— У нас две дороги — вверх или вниз. Выбирайте... — в голосе Хантера слышалась усмешка, — Лично я пойду вниз. Наверху без костюмов и серьезного оружия делать нечего...

Идя по тоннелю к "Комсомольской", беглецы слышали впереди интенсивную стрельбу — но все равно, возвращаться к "Красным Воротам" им как-то не улыбалось. В суматохе боя у них был шанс — а вот вернуться через три станции, с постами и всем прочим...

За очередным изгибом тоннеля они увидели подобие госпиталя — стонущие раненые, хлопочущие возле них санитары, груда трупов... Хантер нагнулся над убитыми, немного пошарил и протянул Логинову и Глазову черные береты с красными лентами. Себе на голову он натянул такой же головной убор, после чего все трое уверенным шагом двинулись вперед.

— Эй, товарищи! — окликнул их постовой. — Вы откуда?

Первым нашелся, что ответить, Хантер.

— Мы, эта... с "Павелецкой"... Хотим сражаться за дело революции...

— А документики можно?

— А документики у нас на "Чистых прудах" изъяли... сказали, по базе проверить надо... А мы тем временем ноги в руки...

— Та-а-ак! — протянул часовой, — трое вас, значится... Ну-ка руки вверх, нах!

Хантер метнулся вперед, короткий удар в кадык — и боец замертво упал на рельсы. Его автомат перекочевал в руки Глазова.

— Всем лечь! — скомандовал Хантер санитарам, — если никто не дернется, мы вас не тронем.

Настороженно поводя по сторонам стволами, тройка прошла вперед. Санитары вели себя примерно — и Хантер со спутниками добрался до выхода из тоннеля, пройдя через несколько рядов разметанных заграждений, скользя в лужах крови и иногда спотыкаясь о неподвижные тела. У одного из убитых Хантер забрал подсумок с гранатами. Тем временем тональность боя изменилась — стрельба стала реже, зато стали слышаться взрывы гранат. Осторожно выглянув из-за края платформы, Хантер увидел следующую картину: сбившиеся в толпу под лестницей в центре зала женщины и дети, находящиеся под охраной нескольких бойцов с красными повязками, постреливающие куда-то вверх их товарищи, прячущиеся между разметанными палатками и укреплениями, тела убитых, стонущие раненые, падающие время от времени с балконов гранаты... И надо всем — едкий дым.

— Черт, если бы мы были на кольцевой... выбраться было бы проще.

Оставаясь незамеченными, беглецы ползком под платформой пробрались на противоположный конец станции, где стрельба шла менее интенсивно. Здесь десяток "красных", укрывшись за вытащенными на платформу и опрокинутыми набок ручными дрезинами челноков, палил наугад вверх, не высовываясь из-за укрытия.

Хантер открыл подсумок с гранатами, вытащил одну, зачем-то понюхал, осторожно вытащил чеку, сунул гранату обратно в подсумок и забросил его на платформу. Грохнуло на славу, на пути упало колесо от дрезины, стрельба затихла по всей станции. Пока никто не опомнился, Хантер впрыгнул на платформу, одновременно с ним вскочил Глазов, который помог Логинову — и все трое кинулись вверх по лестнице. "Красные" принялись остервенело стрелять вслед бегущим, сверху открыли огонь защитники станции... Когда до верхней площадки оставалось всего пять-шесть ступенек, Глазова отбросило назад попавшей ему в грудь срикошетившей пулей. Хантер толкнул вперед Логинова, который покатился по площадке, а сам нагнулся над упавшим Глазовым, подхватил его на руки и бросился следом.

Навстречу им уже бежали воспользовавшиеся замешательством противника защитники станции, ведя ураганный огонь по красным, сметая их с платформы, отсекая от тоннелей...

Глава 3. Примирение

12.

— Как это сбежали?! Что — прорвались на "Комсомольской" к своим??? Что значит — понесли большие потери и отошли? И Логинов лично возглавил...? Опознали...? Значит так, если не вернете позиции к двадцати двум часам — под трибунал пойдете! И не надо мне ваших оправданий!

Москвин в ярости швырнул трубку на рычаг телефона. Легкий стук — и в кабинет Председателя вошел его личный секретарь.

— Товарищ Москвин, последняя сводка. Противник подтянул оба охранных батальона, они развернуты на "Комсомольской", "Курской" и "Тургеневской". "Кузнецкий мост" и переход на "Лубянку" занял спецназ Мельникова. Звонил полковник Мельников — он ожидает вас на "Комсомольской".

Зазвонил телефон. Москвин поднял трубку.

— Господин Твалтвадзе? Георгий Авросиевич, рад вас слышать! Предлагаете переговоры? А господин Яремчук? Подал в отставку... Полковник Мельников? Более не уполномочен? Хорошо, я готов вести переговоры — место и время пусть согласуют наши секретари. Спасибо, что позвонили, рад был вас слышать!

Москвин не лукавил — он был действительно рад слышать Твалтвадзе. Звонок последнего позволял в, казалось бы проигрышной ситуации, "сохранить лицо" — в первую очередь перед Советом. Да, звонок был не только своевременным и неожиданным, он был поистине подарком судьбы для Москвина.

Мельников вытянул ноги к огню.

— Опять херовы политики все решили по-своему. Струсили — и слили. Отдали-таки красным "Комсомольскую" и "Красные ворота"... Если бы это произошло до возвращения Логинова и Эда — а, главное, до выхода батальонов на рубежи развертывания — это еще могло бы быть оправданным, но когда все козыри были уже у нас на руках...

— А Логинов-то — Мужик... Я думал, так — ни то не се, канцелярская крыса... А он-то — подхватил автомат — и в атаку пошел. И даже пару раз бойцов в атаку поднял — матюками, пинками и личным примером. Хех... Как-то они теперь с Твалтвадзе ладить будут — после того, что этот... чудила грешный учудил... — Хантер почесал бритый затылок и отхлебнул из кружки. После выпитого (а выпито в этот вечер было немало) его потянуло на разговоры.

Вдруг из тоннеля послышались голоса, и вскоре через станцию, подгоняемые конвоирами в камуфляже, прошли спотыкающиеся избитые люди, держащие связанные руки на головах.

— Не задерживаться! Быстро! Быстро! — конвоиры подталкивали несчастных прикладами и стволами автоматов. Процессия скрылась в темноте.

— Пленные... С Лубянки или еще откуда... — процедил Мельников.

— Мля, все равно как с нелюдью с ними обращаются... Когда мы у красных в плену были, нас никто и пальцем не тронул. А у этих на лицах живого места нет...

Из тоннеля раздались автоматные очереди, крики — и через минуту опять наступила тишина. Хлопнул одиночный, потом еще и еще. И снова тихо. Из тоннеля вынырнули давешние конвоиры — уже без пленных, камуфляж у некоторых был забрызган чем-то темным.

— Эй, парни! Чего случилось-то? — окликнул их "Бурят".

— Не твое дело нах! — мрачно огрызнулся один из конвойных.

Другой оказался словоохотливее:

— Красных сук в расход вывели... чтоб знали, нах! Мы и их гребаное гнездо сожжем в звезду. Всех перебьем, нах...

— Что-то я тебя на "Комсомольской" не видел, воин керов! — вдогонку ему крикнул Хантер. — Там бы и бил красных!

— Ладно, Эд... — Мельников положил ему на плечо руку. — Тех, — он кивнул головой в сторону тоннеля, — уже не вернешь... А вот нарваться на неприятности с этими отморозками мы можем...

— С каких это пор ты стал таким осторожным, командир?

— С таких... Сейчас эти в силе... И если что — мы от них не отмахаемся. Они нас просто массой задавят. Так что — засунем пока языки в жо и подождем...

— Командир, их всего семеро...

— Эд, это шестерки поганые, не они приказы отдают...

— Извини, командир, не согласен. — Хантер медленно проднялся. — Пойду прогуляюсь. Наверх. Душно тут становится...

13.

Последовавшие за мятежом красных репрессии со стороны сторонников Твалтвадзе нарушили и без того шаткое равновесие. Те, кто занял сторону Твалтвадзе, говорили, что амнистия мятежникам не входила в условия соглашения о прекращении огня (и это была правда), другие же твердили о том, что надо оставаться людьми в любых обстоятельствах — и уметь прощать. Для прощения была и рациональная основа — коммунисты заняли-таки две ранее не принадлежавшие им станции и мало кто сомневался, что рано или поздно они продолжат экспансию. Поэтому карательные меры выглядели вдвойне непривлекательно даже по чисто политическим соображениям — они провоцировали и без того обозленных частичной неудачей красных вновь начать войну, и — что было еще хуже — в случае такой войны забыть о милосердии.

Логинов был крайне зол на Твалтвадзе — и за то, что он считал "политическим предательством", и за отношение к пленным "красным". В итоге, сложилась та еще ситуация — Логинов принял командование охранными батальонами на Кольце и большинстве станций внутри него, блокировав как красных, так и Твалтвадзе: первых на красной ветке, второго — на синей и на центральном узле. В свою очередь, спецназ Мельникова оказался фактически под домашним арестом на своей базе на "Смоленской" — тоннели были перекрыты гвардейцами Твалтвадзе из числа его соплеменников, мотовозы и дрезины — отогнаны на "Киевскую"... Передвижениям людей Мельникова особо не мешали (как и сталкеры не мешали "синим" передвигаться через "Смоленскую"), но взаимная враждебность витала в спертом сыром воздухе. До стрельбы дело не доходило — но все к этому шло, напряжение нарастало день ото дня...

И в этот момент ситуация резко изменилась. Среди ночи на северном посту "Смоленской" появился взмыленный человек в камуфляжной форме и с характерным южным акцентом обратился к дежурившему там "Мессеру".

— Дарагой, памагай! Я от Гоги Твалтвадзе, мнэ к палковнику Мэльникову нада, срочна! Правда, ошень срочна!

Поглядев в глаза южанину, "Мессер" кивнул:

— Проходи! Петриков, проводи к командиру! Давай, одна нога здесь, другая тоже здесь!

В кабинете Мельникова заспанный полковник выслушал пришедшего и задумался, поглаживая седеющие виски. Потом нажал кнопку переговорного устройства:

— Дежурный, Хантера ко мне, живо!

Не прошло и трех минут, как в кабинете появился Хантер.

— Присядь... Короче, дело такое — вот человек от Твалтвадзе. С личной просьбой... У Твалтвадзе дочь убили, младшую. Всего восемь лет девочке... было. Поможешь?

— Давно?

— Минут сорок как... нашли. По всему, это опять "Сатана".

— Мляяяя... Из-за этой ср*ной войны я его упустил... а теперь — когда везде раненых полно, как его найдешь. Теперь, наверное, десятки людей с отстреленными ушами... Девочку... ссука...

Хантер поднялся как на пружинах и повернулся к гонцу.

— Веди на место... попробуем что-нибудь...

Глава 4. "Сатана"

14.

Осмотр собственно места происшествия ничего не дал. Этого и следовало ожидать — "Сатана" не оставлял ничего, кроме растерзанного тела жертвы. Глядя на то, что осталось от Нины Твалтвадзе, Хантер представлял себе, что он сам сделает с убийцей, если до него доберется. КОГДА доберется.

Опрос жителей опять ничего не дал — и Хантер стал склоняться к мысли, что "Сатана" обладает еще одной степенью свободы — выходит на поверхность, или, что гораздо хуже, входит в Лабиринт. Последнее предположение означало, что полковник Кирьянов по меньшей мере частично потерял контроль над затейливой сетью тайных коммуникаций, что, в общем-то, Хантера не слишком удивляло. В последнюю их встречу несколько месяцев назад Кирьянов констатировал, что из-за естественной убыли числа его подчиненных у него возникли трудности с патрулированием Лабиринта, и просил помочь добровольцами. Несколько молодых ребят из отряда вызвались пойти с Кирьяновым, но по большому счету и это не решало проблемы. Вроде бы Лабиринт был по-прежнему надежно запечатан, но кто знает... может быть, системы управления дали сбой.

— Ладно, с Лабиринтом разберемся позже, если получится, — решил Хантер, — пока же основной версией будет возможность выхода "Сатаны" на поверхность.

Метрах в ста от сбойки, в которой было найдено тело девочки, находилась вентшахта, причем, тщательно ее обследовав, Хантер убедился, что не так давно кто-то по ней поднимался. Естественно, стопроцентной гарантии того, что этот "кто-то" был убийцей, не было — но не было и лучших идей.

Хантер осмотрел оружие, потом не спеша натянул защитный костюм и бронежилет, проверил подгонку ремней, дослал патроны у "калаша" и "Печенега", который обычно брал с собой про запас. Присел — "на дорожку". Попрыгал — и полез наверх.

Хантер шел один — дело привычное, да и район знакомый, Волхонка. Напасти, в общем-то известные, единственное, что беспокоило — крылатая тварь, облюбовавшая купол храма Христа Спасителя, но здесь было где от нее при случае укрыться.

Недолгий подъем закончился, Хантер осторожно, сидя на корточках, огляделся. Встроенная в какой-то старый дом вентшахта была прикрыта разросшейся зеленью, так что ничьи глаза Хантера заметить не могли, зато сам он прекрасно видел залитый светом двор, совершенно целые стекла окон, отбрасывавшие солнечные зайчики на облупленный стены, плывущие по небу облака.

— Одна из привилегий сталкера, — подумалось ему.

Вглядевшись внимательнее, Хантер убедился, что через двор действительно кто-то проходил — на обвалившейся со стен штукатурке были видны следы тяжелых ботинок, с одного булыжника был содран мох, а в пролом в подгнившем деревянном заборе был явно свежим.

Хантер осторожно высунулся из своего укрытия и, одновременно фиксируя взглядом окружающую обстановку и вглядываясь в следы, скользящим шагом двинулся вперед. Неизвестный, прошедший здесь не позже сегодняшней ночи, видимо, шел не таясь — и более того, явно был уверен в своей безопасности. Иначе следов бы он не оставлял, тем более таких явных, как сбитый ногой шампиньон, сломанная ветка, содранный со стены лишайник. Из двора следы вывели Хантера в Колымажный переулок, потом — на Волхонку. Проходя мимо почти скрытого деревьями Пушкинского музея, Хантер усмехнулся, вспоминая паническую стрельбу стажеров по "ухарям" — разновидности местных тварей, в принципе, безобидных, но жутко ухающих в ночной темноте созданий. Сейчас, днем, "ухарей" не встретишь — да и птеродактиль с храма предпочитает охотиться на рассвете и на закате. Вот и перекресток у "Кропоткинской" с полуразрушенной аркой входа — но следы идут дальше, на Остоженку.

— Ага, тогда ясно, почему Его никто не видел на прилегающих станциях, — решил Хантер, но тут же остановил себя, — Хотя — почему это "Его"? Мало ли кто это здесь был, не обязательно же "Сатана".

Узкий "каньон" между пустыми домами, который представляла собой некогда оживленная Остоженка, с ржавыми "островами" раскуроченных машин и троллейбусов, с "протоками" убегающих вниз переулков и "пещерами" подъездов — этот пейзаж, дополненный скрипом битого стекла под ногами и какими-то хлопками, завываниями и свистом ветра, заставлял поеживаться даже Хантера. Место было мрачное — и казалось, что оно живет какой-то своей призрачной и холодной жизнью, отторгающей тепло и свет летнего дня, живую кровь и плоть сталкера. Здесь не было обычной для окрестностей зелени, немногочисленные деревья были сухими или упали, перегораживая собой дворы и проулки.