Красный цветок #1

Поток людей, казавшийся неиссякаемым, все же начал потихоньку редеть. Не успела я порадоваться замаячившей свободе, как предо мной в церемониальном поклоне склонилась неуклюжая юношеская фигура:

— О, маэрэ, — обратился он к Сант*рэн, — не сочтите за дерзость восхищение несравненной красотой вашей дочери. Среди блестящих созвездий, которым нет равных, она сияет, подобно солнцу!

Если бы не присутствие Хранительницы, я бы показала этому павлину в перьях настоящее 'сияние'. Но присутствие Сант*рэн вынужденно улучшало характер. Я уныло поплелась через залу, 'оказывая честь', — открывать танец, именуемый 'шах*риз'. Он состоял из серии семенящих шагов и череды низких реверансов. Скучный, бесконечный, полный достоинств, до легчайшего поворота светский — этикет в хореографическом варианте.

За одним приглашением следовало другое. Кавалеры сменялись. Я ни с кем из них не пыталась быть милой. Напротив. Сыпала колкостями, какие только приходили в голову. А голова у меня устроена таким образом, что гадостей в ней помещается много. При этом я, не пытаясь затачивать произносимые фразы до уровня остроумия, позволяла репликам сочиться откровенной злостью, не щадящей самолюбия собеседника.

В ответ же получала улыбки.

Может быть, кто-то и вправду находил подобное поведение очаровательным? Кто их знает, этих щенков, пресытившихся жизнью в пятнадцать лет?

Одиффэ Чеар*рэ прощалось, как я успела заметить, гораздо больше, чем Одиффэ Сирэнно. Дурной нрав здесь оборачивался эксцентричностью, дурной вкус — пикантностью, злой, яростный характер — горячностью и прямолинейностью, не свойственный лицемерному аристократическому кругу.

Пятнадцатилетние мальчишки млели, я, бессовестно кокетничая, вела себя откровенно вызывающе. Мне не нужны были нежность, защита, понимание. Я хотела сиюминутного поклонения. Это стало способом находить энергию с совершенно новым, пряно-пикантным вкусом.

— Ты прекрасно выглядишь, кузина, — Эллоис на балу предпочел выглядеть менее безупречным, чем в обыденной обстановке: волосы растрепаны, рубашка распущена, щеки пылают.— Окажите честь, маэра, подарите танец.

— Ты — пьян, — возмутилась я.

— Ты мне отказываешь? — рассмеялись в ответ. — Я первым за вечер нарвался на твой отказ. Чертовски лестно! Ну, что ж? Пойду, приглашу кого-нибудь ещё.

Отсалютовав, порывисто развернувшись, он направился прочь.

Вовсе не настроенная отвергать сделанное предложение, я была раздосадована. С нарастающим раздражением приходилось наблюдать, как он флиртует со смазливой блондинкой, принадлежащей к тому счастливому типу, что большинством мужских голосов признан совершенством.

Дабы не остаться в долгу, я тоже отыскала кавалера, что отнюдь не представляло сложности. В зале, где некрасивых женщин не было, мальчишеское внимание все же принадлежало мне. Конечно, успеху способствовало то, что мероприятие затевалось в мою честь, то, что меня преподносили изысканному обществу, словно десерт; что вокруг неуловимым ароматам распространялась тайна. Но даже все это, вместе взятое, не могло объяснить почти экзальтированного восторга, жадного блеска в глазах кавалеров, которые, будто волки, казались готовыми перегрызться за один мой взгляд.

Я никогда не чувствовала себя столь великолепно. Никогда прежде не приходилось пребывать от собственной персоны в таком самовлюбленном восторге. Я позволяла мальчишкам приближаться ближе, чем допускали правила приличия. Смеялась веселее и громче, чем следовало бы. И все лишь затем, чтобы Эллоис*сент продолжал следить за мной потемневшими глазами. Мне удавалось подглядеть за ним согревающий душу, тяжелый злой взгляд исподлобья, когда он, глупый, пребывал в уверенности, что я занята другими.

Представление 'я центр вселенной, знаю об этом и мне чертовски весело!' разыгрывалось перед множественной аудиторией, но для единственного зрителя. И судя по тому, как зритель налегал на спиртное, имело успех.

Наши действия походили на простонародный перепляс: кто затейливее, кто прихотливее, кто круче! Игра, обоим приходилась по вкусу.

После очередного виража, мальчишеская ладонь крепко обвилась вокруг талии:

— На сей раз я не приму отказа! — Горячие руки увлекли меня на середину залы. — Что ты себе позволяешь? — зло зашипел он на ухо. Судя по сверкающим глазам и поджатым губам, Эллоис*сент действительно злился.

— То есть?

— Ты ведешь себя неприлично. Есть ли в зале кто-то, на ком ты не успела повиснуть?

— Как ты смеешь!? — рыкнула я.

-Смею. Ты роняешь честь семьи.

— Подумать только! — задохнулась я.

— В нашем роду беззастенчивых шлюх, активно демонстрирующих прелести, ещё не было!

Кровь забурлила в жилах, жарко приливая к щекам. От обиды в глазах потемнело. Звук пощечины достиг слуха прежде, чем до разума дошло, что я делаю. Прокатившись по зале, словно выстрел, он привлек к нам взгляды множества глаз, липнущих со всех сторон, сальных и любопытных.

Судя по вызывающей позе, Эллоис отнюдь не намеревался заминать намечающийся скандал.

Развернувшись, я устремилась к выходу.

Пройдя через террасу в сад, я развернулась на каблуках, к ожидаемо следующему за мной Эллоисенту. Скрестив руки на груди, тряхнула я головой.

— Я жду извинений.

— С какой такой радости? — возмутился он.

— Ты в самом деле считаешь меня женщиной легкого поведения?

В ответ — молчание.

— Ты назвал меня шлюхой. Ты действительно так думаешь? Ответь!

— Нет!

— Тогда почему ты позволил себе меня оскорблять? — голос слегка подрагивал от подавляемых эмоций. Острый ноготь потонул в пышном жабо. — Ты! В твоей жизни нет ни секунды, ни мгновения, в котором не присутствовали бы другие женщины! Причем именно во множественном числе!

— Я — мужчина! Кроме того, я никогда не применял магии, для того чтобы привлечь к себе...

— Ну и что?! — я ,так отчаянно тряхнув головой, что тщательно собранные локоны распались. — Что с того, что ты — мужчина?! Это дает тебе право быть мерзавцем?! И какая, в бездну, магия?! Я что, настолько уродлива, что не могу привлекать к себе людей без неё?!

Мне стало не по себе от враждебности, застывшей в замораживающе-зеленых глазах.

Эллоис*сенту была всего семнадцать. Возраст, когда парень далек от мысли, что от женщины следует отказаться, только по той причине, что она есть воплощенная неприятность. Или что она — невеста другого. Пусть даже признанного короля Черной Половины Человечества. Семнадцать лет — тот самый возраст, когда мужчина думает совсем не тем, что у него между ушами.

И все же, нужно отдать Эллоис*сенту должное, — он честно пытался бороться с собственными желаниями, отличающимися горячностью и необузданностью.

— Это низко обещать то, что никогда не сможешь дать.— Ледяным тоном заявил мой оппонент. — Почти жестоко.

— Лицемер, — ласково и иронично усмехнулась я, пробегаясь пальцами по гладким, будто шелк, волосам. — Желание, поглощающее, а порой и сжигающее, называется мечтой. Она способна заставлять жить дальше. До той поры, пока остается мечтой! Воплощенная в жизнь, теряется, становится плоской, обрастает бытом. Никогда не следует воплощать самую дорогую мечту.

Его взгляд показался сладко-безумным. Как у зверя, которому не дают пить.

— Что ты делаешь?

— Собираюсь утолять желания, воплощая мечту в жизнь. В отличие от тебя, Одиф*фэ, я считаю, что мечта обречена стать реальностью.

Меня порывисто заключили в объятия, приподнимая над полом. Его руки грубо сомкнулись на талии, губы впились рот, заставляя голову кружиться. Я уцепились за плечи. Под ладонями чувствовались горячие толчки сердца, сильные и размеренные.

Между колонами Сиа чертила серебристые полосы.

Тело гибкое. Ещё по-юношески хрупкое. Уже по-мужски сильное.

Мы будто оказались внутри сентиментального романа, в котором демон таки умыкает невинную девицу. Осталось решить, кто из нас демон? Хотя, вопрос о том, кто девица, на этот раз, слава Двуликим, не стоял.

Глаза Элоиса на белом лице казались черными.

— Подари мне мечту, Одиф*фэ, — исступленно шептал он. — Лёд не способен удержаться рядом с такой огненной шевелюрой, как у тебя. Целуй меня. И ничего не говори.

— Ты любил танцовщицу Гиэн*сэтэ...

Черты окаменели, превращаясь в маску. В пустых, как стекла, глазах оказалось сложно что-то прочитать. Будто заслонку выдвинули.

— Уже успели напеть? — с горечью покачал он головой. -Гиэн*сэтэ была содержанкой Те*и, отличалась красотой и отлично знала своё ремесло. Мне в этой 'любви на троих' досталась неблаговидная роль. Хотя, кто в итоге выглядел бледнее, большой вопрос. Думается, то, как дядя свернул дела, его не красит. И ...я не отрекусь от неё, Оди. Даже ради тебя. Я любил её. По-своему.

— По-своему? — переспросила я. Пытаясь осмыслить, что значит 'по-своему'? Не очень любил? Безумно любил? Любил — как мог. — По-своему?

— Хочешь стихи?

— Что? .

— Стихи, — усмехнулся он, продолжая поддерживать меня за спину.

— Даже и не знаю ...

— Нахалка! Разве такие речи ожидает услышать герой-любовник от прекрасной маэрэ в награду за труды? — деланно возмутился рифмоплёт. — Я все равно прочту!

— Читай, — кивнула я.

Тихий голос заполнил пространство, подобно музыке, способной выходить только из-под пальцев Эллоис*сента:

Наши взгляды — клинки?

Так дерись, не сдаваясь.

Будет боль. Сталь, ты пой

В плоть чужую вонзаясь!

Вот удар. Вновь удар.

Искр рассыпался ворох.

Я всего лишь искринка

Упавшая в порох.

Я — звезда. Ты — мой мрак.

Так о чем погадаешь?

Прогоришь без следа,

Словно ветка, — истаешь

Наши взгляды — клинки.

Здесь любовь — поединок.

Сколько ж в этом огне

Прогорит хворостинок?

Ты — огонь. Я — вода.

Поединок наш вечен.

Знай, роман двух стихий

Он безумно беспечен.

Я — вода. Ты — огонь.

Нам нельзя повенчаться.

Обречен наш роман

Вне закона остаться.

Ты — огонь. Я — вода.

Две стихии. Два спора.

Битву не прекратят.

Так к чему разговоры?

Наполненная дурманящими запахами ночь тревожно томила таинственным светом. Эллоис*сэнт обладал редким для юнцов даром: умел быть то грубым, то нежным, интуитивно выбирая правильное направление. От рук на теле оставались синяки, от поцелуев трескались губы. Жалобно трещала материал туалетов.

— Что происходит? — надменно прозвучал льдистый голос.

Сант*рэн (ну, а как же без неё, голубушки, обойтись!) неторопливо приблизившись, окинула нас ледяным взглядом.

— Дитя мое, поправь, пожалуйста, платье, — небрежно бросила она мне. — И на будущее потрудись запомнить: задирать юбку перед первым встречным может позволить себе крестьянская дочь. Но не невеста короля. Утрата невинности в данном конкретном случае повлечет собой последствия государственного масштаба.

Повернувшись к Эллоис*сенту, тетушка сощурила зеленые кошачьи глаза.

— Ты сукин сын. Гадить у себя на дворе мелко.

Племянник в ответ зло ухмыльнулся:

— Я не первый, кто в нашей семье ведет себя мелочно!

— Довольно, — решительно прервала Сант*рэн — Ты возвращайся к гостям. А ты, — кивнула она мне, — ступай в комнату. Приятных снов.

Глава 9

Взрослые игры

Сант*рэн чутко следила за тем, чтобы наши пути с Эллоис*сэнтом не пересекались. После бала мы не виделись. Эллоис*сента то и дело заставляли отлучаться из Чеарэта.

Но каждое утро, то на прикроватном столике, то на подоконнике, то у себя на подушке я обнаружила букетик алых цветов, коробку конфет и записку с очередными стихами:

Я с радостью получала шаловливые приветы, полные игривых, временами намеренно пошловатых, намеков.

Увы! Я не могла посвящать мыслям об Эллоис*сенте столько времени, сколько того бы мне хотелось. Жизнь в Чеарэте протекала отнюдь не в праздности. Мы, дети и отроки славного рода, проводили дни в полезных деяниях. 'Занимали' нас лучшие учителя и мастера, обучая теоретической и практической магии, бою, истории, чистописанию. Даже вышиванию гладью и крестиком (подозреваю, последние пункты были тайной местью Сант*рэн).

Однажды утром я увидела, что кафедру, вместо учителя, занимает высокий человек в черном. Примечательно, что блондин, — весьма редкая для Чеар*ре особенность.

— Извините. — Присела я в привычном реверансе. Результатом того, что я любила утром понежиться, являлись частые опоздания. Наставники успели привыкнуть и даже потихонечку смирялись. — Могу я войти?

Закинув ногу на ногу, гость покачивал носком отлично начищенных туфель. Хищное гордое лицо незнакомца отличалось высокомерием. Холодные голубые глаза неподвижностью напоминали взгляд рептилии.

И эти ледяные глаза с враждебным узнаванием вперились в меня.

Носок, перестав раскачиваться, напряженно замер.

— Одиф*фэ Чеар*рэ? — низкий, хриплый, будто надорванный, голос, тревожил. Таким же неприятным, замораживающим, был и взгляд. Жесты, взгляд, повороты корпуса, отражали пренебрежение к другим существам, что, кажется, было столь же естественно для него, как зеленый цвет глаз, правильность черт, врожденная грация движений.

Мне стало не по себе. По нервам потянуло холодом: вот он, зловещий норд-ост.

— Вы, Одиф*фэ, видимо считаете, что дисциплина существует для того, чтобы её нарушать?

Я склонила голову, выразив согласие с заявленной мыслью.

— Только в том случае, если это кажется забавным, — сочла нужным добавить я.

— Расцениваю это как попытку проявить остроумие.

— Расценивайте, как угодно. Я просто констатирую факт. Могу я сесть или вы предпочтете, чтобы я покинула комнату?

Последнее обстоятельство меня, признаться, нисколько бы не огорчило.

— Препятствовать твоему появлению, кажется, поздновато. — Насколько я понимала, речь шла не о посещении урока. За каждым взглядом, ухмылкой, движением этого человека мне мерещился 'второй план'. — Но прежде чем вы займете ваше место, я хочу сделать сообщение: Храм Света, в котором вы воспитывались, разрушен. Большинство его обитателей мертвы. Либо обращены в гулей, упырей и вурдалаков. Вам это кажется стоящим внимания настолько, чтобы оставить насмешливый тон и проявить больше внимания к грешному миру — в общем, и моей скромной персоне, в частности?

Я сглотнула ставшую вязкой слюну. Марилис*са! Я даже не удосужилась ответить на её письмо.

— Хоть кто-то выжил? — безнадежный вопрос прозвучал глупо. — Ведь кто-то же должен был выжить?!

— Я уже все сказал, маэра. Эта тема исчерпана. — Ледяной взгляд обжигал ненавистью. — Вы можете сесть маэрэ..

За что ему было меня ненавидеть? Мы виделись впервые. Но ошибиться невозможно, этот человек, кем бы ни был — враг. И не в моих силах здесь что-то изменить.

— Исчерпана тема, но, к сожалению не все плохие новости. Три дня назад в Фиаре погиб Трэйм*ри Чеар*рэ.

Тишина. Никто не вздохнул и не выдохнул. Звенящая напряженная тишина.

* * *

Похороны состоялись на исходе третьего дня. Проводить в последний путь погибшего родственника собралось не меньше трех сотен человек. Никто не проронил ни слезинки. Чеар*рэ напоминали каменные изваяния. Тяжело было видеть столько людей в белоснежных, свободно развивающихся, траурных одеждах, с ничего не выражающими, напряженными лицами. На таком фоне покойник выглядел почти живо.