| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Тем более, что выяснилось, что все эти шпунтубели и прочие куншты назывались вполне себе по-русски, безо всяких ненужных заимствований. Шерхебель — он же драч, фальцгебель — нагродник, и несть им числа. Для Саши всё это было, честно говоря, откровением, но он стиснул зубы и молчал. Потому что засилье неметчины в отдельно взятом Александрове уж достало. Одного Гейнца на весь Александров было много, чтобы ещё внедрять всякие зензубели с шерхебелями. Когда же русские столяры стали забывать родные названия? Сашу это страшно бесило. Поэтому он сознательно избегал всяких слов, вроде стамески, рубанка или, упаси боже, рейсмуса, в разговорах. Впрочем, его занудного славянофильства хватило ненадолго, слишком уж привычными для него были эти слова, слишком прочной была семантическая связь.
Опять же, давить на Трофима пришлось по всяким мелочам. Тот же конный привод Трофиму показался ненужным. Но, действительно, зачем токарному станку такая мощь? Однако, когда Саня сообщил мастеру, что нужно приготовить две тысячи одинаковых катушек под пряжу, тот сильно озадачился.
Саня втолковывал ему:
— Потому что вот это мы встремляем в пазы, в боковую раму, расклиниваем, и от этого привода может работать всё что угодно. Хочешь ткацкий станок, хочешь прядильный, хочешь — токарный. С другой стороны, с таким креплением, любой станок можно прикрутить хочь к водяному приводу, хоть к лошадиному, хоть к паровому.
— И что это такое паровой привод?
— Потому увидишь. Может быть. Главное, чтобы соединения были одинаковые. На чём ты собрался делать две тысячи одинаковых катушек, — повышал голос Саня, — и когда? И кто их будет делать? Ты учеников подпускаешь к токарному станку только для того, чтобы рукоятку вертеть! И работа — простейшая! У нас такую мелочёвку десятилетние пацаны делают!
Он продолжал рвать шаблон Трофиму. Трофим был стоек в своих заблуждениях, но Саша долбил его с методичностью парового копра. Иной раз у него опускались руки, он устал пробивать корку замшелых представлений о работе, постоянно натыкаясь на Трофимовы суждения:
— А нам не надо, нам и так хорошо. Наши деды... — и снова заводил свою шарманку, чтобы через день-другой изменить своё мнение на противоположное.
Эту систему надо менять, Шубин был в этом уверен. Качественный инструмент, это в первую очередь, помимо всего прочего, позволял вести в строй подмастерьев гораздо раньше, чем они научатся топором рубить на четыре части вертикально поставленную спичку.
Сашка был не мастером, Сашка был руководителем проекта и должен бы заставить работать всех этих людей. Каждого со своими привычками, капризами, навечно заученными догмами. Каждого похвалить, отругать, воодушевить, обнадёжить, научить. Заставить, в конце концов. Несмотря на то, что он получил разрешение изготовить в кузне монастыря скобы и уголки, решил, что обойдётся без них. Трофимовы соединения держались вполне и безо всяких железных подпорок. И поэтому решил под видом разрешённого изготовить неразрешённое.
Кузнец Вакула был преисполнен собственной значимости и под видимым почтением плохо скрывал лёгкое пренебрежение этим вот выдумщиком. Что "этот вот" нам тут может сказать нового, лезет со своими придумками.
— Вот это переделать, — сказал однажды Саша.
Вакула возмутился, как это? Как это переделать такую замечательную вещь?
— Ты всё сказал? — пододвинул к нему деталь и равнодушно повторил, — переделать так, как начерчено, а не так, как ты себе придумал.
Строптивый кузнец переделывать не желал, он желал покоя и привычных подков. Наконец, Саша не выдержал:
— Я тебя не учу железо ковать? Так и делай, что тебе сказано! А то много воли взяли, то — хочу, это — не хочу. Будешь много говорить, так матушка Манефа тебе поправит образ мыслей.
Пороть на конюшне — Саша вообще считал это выражение, как некий стёб, мем, выдернутый из псевдоисторических романов, но в этой реальности пороли на козле. По пятницам. Вот Вакулу и отпороли, с приговором — за несоразмерную гордыню.
"Командно-административная система всегда добивается выполнения поставленных задач" — сделал вывод Саня, но теперь, конечно, о сердечных отношениях с Вакулой можно будет забыть. Однако сам Вакула, на удивление, считал случившееся всего лишь мелким эпизодом и зла на Саньку не держал. Ибо получил за дело. Дальше дело пошло лучше. Саня беззастенчиво списывал на нужды будущего станка железо, а Вакула ковал инструмент. Железо было так себе, кузнец тоже умениями не блистал, но при помощи Гейнца, цементации и чьей-то матери Саня своего добился. И в первую очередь сделал резец для токарного станка, позволяющий даже однорукому делать по две штуки абсолютно одинаковых катушек за раз.
Вторым ходом Саша продавил внедрение Образцов, что по-нерусски назывались шаблонами, Лекал — слава богу, это оказалось русским словом и Проводников, которые неправильно будут называться кондукторами, и прочими приспособами для повышения производительности труда, из-за чего они чуть не подрались с Трифоном.
— Ты можешь своих учеников учить столько, сколько тебе заблагорассудится. А у меня жизнь одна, и я хочу прожить её так, чтобы не было мучительно больно! Мне к Рождеству нужно два новых стана сделать, а ты кота за яйца тягаешь. У тебя почти двадцать человек друг за другом ходят, чурбачки с места на место перекладывают, а ты им серьёзной работы не даёшь!
— Как же качество? — с трудом произнёс новое слово Трофим, — если ученикам работу доверять?
— А всё просто. Самые малые делают самую тупую работу, доски размечают с помощью лекал, или готовые детали олифят, или баклуши готовят, кто посноровистей — те пилят и строгают, а уж самые ответственные операции делают твои подмастерья. А ты — контролируешь! При необходимости вмешиваешься. Ты Мастер, а не пильщик досок, твоя работа — руководить.
Когда пыль немного улеглась, Саша решил, что не всё так плохо, как казалось поначалу. Трофим смирился с тем, что в его лексиконе появились новые слова, и вроде даже ученики не сильно косячили в своей работе. Жизнь помаленьку начала приобретать привычные очертания стабильности, тем более, что Александр Николаевич свои обязательства исполнял строго.
Отец Онуфрий тоже поторапливал Сашку и Трифона. Всё чаще и чаще он появлялся в мастерской и смотрел с укором на то, как Саша внедряет прогрессивные методы труда и новый инструмент.
— Отче, не гони лошадей, — успокаивал его Шубин, — всё пока идёт по плану. Ты лучше езжай в свою деревню возле монастыря и строй работный сарай, вот по этому чертежу.
— А что ты говорил, про улучшения стана против того, что в Свято-Успенском монастыре стоит?
— Бронзы нет, — сказал Саня, — я бы для тебя всё, что хочешь, но увы. Ну ты подумай, может там у тебя в кладовках какие неликвиды завалялись, ну, старые подсвечники, кадила... кресты, в конце концов. Может колокол когда упал с колокольни и разбился?
Отец Онуфрий вильнул глазами. Саша это понял по-своему.
— А потом положим на место. Ну мы же не крадём, а только для дела. И, в конце концов, эта же бронза не уйдёт налево, она же в монастыре останется.
Отца Онуфрия корёжило. Пойти на разбазаривание монастырского имущества ему ещё не позволяла совесть. А тут перед глазами пример. Новый стан в Свято-Успенском монастыре исправно выдавал продукцию, а у них только какие-то подготовительные работы. Может зря он повёлся на Сашкины увещевания, может, не стоило гоняться за несбыточным, а построить такой же простенький стан? Но дело зашло слишком далеко.
— Есть пушка, — наконец выдавил он, — бронзовая. С польской войны осталась. Только как ты её плавить будешь? А может попроще станок поставить? Тот же работает?
— Прекрасно, — ответил Шубин, — как-нибудь расплавим. Было бы что, а уж как расплавить — мы придумаем. Я тебе, как человеку говорю, второй стан будет в четыре раза производительнее нынешнего. Зачем тебе раскидываться? И опять же, ты с сестрой келариней о чем договаривался? О двух станах для меня. Во! И тебе будет два стана. А может, у тебя и свинец есть? — ласково спросил он, — немного, нам чуть-чуть надо.
Тёмные коммерческие ходы отца Онуфрия Сашку волновали мало, бронзу он собирался сэкономить. Тем более, что брат келарь тоже ниразу не упускал попользоваться Сашкиными талантами, насчёт поучить своих монасей, да и за мельницу ещё не расплатился. И тут Саша был с ним полностью солидарен.
Пушку во двор всё-таки привезли, и Шумахер стал над ней колдовать. По крайней мере, острота проблемы хоть в чём-то была снята. Не считая всех остальных проблем. Слишком много навалилось. Он в той жизни никогда так не упахивался, как здесь. Ничё, уговаривал себя Саша, ещё чуть-чуть, маленько разгребёмся, высплюсь по-человечески. Он потёр ладонями лицо. Руку от этого паскудного гусиного пера сводило судорогой, бумага больше походила на обёрточную. Кругом засады. "В конце концов, главное, чтоб капилляр был, и вовсе не обязательно, чтобы это была нержавейка. Бронза, например. Пусть-ка Гейнц озадачится. Заодно и про капилляры ему расскажу", — думал Саня, мечтая о простом металлическом пере. О шариковой авторучке он уже не мечтал. "Дичаем", — продолжал он разговаривать с самим собой, — "как же быстро мы дичаем! Пружины опять же нужны. Это Шумахер пусть работает. Пусть пашет, половой гигант". Играя на его непомерном, гигантском самолюбии можно было ставить перед ним абсурдные, с точки зрения его современника, задачи. И Гейнц вёлся. Благо, процесс закабаления Шнеллер-Шумахера шёл полным ходом.
Купчиха аккуратно уложила последние витки колючей проволоки вокруг судьбинушки шваба. Видимым успехом его похождений стало то, что их переселили в пустующий дом, а старуха Лукерья из приходящей прислуги превратилась в постоянную. Теперь дома была еда. Иногда. Иногда даже съедобная. Но на обеды к купчихе Саню уже не приглашали. И теперь Сашка вроде бы как находился на иждивении у Гейнца.
"Вот жеж, блин", — Саня корил сам себя, — "стоило тут из себя невинную гимназистку изображать, высокими моральными стандартами бравировать. Жил бы, сейчас, как Гейнц. Как сыр в масле бы катался, а не питался бы сейчас объедками с праздничного стола. Я Чужой на этом празднике жизни". Кое-какое разнообразие в рацион голодающего Шубина вносила купеческая дочь, которую маманя оправляла понаблюдать за подворьем, пока Гейнц её обедал. Сам же Шумахер, по ему одному понятным резонам, концлагерь, в котором оказался, считал делом вполне естественным, и вырваться из застенков не стремился. Он со своим чудовищным самомнением принимал всё как должное. Никаких рефлексий не высказывал, и, Саша где-то подозревал, считал всё поразительным везением. Разговоры про полозья для кареты почему-то в последние недели возникали всё реже и реже, пока окончательно не затихли, тем более, что зима всё не наступала. Редкие снегопады сменялись оттепелями, дороги превратились в моря липкой грязи. Временами даже шёл дождь.
В это время, вообще-то, все порядочные люди готовились залечь в зимние квартиры, а вот Шубину было совсем не до этого. Но мысля не дремала, и однажды он добрался, наконец, до шерстобитной мастерской. В клубах пара ничего разглядеть было невозможно, слышались лишь мерные хлопки вальцов, да негромкие ругательства.
— Эй, кто есть живой? — спросил во мглу Саня.
— Слава богу, здесь все живые, — отвечали ему невидимые невооружённым взглядом люди.
— Изздрассти вам! — проорал в туман Шубин, — ну так покажитесь хоть.
Стук стих и из водяных паров Сане навстречу вышел мужик со скалкой в руках.
— Пошто кричите, барин?
Из-за его спины высунулись морды помоложе. Саня подкинул на ладони монету.
— А я вот спросить зашёл, никто заработать рубль не хочет?
— А что делать? — заинтересовались морды.
— А мне сапоги сваляйте из войлока. Или скатайте. Тогда рупь — ваш.
Рожи недоверчиво переглянулись.
— Шутковать, барин, идите в другое место, — сурово ответил старшой.
— Ну как хотите, — разочарованно протянул Саня, — тогда прощевайте, — и шагнул в звенящий снежный вечер.
Собственно, он и не надеялся на что-либо положительное. Ему уже хорошо была известна позиция мало-мальски стоящих на ногах мастеров. Мы как-нибудь сами, по старинке, не нужны нам потрясения. И рубль не поможет, и пять. Однако, через десяток шагов, не успел он ещё свернуть в переулок, как его догнал пацанчик без шапки и в одной рубахе и портах.
— Барин, а барин! — позвал он Саню, — точно рубль дашь?
— Дам. Как сделаешь мне валенки, это такие сапоги из валяной шерсти. Только не мягкие, как кошма, а из плотного войлока, чтоб только ножом резался. Тогда дам рубль и ещё добавлю.
— И где тебя искать, как сделаю?
— На подворье купчихи Калашниковой найдёшь. А тебе рупь зачем?
— Маньке серьги на ярманке купить, — шмыгнул носом отрок, — а то не любит она меня!
Саня вздохнул. Если не любит, то и за серьги не полюбит, но сейчас объяснять это пацану было бесполезно, но инновационные порывы масс надо как-то поощрять.
— На, вот тебе в задаток гривенник. Только ты внимательно посмотри, может Машке те серьги и не нужны.
В общем, может срастётся что, а может и нет, Саня загадывать не стал. Есть дела и поважнее валенок. Тем более, что личная жизнь Шумахера внезапно заиграла новыми красками. Резвая купеческая дочка тоже захотела получить кусок своего сладкого медового пирога и легко обошла мамашу на повороте. После чего Гейнц как бы случайно сделал то, после чего не только простые джентльмены, но и дерзкие мачо обязаны были жениться. О чем вполне недвусмысленно напомнили Гейнцу два крепких дяди поруганной девицы, заставшие парочку в положении, исключающем всякие ложные толкования. Не просто так застали, конечно же. Сашка им калитку, собственно, и открыл.
— Надругалси, окаянный! Прокралси и соблазнил! — заламывая руки, рыдала девица, — соблазнитель коварный. Порушил честь мою девичью!
Саша уже, как минимум трижды, вполне успешно эту самую честь рушил, причём ни в первый, ни в последующие разы никаких признаков оной не заметил. Он успокоил немца, что решит вопрос полюбовно, без членовредительства. Дело поворачивалось к свадьбе. Мадам купчиха с удвоенной силой начала обедать Шумахера, дочка расцвела пуще прежнего. По идее, Гейнц, ну, по крайней мере, Саня так предполагал, должен был бы уже шататься на ветру, но он удивительным образом округлился и залоснился. Всё, что русскому смерть — немцу только на пользу. Он, судя по всему, считал, что держит бога за бороду, и оттого у него стали проявляться некие нотки превосходства в голосе. Даже он начал Сашку поучать, как жить, отчего Саня чуть не взбеленился.
"Русские атмосферы, что ли, на них так влияют?" — возмущался Шубин, — "двух месяцев не прошло, как приехал, а уже нотации читает". Но Саня прощал этому гаду все его шовинистические заезды по одной причине — Гейнц работу свою делал с упорством роторного экскаватора. И настолько качественно, что Саня просто не мог надивиться на то, что у Шумахера получилась даже бронзовая гребёнка батана, самая сложная и тонкая часть стана. Вообще-то Саня и не подозревал, что в это время можно хоть что-то путное сделать, имея в виду механические станки, но Ярослав как-то опустил его на землю. Напомнил, что станки Нартова, пусть даже в единичных экземплярах, но уже сделаны, а в часах используется балансир Гюйгенса, изготовление которого — отнюдь не тривиальная задача. В мире уже действуют паровые насосы, а Польхем построил полностью, как говорят, автоматизированный завод. Его потом сожгли, правда, возмущённые рабочие, но это детали.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
