личный лекарь Грозного

-Ладно, ладно, лежи, молчи, до дома совсем малость осталась.

От тряски боль становилась все сильнее, и сознание вновь милосердно меня оставило.

Очнулся уже в хорошо освещенной комнате, где с меня несколько человек стаскивали одежду, безжалостно кромсая ее ножами. И вскоре мое тело было водружено на стол, а вокруг меня столпились мои лекари. Надо мной наклонилось

заплаканное лицо Иры, но ее глаза сейчас были сухи и внимательно смотрели на меня.

-Сережа, ты меня слышишь? — шептала она мне тревожно.

-Слышу Ира, — ответил я и судорожно закашлял, изо рта вылетали брызги крови.

-Черт, что со мной, что случилось? — лихорадочно бился вопрос в моей голове.

-Сергий Аникитович,— раздался взволнованный голос Григория. Мы думали, что пищальная пуля бок разворотила, все в крови было, а оказывается, она вскользь ударила, вроде бы у тебя два ребра сломаны, и легкое отшибло, оттого и кровью кашляешь. Так, что мы сейчас, как ты учил перевязку фиксирующую сделаем и отвар кровеостанавливающий с обезболивающим дадим.

Мне быстро обработали небольшую поверхностную рану, и наложили повязку, потом я послушно выпил кружку горьковатого напитка, осторожно постарался принять удобное положение, но каждое движение вызывало резкие боли, от которых я шипел, а моя жена пускала целые ручьи горьких слез, постепенно боль притупилась, и потянуло в сон.

Я спал и во сне мой коллега по клинике сверлил большой дрелью правый бок, при этом говорил,— терпи казак, атаманом будешь.

Тут он сделал неосторожное движение, мой бок взорвался болью и я проснулся. За окном светало. У широкой лавки с пуховой периной, где я лежал, сидел один из моих лекарей. Увидев, что я проснулся, он поднес к моим губам стакан с микстурой, который был выпит без разговоров. Кашлять я вроде больше не кашлял, но бок болел жутко, и при каждом вдохе казалось, что концы ребер впиваются мне в кожу.

За дверями послышался шум и в светлицу зашли Кошкаров и десятник стрельцов, без слова встали на колени и уткнулись лбами в пол.

— Сергий Аникитович, нет нам прощения, не справились мы с царским поручением,— не вставая, произнес Борис.

Я повернул голову и просипел:

-Ну, что говоришь Борис, как не справились, ежели б не справились, меня уж обмывали да отпевали. А сейчас отлежусь немного и встану с божьей помощью. Лучше скажите, что там у вас дальше было.

-А что было, из пищалей трех человек положили воры, а потом мы их в сабли взяли, вои думали, что помер ты, так всех изрубили в капусту,— сообщил, немного приободрившийся Кошкаров,— я уже потом кричал, чтобы всех не резали, так куда там, никто в запале не остановился.

Тут нашу беседу прервала появившаяся Ирина, она встала у входа и без слов показала воинам на дверь. Они опять низко поклонились и без звука вышли.

После этого моя жена присела ко мне на лавку и вновь зашмыгала носом.

Я, с трудом, стараясь не морщиться, прошептал:

-Ну, Ира, перестань, все будет хорошо.

-Как же будет хорошо, ты бы себя видел, в гроб краше кладут. Ой, Сережа, что же теперь будет?

-Да что ты плачешь, поправлюсь я, и все будет хорошо.

Я попытался погладить ее по колену, но охнул от боли и опустил руку. Но микстура уже подействовала и меня вновь начало клонить в сон. В середине дня я проснулся, мне было холодно, бил озноб, вокруг сновали ученики, но я ничем не мог им помочь, у меня даже зубы стучали от дрожи. Потом я вновь вырубился.

Сколько времени прошло в беспамятстве не знаю. Очнулся я уже в сумерках, от горящих свечей на стенах играли тени. Было слышно, как рядом со мной молятся несколько человек. Я повернул голову и обмер. Рядом с моей лавкой на коленях перед образами стояли митрополит Антоний и царевич Федор Иоаннович, и вместе с ними еще несколько монахов. Мои попытки встать были пресечены, и только тут я понял, что у меня на груди лежит какая то тяжесть. Скосив глаза, я увидел, что это был большой вызолоченный крест, украшенный драгоценными камнями.

Я, после попытки встать, вновь был без сил и лежал, изредка кашляя и пытаясь шептать вместе со всеми монотонную молитву. Прошло наверно еще два часа, когда служба была, наконец, завершена.

Ко мне подошел Федор Иоаннович и, посмотрев фанатичным взглядом на реликвию на моей груди, сказал:

— Узнал я ныне о несчастье с тобой приключившемся, Сергий Аникитович, не мог равнодушным остаться, с отцом поговорил, и тот, узнав о желании моем навестить тебя, согласился с желанием моим. Много ты добра сделал семейству моему, брата моего любимого старшего излечил, и от отравы спас, батюшка в добром здравии находится, и я тоже тебе за многое благодарен. Посему должен был я, как примерный христианин, навестить тебя и молиться за здравие твое. Но батюшка мой в знак признательности нашей приказал мне совместно с митрополитом Антонием ковчег Страстей Спасовых, из нашей комнаты молельной к тебе принесть. Частица Креста Животворящего в нем хранится, может, смилостивится Господь и ниспошлет тебе выздоровление. Митрополит слушал Федора и согласно кивал головой, полузакрыв глаза от умиления речью царевича.

-Истинно так, — кивал он,— сам Феодор Иоаннович по всем московским церквям молебны о здравии твоем заказал. Надежда наша теперь на молитву святую и милость божию.

Я лежал и думал,— это же надо! Приехал ко мне царский сын, небось, Иоанн Васильевич настоял, а может, кто его знает, какие у него тараканы в голове, и сам, действительно, решил приехать. Но что же теперь будет? Где это видано, чтобы к кому-то в Москве царевичи приезжали, а ко мне уже второй раз. А ковчег Дионисия— никогда не мог подумать, что ради меня царь пойдет на такое значимое событие вынести реликвию ради своего лекаря, пусть и боярина. Наверняка, сейчас около ворот сотни москвичей стоят, чтобы хоть издали Крест этот увидать.

Я, с трудом, повернул голову к царевичу и прошептал:

-Спаси тебя господь Федор Иоаннович за заботу твою обо мне недостойном. Передай Государю, что холоп его Сергий кланяется низко за честь великую, невиданную.

Видимо усилия по произнесению этой речи подкосили меня окончательно, и я опять потерял сознание.

Ночью мне показалось, что со мной, что-то делают, пахло эфиром и спиртом, и были слышны разговоры. Но потом я вновь ничего не помнил.

Утром, как ни странно мне было легче, я мог дышать, и мне хватало воздуха, хотя все равно при вдохе в правом боку отдавало болью. Какой-то звук привлек мое внимание. Я повернул голову и увидел длинный резиновый катетер, который шел от моего бока и уходил в банку с красноватой жидкостью, При каждом вдохе, в банке чуть-чуть булькало и из конца катетера выбрасывало маленькое облачко крови, и несколько пузырьков.

-Сергий Аникитович, как себя чувствуешь?— раздался голос одного из моих первых учеников.

-Спасибо, мне вроде лучше, а кому это пришло в голову мне катетер поставить,— первым делом спросил я.

-Так Георгий это предложил, хотя все так думали, только боялись сказать, видеть то одно, а делать совсем другое. Может быть, и не стали ничего делать, но жена твоя сказала, — Видите же, что отходит человек, делайте все, что можете. Вот и решились. Все, делали, как ты учил. Рану зашили и заклеили наглухо. А трубку поставили и в банку с водой опустили, на клапан пришлось перчатку одну разрезать. Как пошла кровь черная из трубки, так нам страшно стало, а потом, как потихоньку задышал ты, и порозовел, то все обрадовались, а митрополит сказал, что молитвы и Ковчег со святыми дарами действо свое оказали. Они с Федором Иоанновичем уже под утро уехали. Когда мы катетер ставили, они не уходили, разглядывали, что мы делаем, Антоний молитвы шептал, а вот Федору Иоанновичу очень интересно было, он все выспрашивал, что мы делаем и почему. Другого бы мы погнали из комнаты, а царевича как можно. Хорошо, хоть он другим заходить запретил. Вон на улице весь снег истоптан, народу было полный двор, бояр, стрельцов и монахов множество. Сейчас только тихо стало.

В комнату вбежала Ирина, она увидела, что я смотрю на нее, встала на колени около кровати и, смотря на меня красными от бессонницы глазами, сказала:

-Я знала, молилась Богородице, верила, что ты будешь жить! Не оставляй нас, пожалуйста.

Я слабо улыбнулся:

-Я вас ни за что не оставлю, и умирать не собираюсь, так и знай.

Ира вскочила,— ой я неразумная! Ты же не ел ничего с вечера позавчерашнего, сейчас прикажу тебе стол у лавки накрыть.

Но тут вступил в беседу мой ученик:

-Боярыня, мужу твоему пока еще только отвару мясного можно дать, вот к обеду ближе посмотрим. А пока микстуру испей Сергий Аникитович.

Я выпил отвратный настой и подумал,— вот себе на голову научил, теперь будут поить этой гадостью, и не откажешься, сам ведь объяснял, как надо кровеостанавливающие травы давать. Но в сон меня не тянуло, отвратная слабость, так изнурявшая после ранения, ушла. Я заворочался в постели, устраиваясь поудобней, что сразу вызвало кашель и как следствие новую порцию крови в стеклянную емкость. Присутствующие кинулись помочь мне, и вскоре я полусидел в кровати, что немедленно вызвало бурный энтузиазм у всех, потому, как не принято в эти времена выздоравливающим лежать в полный рост.

Тут мне принесли мясной отвар, который был с удовольствием выпит, и после этого, меня вновь стало клонить в сон.

Во второй половине дня, когда я вновь проснулся, вокруг меня собрался уже целый консилиум, в котором мне уже можно было принять участие. В связи с тем, что в дренаж ни воздуха, ни крови не поступало, по моему настоянию его сняли. Острота болей также снизилась, и ее можно было терпеть, хотя порой при неловком движении приходилось сдерживаться, чтобы не застонать.

Когда обсуждение моего дальнейшего лечения закончилось и все лекари ушли, в комнату зашел Кошкаров. Он все еще с виноватым видом начал выкладывать последние новости.

— Сергий Аникитович из татей этих никто не уцелел, но все равно понятно стало, что хотели они тебя живым взять, потому, как сани у них за углом стояли, и все приготовлено, чтобы пленника увезти. Вот только не рассчитали они, что охраны у тебя вдвое будет, а из пищалей стрельнули от отчаяния, когда увидели, что не получается ничего. Всех мертвецов в Разбойный приказ свезли. Но ясно одно — схизматиков эта работа. Ох, и осерчал Государь, мы с Брянцевым, грешным делом, думали, что конец нам пришел. Но Федор Иоаннович, спаси его Господь, заступился за нас пред царем, сказал, что после возложения ковчега Страстей господних тебе облегчение пришло.

Так Иоанн Васильевич, при всех кто в палате был, ему сказал:

-Видишь, Федька ты все сомневался в лекаре моем, а разве бы ему частица Креста Животворящего помогла, если бы он на веру нашу православную не уповал.

Я слушал Кошкарова и размышлял, интересно, как Иоанн Васильевич это событие истолковал в мою пользу. И недаром в присутствии множества людей были сказаны эти слова, все-таки многим еще было не по душе мое возвышение и неожиданное, как они считали, богатство.

Мы еще поговорили с ним о текущих делах, порешали кое-какие вопросы, но все же вскоре пришлось улечься на подушки и пытаться заснуть, отвлекаясь от болей в боку.

Вечером мне принесли легкий ужин, с которым я на удивление бодро расправился. Ирина даже улыбалась когда подносила ложку к моему рту.

А я в это время размышлял, смогу ли поправиться, чтобы к крещению сына, которому мы уже выбрали имя из святцев, стоять в церкви рядом с царственным крестным моего первенца.

Когда мне подсунули стеклянную утку, я почти смеялся про себя,— Ну, что Щепотнев, разве думал, что этот сосуд тебе самому так быстро пригодится? М-да, но гораздо лучше будет, если в дальнейшей моей жизни я смогу обходиться без него.

Следующим утром я уже почувствовал, что в силах встать. И первым делом навестил нужник, который моими стараниями был утеплен, но все еще нуждался в дальнейших усовершенствованиях, которые упирались в отсутствие водопровода и канализации. Все это действо проходило в присутствии прислуги, которая не выпускала меня ни на секунду из вида, не было только жены, которая сегодня оставалась с раскапризничавшимся младенцем. Кое-как справившись с необходимыми действиями, я упрямо побрел умываться и одеваться. Когда, предупрежденная слугами, встревоженная Ирина прибежала, мой туалет был полностью завершен. Она встала в дверях, наклонила голову и сказала:

-Никуда не пущу, оклемайся сначала, а то страх божий смотреть, куда пойдешь в таком виде, народ пугать?

Я тихо засмеялся, громче не давал больной бок,— Ира, да я никуда и не собираюсь, вот только пройдусь по дому, да столом посижу.

Та, недоверчиво глядя на меня, отошла в сторону.

-Вот и хорошо, — сказал я и кряхтя отправился на подворью. После двух суток лежки в полубреду, сейчас на морозном воздухе немного кружилась голова, но когда я прошелся немного по хрустящему снежку, головокружение почти исчезло. Ноги сами принесли меня к зданию мануфактуры. Работники усиленно кланялись, на их лицах была искренняя радость по случаю улучшения моего состояния. У Кузьмы, как всегда царил рабочий беспорядок, в котором он, впрочем, ориентировался очень хорошо. Увидев меня, он также как и все остальные, вскочил с табурета и поклонился. Он громко порадовался за меня, после чего стоял с вопросительным видом.

-Давай Кузьма рассказывай, как дела, чем люди заняты, все же я уже три дня, как ничего не знаю,— спросил я, и с облегчением уселся на табурет

-Так Сергий Аникитович, все идет, как шло, сам говорил, что лучшее известие, отсутствие всяческих известий. Вот разве, начал я собирать штуку хитрую, которую ты измыслил для лечения. посмотри, пожалуйста, что получается.

Я за те дни, что думал, как лучше все устроить, к махине токарной придумал приспособу одну.

Он повернулся к педальному токарному станку и показал рукой на, стоявший на нем, передвижной суппорт,— вот с этой штукой я на шпильках резьбу ровную смог нарезать.

Но я уже вертел в руках бронзовую шпильку с грубой резьбой, нарезанную подобием стального резца, увы, до плашек и метчиков было еще очень и очень далеко.

-А как Кузьма со спицами дела обстоят?

-А вот здесь пока порадовать нечем боярин. Кузнецы свейское железо начали проковывать, но пока, такого как ты хотел, не получается. Я то сам в этом не больно соображаю, все же больше по ювелирной части был. А сейчас вместе думаем, может закалку изменить, али присадки какие добавлять. Но все, как ты учил, делаем, записи ведем в журнале, дабы снова одно и тоже не делать, думаю, что еще неделю другую провозимся, ежели удача раньше не придет нечаянно.

Он достал толстый журнал, такие мой ключник делал сам, и раздавал со строгим наказом не драть из них листов. И сообщал, что виновные в таком деле будут разысканы и соответственно наказаны. По этому поводу у меня всегда всплывали воспоминания об одной истории, где рассказывалось, что во время необходимого действия нельзя думать о белой обезьяне. Так и тут, люди, которые и не думали драть листы бумаги из журнала, тут же начинали задумываться о такой возможности.