Полуживое селение осталось позади, но вновь открывающиеся пейзажи по-прежнему не радовали. Капитан мог бы просветить монаха, что любители охоты с соседних земель за небольшую мзду баронскому управляющему развлекались на чужих угодьях, не только практически переведя дичь в местных лесах, но и изрядно попортив пашни. Но... Он предпочитал отвечать прямо, не уклоняясь от заданного вопроса.
— Почти угадали. Три года засухи, а затем чума и оспа, брат мой, — ответствовал жёстко, стараясь не допускать сострадания в своё сердце. В излишних количествах оно могло помешать задуманному. — Не старайтесь вспомнить, это было много лет назад.
Уж, безусловно, он подготовился. Тем более что многое, хоть и увиденное мельком, ему не понравилось ещё во время первого визита в Сар, о коем он счёл нужным затребовать информацию, едва доставив арестованную 'герцогиню' к супругу. Бдить у дверей в кабинет, отслеживая малейшие нюансы светлейшего рыка, пришлось недолго, благо Жильберт не тянул с разбирательством. А затем и вовсе пришлось уехать, но перед тем капитан успел озадачить коменданта несколькими странными запросами. С ответами на которые наскоро ознакомился перед отъездом в Сар.
— Погодите-ка. — Брат Тук брови. — Да, были записи о суховеях и неурожаях, после которых ещё и чума прошлась по селениям, но случилось это, дай бог памяти, лет пятнадцать тому назад, ещё при старом герцоге? И с того времени Галлия нашла в себе силы оправиться и расцвести.
— Благодаря верным решениям его светлости-старшего. — Капитан сухо кивнул. — Напомнить вам основные моменты?
— Я знаю их, брат мой... — Святой отец погрузился в раздумья. Чёрный, без единого пятнышка жеребец под ним, настоящий рыцарский тяжеловес, замедлил ход, почуяв изменения в настроении хозяина. — Да-да, положение дел сложилось таково, что, как ни странно, выжившие после божьего бича оказались в куда лучших условиях, чем до него. Освободились земли, и баронские, и крестьянские; безземельные наследники вдруг узнали, что они богаты, потому что при принятии родительских вотчин на пять лет освобождались от обязательных повинностей, воинских и налоговых, более того — получали разовое, но существенное вспомоществование из казны — подъёмные, так сказать. Но на условии...
Капитан Винсент приподнял указательный палец. Вот сейчас вы сами всё и скажете, брат Тук...
— На условии бесплатной передачи свободных крестьянских наделов в пользу уцелевших селян, так? — Монах утвердительно кивнул сам себе. — Ну да... Смелые люди называли этот указ настоящей реформой. К тому же, при новом межевании учитывалось не количество членов семьи мужского пола, как раньше, а вообще все, включая новорожденных младенцев, кои рождались вопреки всем недородам и болезням... Именно на этих условиях были предоставлены так же за счёт казны семена для нового посева, выписаны из Италии свежие лозы для виноградников, черенки олив, садовых деревьев... Выходит, здешний барон на это не пошёл?
— Жадность и высокомерие, брат Тук. И, пожалуй, гордыня. У старого барона оставался на тот момент единственный наследник мужского пола — нынешний де Бирс. Седьмой сын в семье, которому вообще не на что было рассчитывать, вот он и не возвращался из походов — дабы стяжать в боях не сколько славу, сколько землю и богатство. Да только рыцарь из него оказался никудышный, такое бывает. Делиться со смердами тем, что внезапно свалилось ему на голову после смерти отца и братьев, не захотел, да и счёл ниже своего достоинства, — сухо сообщил капитан. — К тому же, в то время он был достаточно богат, и что мог — вложил в поправку дел. Какое-то время ему хватало.
...А потом в замке подросла единственная племянница, золотоволосая красавица Анна, услада стареющего распутника, и все доходы стали уходить на удовлетворение её прихотей. Этого Винсент, конечно, не озвучил. А потом — барона призвали на очередную войну, откуда он вернулся уже не на своих ногах, а в специальной карете для лежачих раненых, хоть был и не ранен, а разбит параличом после лечения нехорошей болезни. Вылечиться-то он, говорят, вылечился, да только поздно, недуг проник слишком глубоко, перед изгнанием успел много порушить. Затем, говорят, барон долго буянил, даже лежачий, всё звал свою драгоценную Анну, никак не мог поверить, что она больше не вернётся. Теперь ему было дело только до себя.
Кто уж там нынче управлял делами, сколько наворовал и как использовал ворованное — Винсент намеревался узнать в самом ближайшем будущем. Оставлять всё как есть, он не собирался. У него были на то полномочия, их-то, оказывается, не зря направил он в замок Бирса ещё до рассвета, пока брат Тук видел последний сон...
К месту назначения они добрались около полудня.
Сар смотрелся не столь ужасно, как виденные ими ранее деревушки. Сказывалась близость к хозяйскому замку: здесь и народу жило больше, и, должно быть, были свои мастера и мастерицы, что работали не только на барона, но и излишек от трудов своих могли свезти на ярмарку... Во всяком случае, даже издалека было заметно, что часть крыш покрыта не соломой, а черепицей. А ребятишки, что встретились всадникам на самой окраине, одеты были не в рванину, а во вполне сносные, хоть и поношенные крепкие льняные рубашонки. Хворостинами мальцы гнали к деревне двух гусей, не особо упитанных — можно сказать, слишком поджарых, но, должно быть, именно по этой причине довольных жизнью. До традиционных рождественских гигантов им было далеко. Заметив приезжих, оба пацана, не сговариваясь, рухнули ниц, каждый на своего гусёнка, да так и замерли. Было ясно: сбежать они не надеялись, но птиц не отдадут, разве что под страхом смерти.
— Не надо бояться, дети мои, — ласково прогудел брат Тук и подкрепил слова действием, кинув каждому по мелкой монетке. Пацаны цапнули денежку на лету, сунули каждый за щёку и шустро поднялись на ноги. Птиц они держали на руках, как барышни крошечных собачек.
— Чё гошподам надо? — прошепелявил один. Подношение волей-неволей располагало к вежливости.
Господам надо было каждому своё: монаху — дом местного священника, капитану — дом кузнеца, но жизнь вносила непредвиденные коррективы в первоначальные планы.
— Рейтары здесь? Давно? — отрывисто спросил капитан.
— Солдаты, што ли? На конях? С пиштолями? Не, не ждесь.
— Не здесь, — украдкой выплюнув монетку в кулак, поспешил вмешаться второй малец. — В замок с утречка приехали. Пока там.
— Все? — Капитан подпустил в голос строгости. Пацан насупился.
— Дык... сюды почти никто не вернулся. Девки-то попрятались, чё тут делать-та?
— У штарошты один сидить, — деловито доложил первый. — Ага. Ишо один — у паштора, и ишо...
— ... у кузнеца, — торопливо досказал товарищ. И оба требовательно протянули грязные ладони за мздой, раскусили, что вреда от проезжих не будет, напротив — можно поживиться. Капитан задумчиво повертел серебрушку, ловко перегоняя её меж пальцев. Монах неодобрительно покачал головой.
— Нехорошо, отроки, в столь юном возрасте заниматься стяжательством. Вознаграждение нужно заработать. Проводите-ка нас...
— В замок, — перебил капитан. — Отче, дела наши частные могут обождать, назрели иные, безотлагательные, в коих ваша помощь окажется весьма кстати. Вы нужны мне в замке. Как независимый свидетель.
— Хм. — Монах словно бы рассеянно повёл плечом, и под сутаной послышался явственный шорох металлической чешуи. Пацаны встрепенулись, и, отведя взоры от капитанской шпаги, жадно уставились на могучего подвижника. В кои-то веки в их захолустье столько нового и необычного, а первыми приезжих увидели они! Стало быть, им и быть героями, когда начнут своим всё обсказывать!
— Судя по всему, брат мой, дорога к замку ведёт через центр селения, там обычно и располагается храм. Я прав, сынок? — Мальчишка помладше закивал. — Прекрасно. Дом пастора должен быть рядом. Мы можем заглянуть туда по дороге, это не отнимет у нас много времени.
— А пастор Глюк... — ехидно начал мелкий, но тот, что постарше, вдруг лягнул его босой грязной пяткой. Пацанчик испуганно моргнул.
— Что — пастор? — насторожился капитан. — Ну-ну? — и вновь покрутил монетку. Но ребята лишь зыркнули жадными взорами и отвели глаза. Помедлив, Модильяни выудил из кармана новенький талер.
Мальчишки уставились на сияющий золотой как на невиданное чудо. Хотя — кто знает, может, в этих краях и невиданное... Прижались друг к дружке плечами. Им явно было что сказать, но мешал страх.
— Никто не узнает, дети мои, — твёрдо сказал Тук. — Вы всего лишь покажете нам дорогу, а то, о чём мы поговорим, останется для других тайной. Смелее же! Что-нибудь случилось с моим духовным братом?
На раскрытой ладони, словно орех для белки, капитан Винсент протянул монету старшему. Тот, не выдержав соблазна, цапнул. Уставился заворожённо на профиль короля Генриха.
— Чур, на двоих, — тихо сказал младший. И поднял печальные глаза на Винсента. — Пастор-то наш помирает, ваша... — он запнулся, не зная, как обратиться, — ваша милость, лежит, тётка Дора говорит — уж и не стонет. Уходили его вчера...
— Вчера? — нахмурившись, уточнил капитан. Пастора крепко огрел по голове один из его солдат, это он хорошо помнил, как и то, что от подобных ударов не умирают, разве что отлёживаться придётся. И было это два дня назад. Вроде должен уже придти в себя прыткий служитель божий.
— Ага. Вчерась приходили от барона, двое, так отлупшевали — будь ждоров, — дополнил тот, что с монетой во рту. — Шкажали: и ваш прибъём, ешли проболтаетешь. И ещё с утра приходили. Шовшем убить, жнацицца, ежели не помер. А тут — солдаты на конях понаехали...
— Ага, — подхватил меньший. — Они тех, баронских, заарестовали сразу. Говорят: духов... ага, духовное, говорят, лицо, увечья, под суд сразу... Ихний лейтенант об них мараться не стал, посадил к старосте в подвал, они там так и сидят.
— А дальше?
— А что с пастором? — одновременно спросили капитан и монах. Переглянулись. Пацан, прекрасно помня, от кого получил больше, тому первому и ответил:
-Одного оштавили при швятом отце, шами, — в жамок поехали. Немного пошумели, шлышно было даже ждесь. А паштор... Тётка Дора грит — до вечера не дотянет. Не жилец. Кровью харкает.
— Едем, — монах решительно тронул с места своего коня. — Капитан, наш долг — в первую очередь посетить умирающего.
К тому, чтобы у него перехватывали командование, капитан относился крайне отрицательно. Пришлось даже напомнить себе о недавнем уговоре. Впрочем, с пастором и ему нужно было повидаться, но могло сложиться так, что и без того запуганный, побитый — и, возможно, действительно умирающий служитель церкви узнает его, капитана рейтаров, испугается, что теперь и его арестуют — и тогда из него слова клещами не вытянешь, эти святоши упрямы даже на смертном одре. А вот со своими собратьями они, как правило, более откровенны... Ничего, капитан терпелив и позволит обстоятельствам работать на себя.
— Едем, брат Тук. Эти юнцы нам больше не нужны. Тут все деревни на единый манер, улицы лучами сходятся к церкви, обойдёмся без провожатых.
Дождавшись одобрительного кивка монаха, мальчишки с облегчением вздохнули и брызнули вдоль по улочке, скрывшись вскоре за одним из плетней.
Больше на пути к обители пастора компаньоны никого не встретили. Видать, появление рейтаров заставило попрятаться не только девок. И то сказать, слава о Чёрных всадниках ходила не то, чтобы дурная... Своих людей Винсент Модильяни держал в кулаке крепко и мародёрствовать не позволял, но иногда — на чужой территории — скрепя сердце, предоставлял некоторую свободу действий, понимая, что время от времени поводок всё же надо ослаблять. Но е г о солдаты меру знали, а ещё более того помнили, что подобного жалования, как у них, с которым и военной добычи не нужно, и таких пенсий за верную службу и боевые ранения, им не найти ни в Галлии, ни в соседних государствах. Поневоле будешь благородствовать... Вот только местные жители об этом не знали и потому — таились за хлипкими дверьми и ставнями. Винсент подозревал, что не только скотину, но и цепных псов попрятали: в иных-то местах их c братом Туком резвый аллюр через всю деревню сопровождался бы непрерывным брёхом, а сейчас вместо этого — тихо.
Нищета и здесь сочилась из всех щелей. Жильё изрядно обветшало, причём даже то, что с первого взгляда казалось побогаче: черепица на крышах потрескалась и кое где выпала, прорехи так и чернели, обнажая кое-где рёбра стропил. Судя по заброшенному виду малочисленных овинов на подворьях, далеко не все они использовались по назначению: хлеба и ячменя и здесь недоставало. Даже постиранные рубахи, сохнущие на задних дворах, были настолько чинены-перечинены, что их от чужаков не прятали — вряд ли кто польстится. И это — на землях Галлии... Позор.
Небольшая церковь, аккуратная, ухоженная, окружённая крошечным садиком, стояла посреди всего этого безобразия как мираж-оазис в пустыне. Иначе говоря, в её существование трудно было поверить. Здесь, в юдоли скорби — и островок покоя и благополучия... Должно быть, таким и нужно быть божьему дому, но у капитана возникло стойкое ощущение нелогичности, ненормальности происходящего. Каков поп, говаривали в народе, таков и приход, и по всем статьям выходило: либо Сар, который они только что видели, и есть мираж, наваждение, за которым скрываются сытые и благоденствующие селяне, либо чистые стены, где каждый кирпичик, казалось, был отдраен с щёткой и дорогим мылом, являлись ни чем иным, как оптическим обманом. И то, что не видно было ни единой трещины в стенах, то как ослепительно сверкали цветные стёклышки витража, как хрустально звякнул колокол языком, задетым порывом ветра — тоже казалось мороком.
Домик пастора притаился по ту сторону торца храма, и казалось, что иллюзия райского благополучия цепко накрыла и его своими незримыми тенетами. Если бы не розарий, безжалостно вытоптанный чьими-то сапогами, не разбитое окно первого этажа — явления, диссонирующие столь резко с искусственно созданной идиллией — капитан обратился бы к спутнику, дабы тот прочитал соответствующую молитву для рассеивания злых чар. Сам он помнил единственное '... да расточатся врази его...', но подозревал, что этих нескольких слов будет недостаточно.
Откуда-то с заднего двора, расслышав топот копыт, отозвался ржанием конь. Тотчас в дверях появился оставленный на часах рейтар и отсалютовал начальству. Но не успел отрапортовать, как его потеснила изрядных габаритов особа неопределённого возраста, но вполне определённого пола, хоть и скрытого под мрачными чёрными одеяниями. Впрочем, объёмистые телеса невозможно было спрятать ни под широкими юбками, ни под шерстяным платком-шалью... Впервые за всё время пребывания на земле де Бирса капитан увидел тучного человека. Женщину. Очевидно, это и была та сама 'тётка Дора', о которой вскользь упомянули мальчики.
В упор не замечая спешивающегося капитана, она гневно уставилась на монаха и преградила путь в святая святых своим объёмистым бюстом:
— Никогда! Я не пущу к своему брату католика, слышите? Папист — и у одра умирающего пастора! Прочь!
