| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Решив, что они достаточно безобидны, халруджи сосредоточил внимание на том, что творилось за дверью. Запахи улавливались нечетко. Их перебивала напомаженная борода драгана, но звуки голосов, вздохов и покашливаний подсказывали, что на приеме у наместника находилось не меньше дюжины человек. Кучеяров из них было всего двое: наместник и какой-то старик с сильным шибанским акцентом.
Гебрус Елманский был необычной фигурой. Попав в Согдиану еще ребенком, он вырос при императорском дворе, впитав в себя удивительное сочетание драганского вольномыслия и духа канцлеровского режима. Его отец был адмиралом объединенного флота Согдарии, который погиб в первой войне с островитянами в Арвакском море. Гебрус не пошел по пути родителя, но благодаря врожденным дипломатическим способностям всегда находил общий язык с людьми в доспехах. Иман рассказывал, что Гебрус был очень дружен с Элджероном Регарди, и его назначение на должность наместника Самрии, никого не удивило.
Выбор Канцлера оказался оправдан. Воспользовавшись связями отца, Гебрус завоевал доверие не только военной верхушки Самрии, но и городского купечества, чему немало помог брак его дочери с главой Торговой Гильдии Самрии. Умело балансируя на тонкой грани драганского и кучеярского миров, Гебрус Елманский возглавлял столицу Сикелии уже второй десяток, служа правой рукой Бархатного Человека на южном континенте и одновременно отстаивая интересы военно-купеческой прослойки города на канцлеровской кухне в Согдиане. Как ему удавалось усидеть на двух стульях сразу, никто не знал, но иман советовал держаться от таких акробатов подальше. Если Арлинга не подводила память, Самрия была единственным городом, который в Белой Мельнице был представлен не наместником, а выходцем из банкирских кругов.
Наконец, их пригласили.
Пока наместник приветствовал Сейфуллаха и представлял собравшихся, Регарди быстро изучил комнату, чтобы убедиться в отсутствии опасности. Она исходила разве что от драгана с напомаженной бородой, который оказался секретарем наместника и носил такое же помпезное и неподходящее имя, как и подобранные им благовония, — Сихаран. Очевидно, драган часто бывал в этой комнате, потому что она успела впитать в себя его запах настолько, что в ней трудно было найти место, которого Сихаран не касался.
Халруджи нестерпимо захотелось открыть окна, сквозь которые слышался шум моря и гудение бриза. На той высоте, где они находились, он должен был быть особенно бодрящим. Но окна были крепко заперты и находились за креслом наместника, сидевшего во главе длинного стола. За его спиной неслышно дышали телохранители — все согдарийцы, возможно, из Армии Жестоких. Проклиная вонючесть секретаря, Регарди устроился за креслом Аджухама, которого посадили рядом со стариком-кучеяром с шибанским акцентом. Вероятно, это были места для гостей.
Почувствовав, как Сейфуллах насторожился, Арлинг проследил за поворотом его головы и внимательно перебрал всех людей на другой стороне стола. Тучный мужчина с потеющими подмышками и большой цепью на шее был ему незнаком, также как и высохший старик, представляющий полную противоположность своего соседа. А вот третьего драгана он узнал сразу. Причина плохого настроения Аджухама стала понятна. От командира Евгениуса, которого они встретили на приеме у Терезы, и которого госпожа Монрето предпочла в тот вечер обществу Сейфуллаха, тоже пахло потом, но вспотел он не от жары. Драган нервничал, как никто в комнате, заставив Регарди задуматься, а не он ли стал причиной их появления на этом тайном собрании правящих миром. В том, что у наместника собрались представители высших кругов драганской знати Самрии, сомнений не возникало. Неторопливые жесты, ленивые, но хорошо продуманные фразы, охрана и цепкие взгляды привыкших повелевать людей говорили за себя. Все это было ему знакомо. От всего этого он бежал очень давно, выбрав другой мир.
"Если что-то пойдет не так, сначала убью тех двоих у кресла наместника", — решил Регарди, чувствуя, что соблюдать спокойствие становится труднее. Обилие драганов действовало на нервы, а телохранители Гебруса не сводили с него глаз. Еще три кинжала можно потратить на охрану у двери, а остальных убрать стрелками и острыми многоугольниками, которых было спрятано в его рукавах столько, что хватило бы даже на охранников за дверью. У секретаря Сихарана отличная шпага, будет символично, если он отнимет ее и оставит себе в подарок. Захватив Гебруса в заложники, они смогут выйти из дворца, а дальше наступит черед импровизации. Но Сихарана нужно будет убить непременно. Хотя бы только за те страдания, которые он причинил его носу.
Евгениус нервно кашлянул, вернув к себе внимание халруджи. А что если пьяный Сейфуллах проболтался Терезе, что приехал в Самрию на совет Белой Мельницы? Сестра Даррена, в свою очередь, могла пересказать откровение Евгениусу, который им воспользовался, чтобы подняться по служебной лестнице и выделиться в глазах наместника. Согдиана тщательно отслеживала любую информацию о тайной организации сикелийских городов, о которой догадывалась давно. Славный род Аджухамов был давним членом Белой Мельницы. Вполне возможно, что намекнув о его семье, наместник имел в виду как раз ее причастность к запретному собранию. Если домыслы халруджи были верны, то Сейфуллаху грозили серьезные неприятности. И возможно, план побега стоило начать осуществлять немедленно.
Однако тон, которым Гебрус обратился к Аджухаму, вовсе не был похож на обвинительный или угрожающий. Наоборот, в нем звучала жалость.
— Это подарок судьбы, что командир Евгениус вспомнил, что ты в городе. Сейфуллах Аджухам, мы не встречались раньше, но я вижу, что ты истинный сын своего отца. К сожалению, наше знакомство состоялась не в лучший час для Сикелии. У меня плохие новости, и тебе потребуется все мужество, чтобы выслушать их. Я скорблю. Мы все скорбим. — Наместник выдержал паузу, но Арлинг чувствовал, что в его словах не было притворства. — Сейфуллах Аджухам, сейчас ты единственный представитель твоей семьи и...
— Да, пока я в городе один, — ответил Аджухам, перебив Гебруса. Регарди показалось, что он сделал это нарочно. — Но я скоро вернусь домой.
— Тебе некуда возвращаться, — безжалостно произнес наместник. — Твоей семьи больше нет. И Балидета тоже.
Ни один мускул не дрогнул на лице Аджухама. Он не задержал дыхание, не вскочил и не закричал. Просто сидел и слушал.
— Прошу вас, объясните, — Голос Сейфуллаха был ровным и спокойным, словно наместник поведал ему, что урожая слив в этом году не будет.
Гебрус вздохнул и протянул руку к кучеяру с шибанским акцентом, приглашая его подняться.
— Господин Шупелай, полагаю, вам придется пересказать эту историю еще раз. Сейфуллах должен услышать ее из ваших уст.
Пожилой кучеяр, выделявшийся не только произношением, но и тяжелым запахом дорожной пыли, послушно поднялся.
— Я купец Антоф Шупелай, — начал он, прокашлявшись. — Торгую лекарственными настойками на змеях, ящерицах, ну там, знаете, насекомых разных. Эти настойки лучше, чем травяные. Мой покойный дядюшка Феброван еще книгу об этом написал. Так вот. Живу я в Самрии, потому что здесь у меня семья, но бываю в городе редко. До Шибана, знаете ли, десять тысяч аров пути, а торговля идет хорошо, вот и приходится мотаться. Туда-сюда.
Слушать его было тяжело. Голос кучеяра дрожал, то поднимаясь до визга, то опускаясь до тревожного полушепота. И чем дольше он тянул с рассказом о том, чему свидетелем стал, тем больше Арлинг понимал, что лучше им было бы оставаться в неведении. Послание имана вдруг приобрело пугающую ясность. В памяти всплыла мертвая куколка шелкопряда. Что лучше могло сказать о том, что Жемчужина Мианэ попала в беду?
— Мы это уже слышали, — нетерпеливо перебил Шупелая наместник. — Ближе к делу.
— Ах, конечно, простите, — спохватился купец и заговорил с такой скоростью, словно решил выложить все неприятные новости на одном выдохе. Общество высокопоставленных драганов волновало его не меньше, чем Арлинга.
— Значит, как я сказал, у меня в Самрии семья, — торопливо продолжил он. — Жена на сносях, должна была родить со дня на день. Я не мог оставить ее одну, поэтому, закончив дела в Шибане, сразу отправился обратно в Самрию, хотя меня предупреждали о бурях, которые накрыли весь Холустай. Да и груз у меня быстропортящийся, с ним тоже затягивать было нельзя. Так вот. Проигнорировал я, значит, все предупреждения и отправился один. Не совсем один, конечно. Я, двое нарзидов-погонщиков, еще один шибанец, он беглый был, но поверьте, я ничего общего с ним не имел, просто в пути встретились.
— Не отвлекайтесь, — сурово перебил его Гебрус, заставив Шупелая съежиться, словно печеное яблоко.
— Ага, понял, господин наместник, не буду. Значит, вышли мы из Дайнца, это в северной провинции Шибана, тихий такой городок, маленький, но поставщики в нем хорошие, честные. До Холустайского ключа мы дошли быстро, я даже сам удивился. Ветер был сильный, но не жаркий, поэтому идти было легко. Бурей и не пахло, поверьте, я этих зараз, как собака, чую. А вот у плотины Мианэ пришлось делать привал. Такое облако песка налетело, что я подумал: "Вот она смерть!". Мело двое суток. Мне они вечностью показались. Я и двое нарзидов, которые были со мной в палатке, на третий день откопались, а те, кто в других шатрах спасались, исчезли. Ни следочка ни осталось! Даже от верблюдов. Искали долго, перерыли вокруг все барханы — без толку, будто никогда их и не было. Хотя, что для пустыни шестеро человек да дюжину верблюдов в песках закопать? Пустяк! Самумы, бывало, целые караваны засыпали, все караванщики об этом знают, потому и бегут от них, как от огня. Но одно дело, слушать про страшный самум, сидя у костра с горячей кружкой чая в руке, а другое — самому увидеть следы злодеяний проклятых пайриков. В Балидет мы сначала заходить не думали, но у меня осталось только три верблюда с пустыми бурдюками, да пара перепуганных нарзидов. Скорбя о погибших товарищах, мы не сразу заметили, что реки-то не слышно. А уж вам ли, Сейфуллах, не знать, как она гремит и грохочет! Но тут — тишина, лишь ветер пески мел. Сначала подумали, что с дороги сбились, хотя в это трудно было поверить. Ведь я из Шибана в Самрию с закрытыми глазами смогу прийти. Решил ночи дождаться, чтобы по звездам сверится. Ага, сел, значит, отдыхаю. Тут гляжу, нарзид мой какой-то странный камень колупает. Я к нему подошел и едва от ужаса не остолбенел. Из песка торчало огромное собачье ухо, только каменное. А из соседнего бархана второе выглядывало. У меня все внутри похолодело, руки затряслись, во рту от страха еще больше пересохло!
— В общем, я с трудом успокоился и принялся эти уши раскапывать, решив, что пайриков мы все равно разозлили, раз они на нас такую бурю наслали. Копал долго, а когда добрался до каменной площадки со странными узорами, похожими на волосы, ноги у меня и подкосились. Это же были статуи-водомеры! Великаны, которые должны были предупреждать фермеров о наводнениях и засухах в Мианэ! А ведь стояли они на самом ее берегу, на плотине! Тут меня потом и прошибло. Схватил верблюда, и, как бешеный, помчался к высокому кургану, который на горизонте виднелся. Лечу и думаю, не может такого быть, чтобы за два дня засыпали статуи, которые по высоте Алебастровой Башни Балидета не уступали. Мало ли что могло с водомерами случиться! Ветер был такой силы, что с легкостью мог сорвать у них головы, да перекатить в то место, откуда Мианэ не слышно. И нас с ними заодно. Уговаривал я себя так, а сам все по бархану вверх полз. Никогда таких высоких курганов не видел. Забрался, наконец, на вершину, а оказалось, что это и не бархан вовсе, а ровная долина, вся золотым песком усыпанная. Ну, думаю, точно заплутал. Не было таких мест в Холустае. И песок другого цвета. Мне ли не знать, что у Балидета никакой он не золотой, а бурый, будто битая крошка от старых кирпичей. И пахло странно, словно целую телегу цветочной пыльцы рассыпали. Сладко так пахло, протяжно, но на душе от этого только тревожней становилось. Решив бежать из проклятого места, как можно скорее, я стал спускаться по склону, но в спешке упал и оцарапал руку о что-то острое. Вот даже шрам остался, — кучеяр закатал рукав и продемонстрировал собравшимся затянувшуюся рану.
Все напряженно молчали, и купец, довольный вниманием, продолжил.
— С трудом поднялся и глазам не поверил. Из золотого песка торчало золотое копье, вернее, только наконечник. Его песком присыпало, оставив снаружи острие, о которое я и поранился. Решив, что оружие послали мне сами боги, я потянул за лезвие, да не тут-то было. Разрыв песок руками, чтобы освободить древко, я чуть не обмер. Никакое это было не копье, а самая настоящая звезда: большая, лучистая, с хороший щит величиной. А по центру у нее алмаз блестел. Я крупнее камней в жизни не видал. И прикреплена она была к шпилю, который уходил в песок неизвестно как глубоко. И хотя я сразу догадался, что за страшную находку обнаружил, верить себе не хотел. А когда поверил, то не только дара речи лишился, но и способности двигаться. Никуда проклятый самум меня не забрасывал. Звезда такая только в одном месте была: на вершине Алебастровой башни Балидета. Вся Сикелия знала, что этот щедрый подарок иштувэгские мастера преподнесли городу в день его тысячелетия. И стоял я не на кургане, а на этой самой башне, которая оказалась заваленной песком до вершины. Чтобы самумы засыпали караваны — об этом слышал, а вот чтобы целые города исчезали с лица земли — такого никогда не было. Какие чудовищные силы могли сотворить подобное, я не знаю. Под песчаной толщей лежал древнейший город Сикелии, а вокруг, под барханами и дюнами, были навеки погребены его шелковичные фермы, за шелк которых на рынках, не скупясь, выкладывали по десять золотых султанов за ар.
— До Самрии меня довели чудо и неустанные молитвы великому Омару. По дороге не встретил ни одного керха, ни одной бури. Весь Холустай словно вымер. Да и сам я долгое время думал, что мертв, пока не встретил купцов из Фардоса, которые меня и подобрали. Свою страшную новость никому не рассказывал, но того, что наслушался по дороге, хватило, чтобы поверить в самые страшные предания дедов. Бури приходят уже не по сезону, а в любое время года — всегда с востока. Налетают из мрачных песков Карах-Антара и бушуют подолгу. Керхи лютуют, режут купцов, не желая и слушать ни про какие деньги. Колодцы пересыхают, а тропы, по которым веками ходили наши отцы и предки, исчезают, словно их никогда и не было.
Шупелай, наконец, замолчал, и обмяк в кресле, словно его тело вдруг лишилось костей. Воцарилась тишина, которую нарушал лишь далекий плеск волн, да тяжелое дыхание задумавшихся людей. Арлинг чувствовал, что многие скользили любопытными взглядами по Аджухаму, опасаясь смотреть на него прямо. Регарди их понимал, потому что не знал, как это: смотреть в глаза человеку, которому сообщили, что его семья была погребена под толщей песка, а места, где он родился и вырос, больше не существует.
— Почему вы думаете, что рассказ многоуважаемого купца Шупелая — правда? — нарушил молчание Сейфуллах, задав свой вопрос спокойно и неторопливо. Вот только сердце билось у него в два раза чаще. Словно хотело вырваться из груди и разбиться о прибрежные скалы вместе с волнами, бушующими у подножья наместниковой башни.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
