— Ты не пьяный... — говорит.
— Пьяный? — смеюсь. — Что ты, Фокс...
Хотя...ты меня, наверное, трезвым редко видел. Я всегда был пьян. И ты думал, что я всегда был счастлив...
Хлопаю его по плечу... Иди, Фокс, домой... Впрочем, "домой" — это только говорится так. Просто иди.
Старик всё сидит в коридоре. Ноги голые на полу. Он босиком, я босиком.
— Пошли ко мне в палату, что ли... — беру его за руку.
Старик как кукла, встаёт послушно, идёт за мной. Так вас всех можно...куда-нибудь увести.
— О! — вскинула голову баба Зина, она как раз протирала полы между койками. — Привёл! Что мало тут вас, что ли?
Поругалась. Очень. Как всегда. Я отмахнулся. Знаю я, почему вас не гонят отсюда, баб Зин. Только что понял. Даже врачи вас терпят, настырная вы, ядовитая бабка... А всё потому, что врачи брезгливы. Им — противно. Даже смотреть. А вам...вам почему-то нет. Даже делать.
Пойду-ка я к окну... На подоконнике с внешней стороны — камешек. А на улице у ворот — Фокс. Лапой машет. Ой, иди уже... Бля, какой я слюнтяй стал...аж самому гадко. Ну, ничего...это всё тизерцин... Наверняка какое-то его побочное действие... Когда-то Великан всерьёз спросил меня, почему нельзя думать о камешках. Почему люди считают это глупым. Бессмысленным. Не понимают. Эх, Фокс...Фокс... Потому что у них никогда не было такого камешка, о котором можно было бы думать.
— Зачем окно открыл, злыдень?! — тряпка по полу шмяк-шмяк.
Да закрою, закрою сейчас. Заберу только...свой камешек...
Воспоминания всегда цепляются одно за другое.
А в городе Лешаковском какая-то вечная стройка. Куда ни глянь. Прям перманентная революция, не иначе. Слева громкие мужики в фуфайках кидают доски в открытый сверху рабочий трамвайчик. Переговариваются, пальцами туда-сюда тыкают: то надо сделать, это... Один умник, собрав силёнок, закинул с размаху на доски коробку с инструментами... В ответ откуда-то изнутри трамвайчика выскочила огромная широкая доска...перевернулась в воздухе...рухнула обратно. Ха! Мужики смехом заливаются.
С одной стороны такая креативная разруха, разруха временная, предполагающая в недалёком будущем коренные изменения к лучшему...красивые дома...мосты...конечно, хороша. С другой...с другой, блин, не походишь в таких условиях по улицам, задумавшись и не глядя под ноги. Сегодня яма тут, а завтра — там. Сегодня утром ты обошёл груду камней вот так, а...возможно, уже вечером ты там споткнёшься и придётся искать другой путь. Не ожидай. Дежавю...
— Возьмите! — налетают со всех сторон подростки в яркой одежде и суют бумажки с рекламой. — У нас акция!
У кого это, "у нас"?..
Ядовито зелёный фон и нарисованными улыбающимися лицами....бесконечные цифры, сулящие убийственные скидки... "Спешите! С помощью этого купона Вы можете выиграть машину, 2-местный номер в Отеле, оплату коммунальных услуг Вашей квартиры за полгода или три металлокерамических зуба!"
Хм.
Нат усмехнулся. Чёрт, зубы — это важно. Особенно в наше зубастое время. Чем больше у тя зубов, тем зубастее кажется время.
Самое место рекламе в мусорной корзине... Так, дорогу надо перебежать вовремя...
Сигналят. Не терпится. Сзади ковыляет по переходу старушка. Кажется, она не дойдёт никогда, рухнет и развалится на части. Нат намеренно замедляет шаг... Ждите, чтоб вас. Ждите, железные кони, я засуну руки в карманы и буду прогуливаться не спеша. Фура стоит молча и спокойно пыхтит. Пара каких-то дряхлых машинок в заплатках, как животные, перебирают задними лапами, ждут сорваться с места... "БМВ" сдал назад вопреки правилам. Серебристый пыльный "Мерс" мигал, сигналил, выпускал из окна бритую голову своего неугомонного хозяина и крыл матом.
— Ох! — старушка отдышалась и благодарно посмотрела на Ната слезящимися глазами, когда ступила на тротуар. — Ой, сынок, я уж думала, они меня переедут... Что им...одним стариком больше, одним меньше...
Мимо с рёвом пронёсся "Мерс", лысая голова в окошке исказилась гневом, гордо продемонстрировав средний палец...
Лады, ты всех послал. Я тоже всех послал. И что?
У обочины дороги сидят малолетние пацаны. Грязные, взъерошенные, интенсивно курят и неестественно активно смеются. Растворители...ацетон, толуэл... Запахи знаю, хотя сам никогда не опускался до такого. Да о чём, блин, говорить! Настал приход и они счастливы, как котята, напившиеся молока. Знакомо.
Идиоты малолетние... Что я могу?
А разве ты хочешь изменить что-то?..
Один знакомый человек сказал как-то...он даже не сказал, он приказал, вывел правило. Одно, раз и навсегда. Это закон. И звучит закон так: не проходи мимо — лучше убей. Сразу убей. А не заставляй мучиться медленно, умирать постепенно...
Бля, почему я всегда слушаюсь этих законов?.. Его законов... Наверное, потому что они впитались в мою кровь и теперь их не вытравить и не вывести...
Нат остановился напротив пацанов и высказал им всё, что думает. Насторожились. Рассмеялись и разбежались... Прочь... В стороны... Убил? Спас?.. Нет, просто стою тут, а под ногами валяется пустая баночка из-под ацетона. И только-то.
Зови меня
От огня,
Держи меня
За плечо.
Я, конечно,
Всё равно уйду,
Но...
Но ты будешь знать, что старался. И спокойно уснёшь этой глупой ночью.
— Ч-ч-чёрт! — Натан со злостью пнул банку, она звякнула отчаянно и разбилась вдребезги о ближайший камень.
Из пролетающей мимо машины донеслось:
А не спеши ты нас хоронить,
А у нас ещё здесь дела...
Бессильный. Бессильный гнев и хандра. Опустила на плечи свои непомерно тяжёлые руки. Корявые, старушечьи... Пропади всё пропадом. Сегодня одно — завтра другое. Время течёт. Сметая по пути твою жизнь... Так есть ли смыл пытаться что-то сделать?..
Нат остановился. На асфальте под ногами были начертаны какие-то буквы...белой уже давно высохшей и кое-где облупившейся краской...большие неровные...послание... Послание одному из тех окон, что выходят на дорогу... "Маша, я люблю тебя"... Нет восклицательных знаков, нет больше ничего... Только четыре слова. И запятая. Безлико глядят окна. Но одному из них определённо стало теплее.
Бело-зелёная аптека на углу... Надо зайти, кстати.
Тяжёлая дверь с пластмассовыми вставками, маленький столик с буклетами и рекламами... Витрина пестрит таблетками, микстурами, витаминами всех мастей... Где, где то, что мне нужно...
— Гематоген, дайте, пожалуйста, — маленькая девочка, школьница, протягивает десятку строгой женщине в белом халате. Седые волосы продавщицы собраны в пучок.
Зелёно-жёлтый батончик исчезает в её ладошке... Пучок равномерно покачивается.
— Цитрамон...— женщина средних лет тяжело дышит и роется в сумке в поисках кошелька.— Корвалол... И уголь дайте, пожалуйста...
Перед кассой — полки переполнены разноцветными этикетками...увлажняющая помада для губ...укрепляющий лак для ногтей...мятная жвачка...леденцы от кашля...аскорбиновая кислота для детей...презервативы...аромомасла...одноразовые платки...
Молодая девушка, бледная как полотно, тихо шевелит губами.
— Инсулин, — говорит она, — и шприцы дайте тоже, пожалуйста...
В её красивой тонкой руке мелькают герметизированные пачки одноразовых миллилитровых инсулинок, она облегчённо вздыхает и прячет их в сумку.
Одна инъекция того, чего у меня уже давно не было, и я на вершине мира. Чёрт...а я ведь даже не думал об этом...
— Слушаю вас, — кивает продавщица.
Нат окинул взглядом прилавок. Шприцы...шприцы...вернуть мир, который живёт только в моей дурной голове или похоронить его? Есть ли надежда, что он умрёт, если его похоронят? Заживо. Дышащего и цепляющегося за руки. Сдохнет? Вероятнее всего, нет. Разбить его на мельчайшие осколки, разбросать по тёмным углам сознания, чтобы не видеть целиком...а потом испуганно оглядываться каждый раз, как только заметишь отблеск солнца на одном из осколков... Жить с ним? Жить в нём и верить ему безоговорочно? Да, веди меня, бабушка, куда хочешь веди... Я всего лишь маленький ребёнок. Кто-то дал мне крылья, чтобы затем обрубить их и сбросить с обрыва.
Изменить его?..
Вопросительный взгляд женщины в белом халате и с пучком на голове. Она ждёт. Просто стоит и терпеливо ждёт, какую дорогу я выберу. Откуда-то из внутреннего помещения доносится мелодия...рояль...Шопен...
..."Не хочу в детский сад"..."Маша, я люблю тебя"...
Рояль...красиво... Никогда не был особым поклонником классики. И не особым тоже. Сейчас музыка лилась, струилась через пространство. Это не удары по клавишам, это падающие капли дождя. Кажется, что играть вот так одному и двумя руками сразу невозможно. Выбирать и изменять.
— Что вам? — спрашивает продавщица и улыбается.
— О, да, извините, — спохватился Натан, — я...заслушался Шопена.
Изменять и жить.
— Да, — кивнула продавщица, — жаль, что на радио классическую музыку ставят только в начале часа и то не везде...
Жить. Но что купить-то? Надо же что-то купить...
— Презервативы дайте, пожалуйста, — говорит Натан. — И гематоген.
БОЛЬШОЙ УРОК ДЛЯ МАЛЕНЬКОЙ ДЕВОЧКИ
Всё на свете проклиная,
Ты всё стерпишь, душа людская.
Ты не можешь в жизнь не верить!
Сил души твоей не измерить.
Стук в дверь. Ну их! Леший сидел в комнате на полу, обнимая гитару. Перед ним лежал довольно помятый листок бумаги с записью аккордов. Муза, блин! Пришла, махнула подолом платья, совратила, пообещала и...пропала. Типичная женщина. Он вздохнул. Теперь точно, ни-че-го не выйдет...зар-раза!
Щёлкнул ключ. Невнятные голоса. Приоткрылась дверь в комнату. Что-то Натан подозрительно тих...
— Леш, удели внимание.
— Нат! — рыкнул Леш. — Ну, ничего святого! Я ж тебе не мешаю!!! Музу ловить...
— Да ладно! — хитро сощурился так и не вошедший Нат. Леш закатил глаза. О, да! — К тебе...это...Юля.
Праматерь Волчица! Он отложил гитару. Ну, что ей опять надо?! Ведь всё же обсудили!!! Обсудили...хм...если это можно назвать разговором...
Леш заглянул на кухню: Алик терпеливо крутила колки на басухе. Да, согласен с её хмурым настроением: струны поменять — не море перейти...а потом прииграть их, пока на место встанут...
Нат варил кофе. И как он умудряется что-то найти в этом бедламе? Ну, ещё только Алик удаётся такое чудо...
Леш взялся за ручку и потянул на себя. Тихо застонал сквозь зубы: за что-о-о?..
Плотно прикрыл за собой дверь и привалился к ней спиной. На лестнице пахло табаком и котами. А ещё кофе. И миндалём — от Юли.
Она наконец взяла себя в руки. Это так бывает. Перед боем всегда страшно, а как прозвучит сигнал к атаке, так и бояться некогда, надо дело делать...
— Леш... Алексей Николаевич... — она явно нервничала, но он не собирался ей помогать: ты сам должен говорить за себя. Юля вдруг подалась к нему и горячо шепнула в ухо: — Спасибо Вам...
Вот те раз!
— Алексей Николаевич, я...я поняла... — она быстро от волнения дышала. Поймала его взгляд — там...а чёрт его знает, что в его глазах! Смотреть в них порой страшно. Как в дуло наставленного на тебя пистолета. Даже если знаешь, уверен — не выстрелит.
Юля говорила быстро, словно боялась растерять последние крупицы решимости. Сама того не замечая, она подходила всё ближе.
— Я не хочу...так, как Вы сказали...я...по-другому хочу...
Кто сказал, что загнанное в угол животное не сопротивляется? Тот, кто ни разу не был в углу, или не загонял туда никого сам.
Ч-чёррт! Как же от неё пахнет...молодостью, страхом...сексом...
Леш незаметно для Юли сильно закусил губу. Уймись! Леший, сволочь, тебе не пятнадцать, и ты женат!
Но, как же от тебя пахнет, Юлька...миндалём...
Девушка всхлипнула. Ну, вот...довёл...опять...
— Юль...
Запах миндаля просил о...защите. Леш обнял её. Юля разревелась, выпуская наружу весь свой страх, обиду...растерянность...
Она перешла через мост, и он рухнул за её спиной, но она ещё маленькая девочка, которая только догадывается...или уже нет?
С таким-то соседом...
— Ю-улька-а-а...не реви...
Хуже женских слёз только слёзы стариков, животных и детей. Все они беззащитны перед сильным, перед тем, у кого есть это право, дурацкое право силы.
— Угу... — и ещё сильнее.
Ну, хоть кто-нибудь в этом мире знает, как можно успокоить плачущую женщину?! Хорошо, в его случае, — девушку, но сути дела это не меняет.
— Коганова! Юля! — ну, что мне с тобой делать, а? — Успокойся. Не хочешь, не будет так, как я сказал...
А чего я там говорил? Ну, конкретно, то есть... Я ж только что-то помню, и то смутно...
-...всё ведь от тебя зависит...
Какие мудрые слова! Философ хренов!
-...только ты вправе распоряжаться собой и никто больше...
Ага! А сам? Дней этак несколько назад?!!
Почему ей мать этого не говорит? Почему я? Тоже вечный вопрос...и такой же банальный. Или она не слушает свою мать? Видимо, действительно, проще принять прописную истину от постороннего человека, чем от родного.
Леш свою мать почти не помнил. Смутный образ...запах, лёгкое прикосновение. И мечта — вот, уже очень-очень скоро, мама приедет и заберёт его домой. Навсегда.
Не приехала. Не забрала.
Он так и не смог узнать, почему...
-...Не плачь...тс-с-с-с... — шипящие звуки успокаивают. Он слегка покачивался, гладил Юлю по голове, как маленького ребёнка.
А она и есть ребёнок.
— Алексей Николаевич...я...спасибо...домой... — она отстранилась.
Друг напротив друга. Она — заплаканная — вспоминает, что тушь потекла, что глаза зарёванные, красные от слёз. Ну, короче, некрасиво. Ю-уль! И что? Ха!
— Давай, — говорит Леш, — дуй до дома и...пошли ты это всё на х..й! И меня в первую очередь...
Она фыркает, косится на него, прищурившись и...
— А Вы не пойдёте, даж если пошлю!!
И краснеет. Чё-о?! Юля! Начинаю почти что хрюкать от сдерживаемого смеха, потом хохочу во весь голос. Наверное, даже кошек всех распугал своим смехом.
— Юль, — заговорщицки ей подмигиваю. — Спорим, что ежели я тебя пошлю, то...ты ж дороги не найдёшь! — бля-а, что я несу...
— Сложно найти что-то, чего в глаза не видела! — смеётся Юля и быстро разворачивается, уходя.
Бл..дь. Ты, Лешак, квалификацию потерял... Нашёл о чём с девушкой говорить! Стыдись!!!
— Юль! — а, ладно...
Хлопнула дверь напротив. И ещё одна — внизу, этажом ниже.
Бля. Вот так, поговорили...
Леш продолжал подпирать дверь. Безумно хотелось курить. И выпить. Вернее — напиться. Вдрызг. И обязательно что-нибудь разбить. Чью-то морду, свою башку об стену, или...выкинуть телевизор из окна, как "Rolling Stone,s".
Всё. Пьянка.
И Алик будет танцевать танец живота. На столе. И по фиг на этого Натана. Пусть смотрит и завидует. А потом идёт на...балкон.
Леш развернулся и решительно открыл дверь.
