Главная роль

И они уехали... Актер нетерпеливо отряхнул крошки с ладоней. Почему, узнав об убийстве Цезаря, Марцелл не послал гонца вслед сестре?

Досадовать можно было долго, но ответ Максим знал. Марцелл опасался. Опасался мятежа преторианцев. Обернись все иначе, одержи победу Элиан, враги Домициана распростились бы с жизнью. Одними из первых — сенатор Марцелл и его домочадцы.

Нет, все сделано правильно. Счастье, что Сервии с Игнемой не было в городе в эти часы, когда все висело на волоске.

Но теперь они смогут вернуться. Максим пытался смирить нетерпение. День-другой — и он снова ее увидит.

Увидит ли? Сервия, конечно, вольна возвратиться в Рим. А Корнелии лучше держаться в отдалении, пока не забудется казнь весталки. Лучше скрываться на уединенной вилле, чем в городе, где весталку может узнать каждый. Наверное, бродить по пустынным оливковым рощам приятнее, чем прятаться взаперти дома, страшась каждого стука, не осмеливаясь выйти на улицу.

Сервия не покинет весталку. Довольно Корнелия пережила, замурованная заживо. Сервия не бросит ее томиться в одиночестве. В этом Максим был уверен. Не вернется в Рим. Даже ради него. Предпочтет выждать полгода, год, пока смогут вернуться обе.

Разумно и благородно. Но... как хочется ее увидеть! Что ж, придется пуститься в путь самому.

— Эта вилла... Далеко?

Бестиарий пожал плечами.

— Для конного — близко. Для пешего — не слишком. Отдохни до утра.

Максим помотал головой.

— Нет. Выхожу немедленно.

— Почему? Марцелл вернется с Палатина. Вместе отправитесь.

Максим продолжал упрямо мотать головой. Когда еще Марцелл вернется! Ему сейчас не до сестры, не до возлюбленной. Нерва всего час как император, удержится ли на престоле... У сенатора Марцелла иные заботы. А медлить нельзя.

— Отдохни, — втолковывал бестиарий.

Отдохнуть? Сейчас? Пока Сервия с Корнелией пребывают в безысходном отчаянии? Не знают, что Домициан убит, а они с Марцеллом — живы. Думают — оба погибли. Погибли в мучениях...

Максим бежал вниз, прыгая через ступеньку. Бестиарий — за ним.

— Что случилось? Куда ты?

Максим не отвечал. Не мог ответить. Сервия убеждена: ни его, ни Марцелла нет в живых. Что она сделает? На что решится? Он знает ее характер, как и характер Корнелии — Игнемы. Знает и римские нравы. Римляне не боятся смерти. Самоубийство для них — достойный выбор. Способ пресечь мучения. Что, если...

— Остановись.

Бестиарий уронил тяжелую руку ему на плечо, заставив сдержать шаг.

— Разве знаешь, куда идти? Из Рима в разные стороны разбегаются двенадцать дорог.

Максим опомнился.

— По какой уехала Сервия?

— По Остийской, — подсказал бестиарий. — Вилла на побережье, близ священной рощи Юпитера. Идем, провожу до ворот.

Он пошел впереди. Шагал быстро, но нетерпеливый Максим несколько раз, торопя, подталкивал в спину. Актер успел забыть об усталости.

Бестиарий обернулся. Предложил:

— Подумай еще раз. Вдруг они не задержатся на вилле? Отправятся прямиком в Фалерно.

"Хорошо, если не на тот свет", — переживал Максим.

— Сколько миль до виллы?

— Не знаю. К утру, может, дойдешь... — бестиарий окинул его оценивающим взглядом, — если не свалишься.

— Дойду, — негромко произнес Максим.

Бестиарий на ходу сдернул плащ, набросил на плечи Максима.

— Спасибо, — сказал актер, — не нужно. Тепло.

— Ночевать на голой земле — тепло не покажется.

Максим молча стянул на груди полы плаща.

Бестиарий вручил ему тяжелую суковатую палку, какую постоянно носил у пояса.

— Плохо, что идешь один. Проводить не могу.

Максим и так понимал: телохранитель не смеет покинуть хозяина. Обязан дождаться Марцелла.

— И Гефест куда-то запропастился, — посетовал бестиарий.

"К счастью", — подумал неблагодарный Максим. Хромоногий спутник мог его только задержать.

Бестиарий оживился.

— Может, зайдешь за Вибием?

Максим зашипел. Не хватало еще бежать на Авентин. А может, обходить излюбленные кабаки Тита Вибия? Каждая минута на счету!

Бестиарий продолжал сокрушаться:

— Дороги кишат разбойниками.

— У меня взять нечего.

— Вот именно. Опомниться не успеешь, как сам окажешься на невольничьем рынке где-нибудь в Сирии. И мы не узнаем, что с тобой сталось. И она не узнает.

Максим взвесил в руке дубинку.

— Буду осторожен.

— Первым в драку не вступай, — втолковывал бестиарий. — И учти: бегство — еще не трусость.

Максим молча кивал головой. Бестиарий посмотрел на него, хмыкнул и замолчал. Уже у самых ворот снова придержал актера за плечо. Сказал, глядя в пространство:

— И Лавия уехала. Узнай, как она...

Максим впервые улыбнулся.

— Узнаю.

* * *

Максим торопился. Как назло, Остийская дорога была переполнена. Непрерывным потоком двигались пешеходы, катились тяжело груженые повозки, проносились всадники. Остия была главным портом Рима, там товары перегружались на легкие корабли, которые могли плавать по Тибру. (Максим выяснил это, когда искал работу на складах). Однако часть товаров приходилось доставлять сушей.

Максиму наступали на пятки, и он оттаптывал ноги впереди идущим. Его толкали, и он раздвигал плотные ряды путников. Пробирался вперед. Взмок в теплом плаще, тяжелая дубинка ударяла по ногам.

На ходу он выспрашивал, как добраться до рощи Юпитера. К счастью, ответить мог почти каждый.

Последовав советам, он свернул на дорогу, ведшую к древнему городу Лавинию. Шум и многолюдье сразу остались в стороне. Путников здесь было совсем мало. Превосходная мощеная дорога то круто взбегала на холм, то спускалась в долину. По бокам ее вставали густые дубовые и буковые рощи.

Трижды Максима обгоняли колесницы, и один раз — скачущие во весь опор воины. Сам он обошел каких-то богатых путешественников, расположившихся на отдых. У обочины дороги стояли повозки, нагруженные всяким скарбом, и два легких нарядных экипажа. На поляне были раскинуты шатры, вокруг суетились многочисленные рабы — на взгляд Максима, человек пятьдесят, не меньше. Некоторые слуги сидели в отдалении, держа на коленях вазы и статуэтки, которые нельзя было доверить тряским телегам. Другие слуги держали под уздцы лошадей — на случай, если хозяева пожелают ехать верхом.

Максим пожалел, что Сервия с весталкой путешествуют не так. В противном случае живо бы их нагнал. Ясно: ехали налегке, бежали от опасности. Спасались? А может, готовились достойно умереть? Неужели, не дождавшись надежных известий о нем и Марцелле, нанесут себе роковой удар?

Максим выбивался из сил (раньше одолел бы такой путь шутя, но бессонная ночь и тревожный день его вымотали) — начал спотыкаться и все чаще останавливаться, стараясь выровнять дыхание. В конце концов, он вынужден был отдохнуть, поэтому сошел на обочину, повалился на траву и закинул руки за голову. Лежал, прикрыв глаза, ощущая ломоту во всем теле. Постепенно отдышался, боль отпустила.

Пригревало солнце. С мягким шорохом сорвался с дерева лист. Максим ощутил пыльный запах выгоревшей травы — под головой была мягкая подушка из сухих стеблей и опавших листьев.

Максим усмехнулся. Вздумал бы так прилечь на обочине какой-нибудь российской дороги! Угодил бы в мазут, пропорол ногу ржавой проволокой, порезался разбитой бутылкой и свалился на гору пластиковых упаковок.

Он не позволил себе залеживаться. Открыл глаза, сел. Обнаружил, что, сам того не заметив, устроился между двумя надгробными плитами. Римляне обожали хоронить умерших вдоль дорог — легче было навещать. (В самом городе могли покоиться только непорочные весталки.) Разумеется, отдельного погребения удостаивались лишь состоятельные граждане, бедняков бросали в общие могилы.

Поднимаясь, Максим скользнул взглядам по надгробным надписям. Они оказались на удивление понятны.

"Здесь лежит Виталис. Прошу вас, путники, извините меня, если я вас обвесил, чтобы приумножить состояние моего отца!"

"Юкунд. Пока жил — умел постоять за себя и других. Пока жил — жил честно".

Максим подумал, что хотел бы заслужить такую эпитафию.

...Солнце клонилось к закату. Максим дважды спрашивал у встречных путников дорогу и понимал, что идти еще далеко. Разумнее было бы заночевать, но всякая задержка казалась Максиму непростительной. Он не сдавался, упорно одолевая милю за милей.

Дорога спустилась в чашеобразную впадину, заросшую дубовым лесом. Дубы мало напоминали северные: тонкоствольные, с узкими ветвями, зубчатыми листьями. В закатных лучах листва их казалось медной.

Где-то в лесу стучал дятел. Когда дятел умолк, наступила тишина. В двадцатом веке Максим такой и не слыхивал — вечно где-то работали моторы, выли насосы, шумели поезда. Да и в самом Риме спасения не было от криков и грохота.

В лесу царила совершенная тишина. Не перекликались птицы. Даже листья не шелестели. Максим различал только шорох собственных шагов.

Темнота наступила почти мгновенно. Максим брел, скорее угадывая, чем видя дорогу. На небе одна за другой вспыхивали крупные южные звезды. Какая-то птица сорвалась с ветки, пролетела совсем рядом, Максим даже почувствовал колебания воздуха от взмахов огромных крыльев. В который раз его обуяла досада на ничтожность собственных знаний.

Тут он все-таки потерял дорогу, запнулся о длинные стебли травы и упал. Понял, что больше идти не может, как бы ни подгонял себя. Слишком темно. Ковылять всю ночь, ощупью отыскивая дорогу, и без сил рухнуть к утру, так и не добравшись до цели? Нелепо.

Мысль об остановке была нестерпимой, но сделать он ничего не мог.

Плотно завернулся в плащ, актер вытянулся на траве и, мысленно возблагодарив заботливого бестиария, мгновенно уснул.

Открыл глаза еще затемно. Звезды выцветали, близилось утро. Несмотря на теплый плащ, Максим замерз. От неудобной позы тело затекло. И все же он чувствовал себя отдохнувшим. Не задерживаясь ни на минуту, пустился в путь. По холодку шагалось легко. После двух часов бодрого марша Максим увидел впереди узкий мост, переброшенный через речушку.

Максим запамятовал, какой богине был посвящен этот источник. Помнил только объяснения встречных: идти надо берегом, вниз по течению. Сбежал к воде, плеснул пару горстей в лицо, напился. И снова — наверх, и снова — бегом. Чем ближе была цель, тем сильнее сжигало беспокойство. Что, если опоздает?

Уже совершенно рассвело. Под ноги легла откуда-то взявшаяся широкая аллея. Максим мчался меж высоченных каштанов. Потом оказался среди дубов, и не таких рахитичных, как повсюду, а мощных, исполинских, насчитывавших, видно, не одну сотню лет.

Меж деревьев промелькнуло изваяние. Бронзовый колосс сжимал в вытянутой руке золотые молнии.

"Роща Юпитера!"

Максим еще наддал и выскочил на мощеную дорогу. Увидел море. Тирренское море.

И сразу пронзительно ясно вспомнил, как впервые увидел Черное море. Он ехал в пионерский лагерь (автобус поднимался по спиральной горной дороге) и с перевала открылось море. Максим не помнил, что именно его потрясло — громада воды, цвет ли, но он просто прилип к стеклу. Автобус пошел вниз. Море все приближалось, приближалось, пока не скрылось за рядами пирамидальных тополей. Максим едва дождался первого купания. Его, с пятеркой других ребят, поселили в одном из деревянных домиков, лепившихся по склону горы (Максим этим очень гордился, потому что малыши жили в каменном корпусе), и море было видно из окна. Их повели купаться еще до завтрака, сразу после линейки, как только был поднят лагерный флаг. Максим впервые почувствовал под ногами гладкую, прохладную, не успевшую разогреться на солнце гальку.

Девчонки из отряда любили собирать обточенные водой камешки. Белые, точно сахарные, и разноцветные. Вынутые из воды, камешки скоро высыхали и тускнели. Максим предпочитал отыскивать выброшенные на берег ветки и корни. Долго всматривался, решая, что напоминает неровный кусок дерева. А потом выстругивал разные фигурки, раздаривал малышам. Младшие ребятишки ходили за ним по пятам.

Максим вспомнил прощальный костер, песни на берегу, брошенные в воду монетки... И снова автобус взбирался к перевалу, на вершине как бы помедлил и покатился вниз. Море скрылось.

...Тирренское море было не синим — зеленоватым. Волны набегали на песок и отползали, оставляя лопающиеся пузырьки пены.

В отдалении высился белый дом. "Вилла Сервии?!" Максим рванулся вперед, но представил себя (потного, запыленного) — скинул на песок плащ и тунику, отбросил ненужную дубинку и, разбежавшись, кинулся в волны.

Солнечные лучи пронизывали воду, золотой сетью ложились на дно. Максим нырнул, поплыл под водой, оттолкнулся от дна, вынырнул, отдышался, и снова нырнул. Повернул к берегу.

И остановился по пояс в воде. Ни плаща, ни туники на берегу не было. Похитители даже набедренной повязкой не побрезговали! Только дубинку презрели. Максим огляделся. Воров, разумеется, и след простыл.

Максим вообразил, как выскакивает из воды и мчится нагишом по дороге, потрясая дубинкой. Картина не радовала. Ощущать себя "голым инженером" было обидно и неприятно. Максим растерянно озирался. Бестиарий упорно сулил ему встречу с грабителями. Максим приготовился ко всяким неожиданностям, но такого не предвидел. Лучше бы ему встретиться с разбойниками лицом к лицу. Тогда, во всяком случае, мог бы защищаться. А теперь...

Максим вновь оглядел берег.

Судорожно искал выход из положения. Укрыться в ближайших кустах? А что потом? Голышом явиться к Сервии с Корнелией? Или пробираться в Рим?

Максим вообразил, как, запыхавшись, вваливается в каморку на Авентине. Сложился пополам от хохота, представив лица Тита Вибия и Гефеста.

Можно, конечно, соорудить из веток и травы "юбочку папуаса". Все лучше, чем нагота. Да, но Сервия... Он резко оборвал смех. Собственное положение было комичным. А рядом разыгрывалась трагедия. Сервия считает погибшими и брата, и его самого. А он — в двух шагах, и не может ничего сообщить!

Что делать?!!

Спрятаться в кустах, у первого же путника попросить плащ?

Вдали на дороге показалась одинокая фигура. Максим смотрел, загородившись рукой от солнца. "Женщина. Этого не хватало!"

Женщина приближалась. Двигалась как-то странно. Точно слепая. Отходила к обочине, потом выступала на середину дороги, то резко останавливалась, то бросалась бежать. Максим невольно вспомнил, как изнывал в камере. Срывался с места, метался из угла в угол, потом, отчаявшись, падал на тюфяк.

И тотчас, прежде еще, чем женщина приблизилась, Максим угадал: Сервия! Это Сервия! Не могла усидеть дома. Но и уйти никуда не могла.

"Она ничего не знает! Марцелл не успел отправить гонца!"

Максим отер ладонью мокрое лицо. Главное — Сервия жива и невредима! Но тотчас жаркой волной накатило смущение. Окликнуть ее? Лучше утопиться!

Максим взял себя в руки. Позволить ей уйти? А там, дома, что она сделает с собой? И как поступит Корнелия?

Не вылезая из воды, он помахал рукой.