Вадим не знал смеяться ему или плакать? Губы кривились в нервной усмешке, а глаза были влажными.
— А как Маша Богу твоему в глаза посмотрит? — спросил тихо.
— Прямо. Я отмолю ее.
Вадим потеряно кивнул: слов не было.
Молча свернул к многоэтажкам, въехал через арку во двор и остановился у первого подъезда. Развернулся к девушке, и, облокотившись на спинку ее сиденья, принялся пристально рассматривать Лику: может, что пропустил? Нимб над головой или рожки? Юродивая? Искусно под нее маскирующаяся?
Девушка не отодвинулась, не отвернулась, не отвела взгляда — смотрела в глаза мужчины и, казалось, была готова принять от него хоть оплеуху, хоть поцелуй.
`Разве можно быть настолько открытой'? — прищурился Вадим.
— Малыш, твоя проповедь уникальна по чистоте звучания, но я небольшой любитель богословия. И не святой, если ты заметила. Не стану огорчать тебя своим мнением на высказанное тобой, как не стану устраивать прения на заданную тему. Задам лишь один, единственный вопрос: тебе в голову столь беспрецедентные по чистоте мысли мама вложила или замечательная, добрая старушка Аделаида Павловна?
Лика растерянно хлопнула ресницами:
— Разве это важно?
— Понял, — усмехнулся Вадим, и нежно коснулся губами ее губ, на прощанье.
Молча проводил до дверей квартиры и насильно всучил пакет со сладостями.
— Мне плохо! — сообщила блондинка с придыханием, схватившись за сердце... с правой стороны. Маша озадачено нахмурилась: что это Катька придуриваться вздумала?
— Ну, что встала?! — зашипела та на Грекову, пихнув ее локтем в бок. — Тащи меня давай, спасай!
— Куда тащить?
— Вон, два чуда стоят — к ним и тащи!
— Зачем? — ничего не понимала Маша. Огляделась, пытаясь найти предметы Катиного внимания, но улица была полна людей и машин, и что из них относится к `чуду' поди, отдифференцируй.
— Тащи давай, — от нетерпения притопнула ножкой обтянутой высоким сапожком блондинка.
— Да куда?! Зачем?!
— Ну, ё, Грекова, приступ тупизма что ли? Вон стоит мечта всей моей жизни, — с плаксивой ноткой, дребезжащим от предвкушения голосом поведала Катерина, продолжая держатся за `сердце'. — Серебристый порш! Мамочка моя! А-а-а! А рядом Мэн в светлой тряпочке баксиков за полтора, два. Штук! Я его видела, я его знаю! Его зовут Герой Моего Романа! Я влюблена заочно и повенчана с ним ...
— Еще в старшей группе детского сада, — хмыкнула Грекова, узрев Вадима, подпирающего свой порше, столь же выделяющийся на фоне других машин, как и его владелец на фоне любого прямоходящего по площади. — Расслабься, Рябинина, это Вадим, мой дядя, — заявила, направляясь к нему. И бросила через плечо парализованной от зависти и разочарования подруге. — Сердце с левой стороны, нимфоманка.
Катерина очнулась и припустила за ней, боясь отстать и на шаг:
— Я в афиге! В полном пике! Если ты на счет этого мужчинки в сомнениях плаваешь, то прими мои соболезнования: глупее тебя только жираф.
— Это почему?
— Доходит долго — шея длинная, голова маленькая! — рявкнула, не спуская взгляда с мужчины. — Даю тебе две минуты, не решишься — извини, дружба дружбой, а любовь у меня одна! Отобью, признаюсь, как на духу. А если не я, то другая... Боже, я уже улавливаю запах его одеколона. Тоже не слабо стоит, баксов мням... А рубашка от Гуччи или от ...
— От фабрики Красный Октябрь! Достала, Катька, — раздражаясь, бросила Маша.
— Молчу! Ты ж меня не бросишь? Лучшую подругу? — повисла на руке девушки. Грекова лишь вздохнула: куда ее денешь теперь?
— Здравствуй. Вот и мы, — улыбнулась Вадиму. — Давно ждешь?
— Пару минут, — ослепительно улыбнулся в ответ, и посмотрел на Рябинину. Та застонала и привалилась к плечу Маши, изображая состояние близкое к обмороку, но при этом забыла, что обычно люди не теряют сознание, пристально разглядывая человека.
— Хватит тебе, — отпихнула ее Маша и представила. — Эта припадочная, моя подруга.
— Екатерина Рябинина, — присела та в реверансе, растопырив полы короткого плаща. И бросив на подругу уничтожающий взгляд, щедро улыбнулась мужчине. Вадим в ответ склонился в галантном поклоне, не скрывая насмешки.
— Вас зовут Вадим? — пропела томно. — Мням.. то есть очень. В смысле вам идет имя Вадим. Оно наверное обозначает мужество и силу воина...
— Ты обещала сказаться немой, — напомнила ей Маша, отпихивая в сторону. Открыла дверцу и шлепнулась на переднее сиденье. Греков услужливо распахнул перед блондинкой дверцу, и та не спуская с него томного, многообещающего взгляда медленно, и как ей хотелось верить, грациозно, опустилась на заднее сиденье. Вадим хмыкнул, закрывая дверцу: вечер обещает быть длинным.
— Где дети, Вадим? — пройдя по всем комнатам и никого не найдя спросил Егор, усаживаясь за стол, напротив жены. Вера оторвалась от разложенных бумаг, сгребла их, отодвинув в сторону, и принялась сервировать мужу ужин:
— Ярослав со своим другом ушел гулять. Придет около десяти. Вадим, Маша и ее подруга Катя, в казино. Следовательно, придут еще позже.
— Катя, это какая?
— Экспрессивная блондинка.
— Вспомнил. Вадим звонил?
— Нет, Маша.
Егор принялся за еду, а Вера опять углубилась в изучение бумаг:
— В этом месяце прибыль в полтора раза превышает прошлый. Это учитывая что обычно прибыль повышается в декабре, марте... Возможно в будущем месяце я смогу оплатить аренду сама.
Егор с набитым ртом издал нечто неопределенное. Женщина поморщилась: что за плебейская привычка набивать полный рот и пытаться говорить? Любая мартышка за двадцать лет могла бы научится вести себя культурно за столом.
— Не сможешь, — заявил Егор, проглотив пищу, и вновь набил рот.
— Вероятность большая.
— В любом случае, твой салон не рентабелен, я его продаю, — бросил, между прочим.
Вера посмотрела на мужа: Очередная шутка? `Удачно'.
— Я не шучу, радость моя. Кстати, бифстроган пережарен.
— Кстати к моему салону или твоему настроению?
— Салон мой Вера. Я тебе его купил, я и продаю. Неделю вы еще работаете, а там придет новый хозяин и решит, кто остается.
— Егор, это очень плохая шутка.
— Разве с деньгами шутят?
Супруги раздраженно уставились друг на друга.
— Ты не шутишь? Ты действительно продаешь мое дело? А почему позволь спросить, без моего ведома? И почему ты ставишь меня в известность о своем решении, между прочим, меж бифстроганом и булочками, словно речь идет о чем-то само собой разумеющемся? Это мой бизнес. Это мое дело. Забыл?
— Вера ты путаешь — ты забыла, а не я — салон мой. Была возможность — держал, сейчас мне срочно нужны деньги, я его продаю.
— Но почему я узнаю об этом за неделю до смены руководства?
— Недели достаточный срок, чтоб свыкнуться с мыслью о смене деятельности.
— Ты ведешь себя недопустимо. Чем я заслужила столь отвратительное отношение к себе? Что за веская причина побудила тебя продавать мое дело, в обход меня? Как это понимать, Егор?
— Я уже огласил причину — мне нужны деньги.
— Тебе, но причем тут я?
— Вот как ты заговорила, — нехорошо посмотрел на нее мужчина, отодвигая тарелку. — Когда ты отдыхаешь в Ницце, ты не спрашиваешь, откуда деньги. И когда заказываешь норковую шубку себе на день рождения, и когда приходит время арендной выплаты за твою Фею — тоже. Ты даже не интересуешься — а могу ли я в принципе все это оплачивать. Тебе нужен факт, остальное не волнует. А раз так, милая моя женушка, какие могут быть претензии? Продажа салона — факт, а причина — выбирай любую: мое желание, или не желание, например.
— Твои дела настолько плохи?
— Нет. Я просто меняю сферу деятельности. И закладываю все, включая эту квартиру.
— Егор! — испугалась и возмутилась женщина.
— Вера, помолчи, ты нечего не понимаешь, — попытался пресечь ее негодующую тираду. Но женщина была слишком взволнована, чтоб воспринимать мужа адекватно. Она хлопнула ладонью по столу, чего никогда себе не позволяла и повысила голос:
— Нет, это ты помолчи! Речь идет о слишком серьезном вопросе, чтоб поставив пред фактом глобальных перемен для всей семьи, надеется на то, что я промолчу! Ты не можешь, не имеешь права распоряжаться моим имуществом! Я не давала тебе разрешения закладывать квартиру!...
— Это и моя квартира!
— Вот как?! А откуда она у тебя? Ты же голь перекатная, — прошипела Вероника в лицо Егора. — Плебей! Как был им, так и остался! Это квартира появилась благодаря моим родителям! Мне! Моему отцу! Он лишь милостиво позволил тебе жить здесь.
— Мы имеем равные доли на владение имуществом, — напомнил мужчина.
— Да? Ах... да?! Тогда позволь спросить, что ты вложил сюда, чтоб владеть?
— Часть от проданной квартиры тетки. Между прочим, это ты и твой папенька надоумили меня отправить родную тетку в дом престарелых, а квартиру продать, чтоб иметь финансы на развитие бизнеса, — процедил Егор, искренне жалея, что не может ударить эту фурию, что зовется его женой.
— Не нужно перекладывать с больной головы на здоровую. Решение о продаже было твоим!
— Да! Но тетку вон выкинула ты!
— Я не желаю вновь поднимать глупую тему! Я не собиралась и не собираюсь ухаживать за старыми маразматиками!
— Поэтому от тебя даже родная мать и сбежала!
— Не смей! Моя мать умерла! Умерла!!
Вера смолкла, видя, как Егор смотрит на нее. Попыталась взять себя в руки, отошла, налила себе воды, выпила, и еле сдерживая клокотавшую внутри ярость, почти ровным голосом произнесла:
— Мне надоели твои бредовые идеи. Когда дело касается лишь тебя, ты в праве рисковать, но разрешения рисковать будущим детей и моим, я тебе не давала.
— А я и не спрашивал...
— Ты никогда не спрашиваешь!... Зачем тебе деньги? Сколько тебе надо? Куда ты собираешься их вкладывать?
Егор бы и слова ей не сказал, до того был зол, но, понимая, что тогда Вера просто изведет его: начнет пилить, скандалить, мешать — рассказал о предложении Вадима.
Жена выслушала его не перебивая, и заходила по кухне, обдумывая: с одной стороны очень заманчивое предложение, но с другой...
— Ты веришь Вадиму?
— Он мой брат!
— Речь идет о крупной сумме, об огромных деньгах. В таком вопросе родственников нет, это понятно любому профану. Егор, не будь ребенком, подумай, взвесь, прежде чем делать.
— Ты оскорбляешь меня или Вадима?
— Я всего лишь пытаюсь понять, почему именно сейчас ему пришла в голову идея осчастливить тебя.
— Нас.
— Хорошо — нас. Сути дела не меняется.
— Ты видимо не слышала меня, а я достаточно четко выказался на сей счет: именно сейчас, а не год, десять назад у Вадима появилось выгодное дело. Он не настаивает на моем долевом участии, а предлагает. Разницу чувствуешь? Мы можем отказаться, и он возьмет других партнеров. Они, будут жарится под жарким солнышком Южных стран и в ус не дуть, а мы будем дальше барахтаться в болоте. Это наш шанс, понимаешь? Благоприятное стечение обстоятельств, которое может, не повторится. Через месяц наши деньги Вадиму будут не нужны.. да они и сейчас ему не нужны. Но он размяк от встречи с близкими, от потери жены, от воспоминаний. Нужно пользоваться моментом.
— Ох, Егор, не нравится мне твой настрой, и в то, что Вадим размяк, я не верю. Не тот он человек, чтоб от потери седьмой жены теряться, или от встречи с родственниками о которых слабо помнил все эти годы, в сентиментальность впадать.
— Сколько он будет жить, столько ты будешь помнить ему смерть своей сестры. В этом суть твоей предвзятости к нему. Только кому, как не тебе знать, что сестрица твоя стерва была редкостная и, слава Богу, что удавилась раньше, чем успела других удавить.
— Не смей, — прошипела Вероника, предостерегающе глядя на мужа. И столько злобы было в ее взгляде, что Егор не выдержал его, отвернулся:
— Ладно, не будем прошлое ворошить, — сказал примирительно. — Налей-ка мне чая.
Вера с минуту стояла не шевелилась, тревожа Егора своим видом, но успокоилась, взгляд отвела, да за чайником потянулась.
— Подумай, подумай Егор, прежде чем принимать предложение Вадима. Съест ведь он тебя, — сказала потерянно, разливая чай.
— За что ему меня есть?
— Не за что? Так уж ты чист перед ним? — усомнилась. Егор промолчал: ему не нравилось, что Вера смотрит на него, словно что-то знает, и давит на больное, рождая глубокие сомнения. Впрочем, и поведение жены тоже не нравилось — беспокоило. Слишком уж она эмоциональна сегодня, необычно резка и несдержанна. `Вадим ее нервирует', — решил, и успокоился.
Егор ушел смотреть телевизор, а Вероника достала из тайничка бутылку конька и, выпив рюмку, с тоской и злостью уставилась в окно. Дождь. Опять над городом серая завеса дождя, нудного посетителя Санкт-Питербурга. Льет с утра до вечера и портит без того отвратительное настроение. Скорей бы снег, скорей бы зима. Скорей бы Вадим улетел к себе и больше бы не появлялся, не вносил разлад в их жизнь, не волновал ее одним своим видом.
А может принять его предложение?
Вероника задумавшись, глотнула конька прямо из горлышка, тряхнула волосами, прогоняя наваждение, и убрала бутылку обратно в тайник. Вымыла рюмку и поставила ее в шкафчик. Взгляд пробежал по ровным рядам банок со специями, чашкам, сервизу. Закрыла дверцу и села за стол, с тоской разглядывая узор салфеток: Нет, ничего не получится. Хочется, да колется. И колется больше, чем хочется. Раньше думать надо было, раньше, а сейчас глупо что-то менять. Вадим — не Егор. И хоть тот думает, что хорошо знает брата, Вера уверена в обратном, потому что точно знает — никто, кроме нее не имеет представления об истинном Вадиме.
Кто бы мог представить, что он не только поднимется, устоит, да еще и далеко пойдет? О, для этого нужны огромные силы и колоссальное желание. А такое желание может аккумулировать лишь злость. Здоровая ярость оскорбленного, униженного человека, потерявшего в жизни все кроме себя.
Почему мать не считала его перспективным?
Почему она сама не видела, насколько он силен? И кто виноват, что она сломала собственными руками построенный им для нее замок, пусть неказистый, но реальный, имеющий место быть? Сломала, позарившись на другой — эфемерный, но более красочный и блестящий. Ничего теперь не изменить, не восстановить. Даже пытаться не стоит.
И не дай Бог ошибиться и дать Вадиму пищу к раздумьям. Он-то быстро все просчитает и тогда всем не поздоровится. Всем.
А может она переоценивает его, как когда-то недооценивала?
Может, и нет причины для беспокойства? Столько лет прошло, все забылось, стерлось за далью лет.
Может, он действительно влюблен в нее, и проявляет искреннее желание помочь семье брата? А она просто постарела, стала мнительной и пугается собственной тени?
Хорошо бы если так.
Почему ее жизнь сложилась настолько неудачно?! Она ведь все высчитала, составила план и четко ему следовала, ведя маневры по всем законам войны — без сантиментов, не жалея. Она виртуозно убрала главную преграду к своему счастью...И осталась ни с чем, слишком поздно осознав, что тот шикарный замок, что блазнился ей, всего лишь мыльный пузырь. Однако с этим она смогла примирится, свыкнуться и даже забыть, устроится. Но как свыкнуться с тем, что тот, кого она старательно убирала, избавлялась всеми силами, не просто жив, здоров, но весел, богат и успешен, в то время как она несчастна, и до такой степени устала, что больше нет сил барахтаться?
