполезно.

— Давай, гони. Я вот телогрейку ему припас и старые штаны. Пущай уходит, оглоед. — согласился старик Романыч.

Так что, утра гомункул не дождался. На радость школьному руководству, он был выдворен из школы тем чёрным человеком, что сам и породил его. Он, а не биологиня Матюшина, был причиной появления в школе мерзкого бомжеватого подонка. Так что вина Матюшиной была лишь в одном: в неумеренном пристрастии к алкоголю. Нельзя всё же в пьяном виде проводить уроки. Надо осмотрительнее быть при деле выведения себе подобных!

Однако ничего ведь не берётся ниоткуда просто так и не исчезает никуда само собой — это подлинно физический закон, который часто выводил на доске перед учениками Карп Полумудрый. Сказывают, что видели гомункула тёмным вечером. Шатался он в обнимку с бомжихами по улицам, песни пел, грузил матерные анекдоты. Совсем уже седой, с мешками под глазами и серой мордой, он рылся в мусорных бачках поблизости от родного дома, собирал бутылки. Вокруг ползли нехорошие слухи, будто бы в школе собирались по ночам бомжи, шатались по холодной крыше, выли на луну, били стёкла в близлежащих домах, хулиганили в подвалах, малевали свастики на стенах, охотились на припозднившихся прохожих.

Находили обглоданные кошачьи скелеты, растрёпанные голубиные перья, вороньи клювы. По утрам валялись мусорные баки на боку, являя миру всё своё бесстыдство. Гомункулус, поганец, натворил себе подобных и теперь со стаей малолетних проныр шатался по подъездам и ныл, что он — погорелец. Подайте, кто сколько сможет!

В конце концов, он сдох от старости в подвале и разложился на составляющие элементы: дерьмо, мочу и серый порошок. Так помер гомункулус бесславно, но дело его, говорят, живёт доныне. Его потомки ходят по стране, плодясь со страшной силой и называя себя жертвами науки. Они просят подаяние на дальнюю дорогу, чтобы вернуться к родимой маме, к первоисточнику, к родной своей школе, к нравственно бесцельным общеобразовательным устоям, обратно — в пластиковую банку.

Глава 16. Авария на мосту

Декабрь был в самом разгаре, а погода совершенно не соответствовала зимней — мокрый снег то и дело сменялся моросящим дождём. Низкое небо висело неразличимым мутным покровом — ни облаков, ни туч, одна сплошная пелена. Деревья стояли голые и мрачные, дома словно нахохлились, прохожие бежали, запрятав головы в воротники. Тоска была смертельная — о ней говорили даже по телевизору в новостях, отмечая гнетущую депрессию среди населения.

Прошлым воскресеньем состоялся прощальный разговор с Наташей. Платоновы уезжали прочь из этой серой страны с её тошнотворными погодами. Наташа сама пришла к Лёну попрощаться, но разговор опять не вышел — снова сказалось её странное ожесточение, причина которого была Лёну непонятна.

— Знаешь, я не хочу вмешиваться в твои дела, — заговорила тогда Наташа. — но кое-что мне ещё летом, в вашей деревне, показалось странным.

Он очень удивился и приготовился слушать.

— Ты сам-то что думаешь о том, как ловко Гонда и Брунгильда тебя подставили?

— О чём ты? — изумился Лён.

— Тебе, фактически подростку, поручили казнить деревенскую ведьму. Тебе подарили волшебный меч, а оказалось, что это какой-то Каратель. И в силу принятых вслепую обязательств ты был вынужден привести в исполнение приговор, не тобой вынесенный. Почему Брунгильда не пожелала сама пачкать руки? Почему такой добрый Магирус Гонда не вступился за тебя и не снял с тебя такого непосильного назначения? Фактически тебя повязали кровью.

Лён пребывал в замешательстве. Как объяснить Наташе? Ей трудно понять это, она же лишь два раза, и то эпизодически, побывала в волшебной стране. Ей не понять того действительно высокого обязательства, которое возлагают дивоярцы на равного себе. Да, он сам был не готов к миссии своего оружия. Он действительно не знал, что за подарок сделал ему филин Гомоня. Почему старик избрал именно его. Но то почтительное изумление, что проявилось в глазах волшебников, когда они узнали, что Лён стал обладателем дивоярской стали, лучше всего убеждало в высоком долге.

— Тебе не кажется, что ты слишком положился на порядочность волшебников? — продолжала Наташа, поскольку он молчал. — Возможно, законы Дивояра отличаются от твоих представлений о добре и долге. Возможно, достигнув своей сияющей мечты, ты встретишь нечто такое, что будет просто несовместимо с твоим личным понятием о нравственности?

— Откуда такие подозрения?! — неприятно поразился Лён. — Что плохого тебе сделали волшебники?

— Мне лично ничего, и никаких претензий у меня лично к ним нет. — довольно жёстко ответила Наташа и продолжила уже мягче: — Меня лишь беспокоит твоё будущее. Я уезжаю, и мы больше не встретимся — нас ждут совсем разные судьбы. Ты будешь всё больше уходить в Селембрис, пока жизнь здесь не станет тебе окончательно чужда. Это совершенно естественно — кто бы мог устоять в выборе между скучным прозябанием здесь и фантастическим полётом там. Всё это так... Но только стоит ли безоглядно повязывать себя обязательствами перед твоими дивоярцами?

— Я не понимаю тебя, Наташа. — вымученно ответил Лён. — Мне не видно того, о чём ты говоришь. Может быть, это лишь предвзятое мнение?

— Возможно. — внезапно отступила она. — Наверно, я не о том говорю накануне расставания.

Они ещё некоторое время помолчали — говорить, как ни странно, больше было не о чем. Но и это молчание было красноречивее любых слов. Они действительно расставались. Возможно, это было лучшее из всего, что могла предложить им судьба. Наверно, эльфы знали, что делали, когда вручили Наташе свой богатый дар — бриллиантовую диадему. Именно эта вещь встала между Лёном и его подругой.

Родители Наташи очень хорошо распорядились этим даром, они сумели без потерь обратить подарок эльфов в деньги, и в большие деньги. И теперь Платоновы готовились к переезду в другую страну — подальше от российской жизни, куда-нибудь в тёплое место. Даже не в Москву — зачем им этот сумасшедший мегаполис!

И вот теперь, в эти последние минуты перед расставанием, Лён вдруг осознал, как мало общего между ним и Наташей. Увлекательные приключения в Селембрис закончились, настала отрезвляющая реальность: если есть возможность хорошо устроиться в этой жизни, зачем волшебная страна? И даже более того, он чувствовал, что дело здесь не только в разнице обеспеченности семей.

Родители Наташи, особенно Лиля Платонова, с некоторой настороженностью относилась к Лёну. Хотя она и не знала ничего о волшебной стране, в которой побывала её дочь (Наташа благоразумно не стала посвящать своих родителей в эти детали), но всё же чувствовала в приятеле своей дочери нечто странное и опасное. Удивительно было наблюдать, как родители Наташи, особенно мама, ловко балансировали между здравой житейской рассудительностью и подсознательными мотивами. Так, например, они легко поверили в то, что летом, в глухой деревне, нашёлся клад с двумя одинаковыми драгоценными диадемами — именно так Наташа объяснила родителям это приобретение. При том и Антонина, бывшая классная, подтвердила, что это был именно клад. Клад, так клад — очень хорошо. И родители Наташи с практичным рвением сумели обратить эту бесценную находку в солидные деньги. А раз такое дело, чего им прозябать в этом большом и грязном муравейнике с названием Нижний Новгород? И вот в один момент образовалась дистанция между Наташей и Лёном.

— Ты поедешь проводить меня? — с неожиданно тёплой улыбкой спросила Наташа.

— В аэропорт? — машинально спросил он.

— В аэропорт. — ответила Наташа.

Да, он поехал, он видел как улетал "Боинг", унося от него частичку его жизни. Всё кончено, они расстались. И почему она до самого конца так и не сказала ни слова о будущих надеждах, о лучшей жизни — только отвращение к той действительности, которая составляла привычный Лёну мир. Зато Лиля Платонова радостно щебетала о том, как хорошо они устроятся в будущем. Сначала поживут у знакомых в Праге, потом решат, где обосноваться. Всё это уже не имело к Лёну никакого отношения, и он лишь молча слушал песню счастливых надежд.

* * *

Сегодня было снова воскресенье. Две недели он уже не попадал в Селембрис, и напряжённое ожидание выматывало его. Лён хмуро сидел за компьютером, или слушал музыку, пытался читать, но ничего не помогало.

— Послушай, Гранитэль, — тихо обратился он к перстню. — я вспоминаю прошедшее погружение и не могу понять, отчего мне стало жалко Лембистора. Он так искренне заплакал. Или это актёрство?

— Ничего удивительного. — отозвалась принцесса. — Ты всё никак не можешь поверить, что его нужда реальна, всё думаешь, что цель его — просто злостные козни. Он хочет жить, очень хочет жить, а исход дела зависит от тебя. Вот он и старается тебе понравиться. Он быстро мыслит и быстро учится, в этом отношении ты отстаёшь от него. Но главное не в этом. Ты боишься действовать, Лён.

— Я боюсь? — изумился он. — А как же тогда я уничтожил колдуна?!

— Я не об этом. Ты стал слишком расчетлив, слишком недоверчив. Ты боишься самого участия в каждой истории, и раз от разу твой страх всё очевиднее. Я полагаю, это из-за того, что случилось с Пафом. Ты допустил промах, предвидеть который был не в состоянии, и теперь боишься вновь совершить ошибку.

— В чём это выражается? — угрюмо спросил Лён.

— Ты не участвуешь в истории, ты разыгрываешь партию в шахматы, старательно просчитывая каждый возможный ход событий. Невозможно просчитать оптимальный ход без потерь — слишком сложна игра. Ты перестаёшь верить в счастливый случай, не оттого ли ты так резко оборвал мечту Долбера? Он хочет стать королём — само желание этого делает его мечту возможной. Ведь это же Селембрис, Лён. Раз Долбер связал свою судьбу с тобой, значит, от тебя зависит быть ей или не быть.

— Я так и не понял, в чём проблема. — мрачно признался он.

— Погружаясь в историю, ты должен всецело принадлежать ей, а не быть сторонним наблюдателем, который вмешивается в дело лишь тогда, когда считает нужным.

— Да, последний раз мне показалось, что я участвую в инсценировке.

— Вот именно, а Долбер и даже Фазиско вовлеклись в неё со всей страстью.

— Но я не знаю, смогу ли я так.

— Смоги, Лён. Даже я не смогу сделать для тебя чудо, если ты будешь отстраняться от реальности Жребия.

— Я хотел спросить: это видение у Орорума подлинное?

— Вот видишь, ты даже Орорум, древний оракул, принял за подделку. Да, он воскрешает память, но лишь ему угодным образом. Я была там с тобой и видела то, что видел ты. Четыре портрета — это четыре человека, с которыми я провела много дней из их жизни. Первым был Гедрикс. Когда он умер, а жил он долго, то перстень положили вместе с ним в могилу. Для меня остановилось время, но я очнулась, оказавшись в руках другого человека. Это был царевич Елисей. Вместе с ним я прошла долгий путь, и тоже рассталась после его смерти. Потом был тот, кого я помню, как Финиста. Маг огня, летающий, как сокол.

— А кто четвёртый? — волнуясь, спросил Лён.

— Четвёртый ты. И то, что ты видел круглую комнату волшебного дворца, говорит о том, что однажды ты в неё войдёшь. И ты будешь последним, кто владеет перстнем Гранитэли.

Это было всё, что принцесса сказала ему. По её дальнейшему молчанию, Лён понял, что она более ничего не произнесёт.

Воскресный день. Вчера между мамой и Семёновым произошёл какой-то неприятный разговор. Дядя Саня говорил извиняющимся голосом, а мама как-то невесело отвечала. Всё это было за закрытыми дверями, и Лён не мог слышать, о чём они там говорят. Когда же мама вышла с печальным видом, он подумал, что, возможно, Семёнов собирается их покинуть. Но, оказалось, что всё не столь плохо. На самом деле, он хотел повидать своих детей, а Зоя, естественно, заревновала.

Проблема была в том, что бывшая жена Семёнова вышла замуж за нового русского и теперь жила с ним в Толоконцеве. Дети Семёнова остались с матерью, а дядя Саня тосковал по ним. Он пытался договориться с бывшей супругой о свидании с детьми, но упрямая дама требовала гарантий того, что он не увезёт детей от неё. Гарантией в данном случае должна была выступить Зоя. Если бывший муж оставит в залог свою новую жену, то Семёнову позволят покатать детей на машине. Всё это вызвало у Зои негодование, но в конце концов она согласилась помёрзнуть возле дома бывшей супруги своего мужа. Чтобы не скучно было, она попросила Лёньку поехать с ней.

Втроём на "Волге" Семёнова они переехали через борский мост, сразу за которым начинался посёлок Толоконцево, расположенный на берегу живописного озера и сплошь состоящий из богатых домов.

Встреча отца с детьми состоялась под пристальным наблюдением полной дамы с высокой причёской и громадными серьгами. Она вышла за ворота своего дома и стала резким голосом выговаривать своему бывшему супругу. Она давала наставления: где можно поездить с детьми, чем можно их кормить, о чем можно говорить. Новый её муж на улицу не вышел и в разговоре не участвовал. На Зою бывшая супруга внимания не обратила, лишь указала ей, где она сможет посидеть, пока Семёнов катается с детьми. От этого дядя Саня выглядел, как побитый, и виновато посматривал на Зою.

Бывшая супруга знала, что делала: поставив подобные условия, она могла рассчитывать на скорое возвращение своих чад. Зоя с Лёнькой должны были сидеть на лавочке возле ограды — под бдительным наблюдением хозяйки дома. Всё это было очень унизительно. К тому же погода не располагала.