Невозвращенцы.Часть первая.

Эта казарма была как все. Ребята вошли внутрь, разделись и разулись, переодев зимние армейские ботинки на принесенные с собой "гостевые" теплые тапки. Тапки имели огромные размеры и совершенно невоенный вид, все же некоторые мелкие послабления в связи с необычным местом службы им давали. Из комнаты соседней роты раздавались звуки гулянки: громкие разговоры, иногда переходящие в крики, песни, одна из которых как раз закончилась. По стаканам как раз только начали разливать, когда двое новых бойцов вошли в комнату.

— О вот и они! Штрафную! — воскликнул один из отдыхавших.

— Точно! Штраф! — закричали все.

Стукнуло горлышко бутылки и бесцветная жидкость быстро заполнила стакан на половину. Стаканы здесь были правильными. Граненые, такие изредка еще можно увидеть в старых столовых и у тонких ценителей. Экономисты наверное посчитали, что завозить вагоны разовой посуды каждый месяц сюда слишком дорого.

— Ну, будем! — сказал короткий тост Александр, все дружно звякнули стаканы друг о друга и выпили. — Эх, неплохо пошла! Ну, давай дальше, разливай!

И пьянка потекла далее своим чередом. Тосты следовали за тостами, пустые бутылки с равномерной скоростью убирались под стол (их потом отдавали обратно поселенцам и они наполняли их самогоном снова), поглощалась нехитрая закуска. Но вскоре наступил такой момент, когда уже не столько хочется пить, сколько хочется чего-то такого особенного, новых эмоций, дополнительных чувств, может приключений. Двое или трое ребят что-то не поделили и, как это часто бывает, по пьянке, быстро вспыхнула ссора. Поговорив на повышенных тонах, уже четверо вышли на воздух за разъяснениями. Освободившиеся места быстро заняли стоявшие в задних рядах. Народу в помещение были намного меньше двух сотен человек, но самых классных, сидячих мест около стола на всех, понятное дело, не хватило. Наконец, по рукам пошла отложенная ради выпивки гитара, и зазвучали песни.

Играть умели многие, песни тоже были разные. Разные песни, разные исполнители. Много раз перестраивалась старенькая гитара, в перерывах народ травил байки, причем некоторые уже были местные. Кто на охоте медведя на нож взял, кто видел что, кто рыбу поймал голыми руками длиной "ну... вот со стол", кто-то умудрился заблудиться в лесу около деревни, да так, что обошел ее по кругу по лесу три раза и прочие веселые истории. Но самую интересную и смешную на взгляд общества историю, пока следующий исполнитель настраивал гитару и размышлял, что бы такое сыграть, рассказал Меченный Олежек из их взвода.

Олег был именно тем неудачником, которому на первых учениях выстрелом пробили обе щеки. Сейчас, спустя несколько месяцев, от тех ран остались всего лишь два симметричных красных пятна молодой кожи, однако уже давным-давно его все называли Меченным. И это было еще самое приличное из прозвищ. Остальные были производными от слова "дырявый".

— Прикиньте, пацаны, у меня девушка из аборигенок появилась!

— Да ладно тебе п...ть!

— Да не, я серьезно!

— И где ты ее подцепил? Как ее зовут? Как она выглядит? — посыпались со всех сторон вопросы.

— Ща расскажу. Значит, дело так было...

"Решил я как-то в увольнительную сходить порыбачить. Сами понимаете, куда еще можно тут сходить, либо в кабак, да там очередь, либо в лес, либо в деревню, либо на рыбалку. Тем более тут все хвастались своими уловами... Нет вопросов. Пошел, взял у ребят пару удочек, и на речку нашу. Да нет же — не на Большую, по которой приплыли, а на ее приток. Течет тут недалеко, метров пять шириной, но зато идти пятнадцать минут по протоптанной уже до нее тропинке. Прихожу я туда, а уже вечер, как раз к вечернему клеву, думаю поспеть, только закинул удочки, как меня окликают.

— Здрав будь, красный молодец!

Ну, я испугался! Только что же никого не было! Оборачиваюсь, смотрю, а там береза над рекой наклонена, что ветки реки касаются. А на березе той сидит девушка. Да какая! Лицо фотомодели, блондинка, а волосы длинные... Наверное до талии или даже до колен. А фигура... Да нет, не как у фотомодели. Модели они все плоские как доски и худые, как вешалки для одежды, а эта... Надето на ней было что-то вроде очень длинной рубахи — по щиколотки. И рубаха эта мокрая — вся тело как перчатка облепила... Ух какая фигура!... А она сидит спиной ко мне, полуобернувшись, и волосы отжимает. Они тоже мокрые. Понятно, думаю я — купалась, наверное, и из воды на дерево залезла. Ну, я ей значит говорю:

— Привет! Как тебя зовут?

— Плотва.

— Ха — я смеюсь, — нефигово я сходил на рыбалку — какую рыбку поймал! Что ты здесь делаешь? — а она только улыбается, и говорит:

— Волосы мокры и спутаны, подай добрый молодец гребешок.

— А что он там делает?

— Уронила.

— А сама что же не поднимешь?

— Трава ножки босы колет.

Ну я значит похожу, подбираю с земли гребешок — совершенно обычный на вид, из дерева и отдаю ей. А она еще больше улыбается и берет его.

— Благодарствую..."

— Ну а дальше?

— А что дальше, поговорили, я ей рассказывал про нашу жизнь, для нее это наверное на сказку похоже.

— А потом?

— Потом она уплыла...

— Как?

— Да вот так — прыгнула в воду — и уже на том берегу — плавает она действительно как рыба. Не зря ее так зовут. Раз в неделю встречались, тока вот зимой сказала не будет приходить...

— Да ну? Ты расскажи лучше — на травке там, или на той же березке ты ее не разложил?

— Нет! — воскликнул Олег и слегка покраснел.

— Чо? Втюрился? — засмеялись сразу несколько парней.

— Да ну вас!

— Ну ты, брат, врать! — засмеялся один из слушателей и хлопнул по плечу солдата с гитарой. — Ну что, готов? Про что сыграешь нам?

— Раз зашел такой разговор, то как раз про женские обещания и сыграю.

Исполнитель взял поудобнее гитару, поерзал на стуле, начал играть и запел проникновенным голосом.

"Я ухожу", — сказал мальчишка ей сквозь грусть, -

"Ты только жди, я обязательно вернусь..."

И он ушел, не встретив первую весну,

Домой пришел в солдатском цинковом гробу.

Рыдает мать, и словно тень, стоит отец,

Для них он был, для них он был еще юнец.

А сколько их, не сделав в жизни первый шаг,

Домой пришли в солдатских цинковых гробах.

Когда-то он с одной девчонкою гулял,

Дарил цветы, и на гитаре ей играл,

И даже в миг, когда на белый снег упал

Он имя той девчонки кровью написал.

Развеет ветер да над могилой серый дым,

Девчонка та уже целуется с другим.

Девчонка та, что обещала — подожду.

Растаял снег, исчезло имя на снегу:

Он до рассвета всего лишь часа не дожил,

Упал на снег и грудью Родину закрыл,

Упал на снег не в дни войны, а в мирный час,

И для него весны рассвет навек погас:

"Я ухожу", — сказал мальчишка ей сквозь грусть, -

"Ты только жди, я обязательно вернусь..."

И он ушел, не встретив первую весну,

Домой пришел в солдатском цинковом гробу.

После песни еще некоторое время все сидели молча и не смотрели друг на друга. Каждый с грустью задумался о той, которую оставил там, так далеко, что даже невозможно себе представить. Каждый вспомнил обещания, которые звучали при прощании, и думал — а дождутся ли его? Или уже никто его не ждет? И будет ли кого ждать? Вернется ли из них домой хотя бы кто-нибудь?

— Ну ты и ... ... ..., гитараст! Только разбередил! Отдай гитару другому! — слушатели не оценили сыгранной песни. Плакать и грустить никому не хотелось.

Но чувства, которые испытала большая часть аудитории, ни в какое сравнение не шли по сравнению с той мукой, которую испытал Ярослав. Оказывается, он ошибался, когда думал, что все уже прошло, забыто и глубоко похоронено. Совсем не так все оказалось. Все так же больно даже при краткой мысли о ней, и никуда не делась эта гадкая, заставляющая так мучиться, любовь. Наоборот, эта песня вскрыла тоненькую корочку запекшейся крови, которую он почитал за непробиваемую броню, и обнажила кровоточащую рану на сердце. И вместо отдыха он получил пытку.

"Что же, — подумал Ярослав, — пойдем испытанным путем!" — и налил себе полный стакан водки. За столом уже опять разрослась беседа, так что никто не заметил состояния несчастного. А то было бы только хуже. Выпившего человека так и тянет кого-либо пожалеть, кому посочувствовать, а для Ярослава это было таким же удовольствием, как поворот ножа в ране. Выпив под какой-то новый тост Ярослав налил себе следующий стакан, потом еще один... А что было потом он уже не помнил, но цель, чтобы не было мыслей и чтобы не было так больно была достигнута. Больная на утро голова отлично помогает от разбитого сердца.

Родная армия тоже не оставила Ярослава один на один со своими проблемами.Чем могла — помогла. Роту, в которой служил Ярослав, внезапно отправили на смену другой, хотя их очередь должна была наступить только через неделю. По пробежавшим по казарме слухам замещаемая рота, сильно чем-то "облажалась" и ее срочно меняют.

Вообще говоря, войска были расположены следующим образом. По идее, следовало защищать 4 направления: север, юг, восток и запад. Восток прикрывала река (все наши поселения были на одном ее берегу), которую патрулировало несколько небольших катеров. Пары пулеметов и станкового гранатомета на них хватало для стопроцентного завоевания господства на море. Север, понятное дело, никто не защищал — там просто никого не было. Оставались юг и восток. Основные укрепленные позиции располагались на юго-востоке и прикрывали единственную дорогу, по которой шла торговля, и по которой, чисто теоретически, могло пройти сколько-нибудь опасное количество врагов (т.е. многочисленная армия с обозом и осадными орудиями). Однако совсем недавно были отрыты почти такие же и на юго-западном направлении, которые стали прикрывать крайнюю с того края деревню. Именно на этих двух позициях и были сконцентрированы основные силы Сергеева. Остатки полка были разделены на пятерки и располагались в крупных поселках, а приблизительно половина — отдыхала в городке.

На западную позицию и отправили роту Ярослава. Так как точка назначения располагалась в 50 километрах от Городка, идти предстояло с утра и до позднего вчера, так что времени, чтобы протрезветь, было достаточно.

"Сушняк" окончательно добил Ярослава на третьем часу марша. Он уже несколько раз останавливался и нагибался чтобы опорожнить и без того пустой желудок, ел снег, но ничего не помогало. Спасение пришло в виде команды "Привал!". Все дружно повалились в мягкие сугробы кто где остановился. Не легкая это работа брести по снегу, много выше чем по щиколотку, да еще в полной боевой. Хорошо еще, что капитан, видя их состояние, не устраивал по пути отработки. Никто не "нападал", не было "засада слева, ты и ты убиты!", "снайпер на дереве!", "раненых и убитых не бросать — вынести с собой!", хотя на обычном марше это были любимые забавы капитана или лейтенанта. Не было и обязательной разведки местности по сторонам от тропинки, которая местами была засыпана снегом по пояс.

Ярослав на карачиках подполз к Сергею и спросил.

— У тебя есть?

— У... — застонал Сергей.

— Я знаю, у тебя есть. Дай глоток сделать — я вчера убрался в никак. Ну, дай а?! Не видишь? Худо мне!

Серега Варламов, из их роты, был фигурой известной и колоритной. Хотя в армии трезвенники встречались так же редко, как и девственницы — проститутки, но даже на общем фоне он выделялся тем еще пьянством. Как-то с ним произошел настолько смешной случай, что потом угорал весь полк. Ярослав был свидетелем тому лично, и потом не раз рассказывал все это в красках.

Однажды на утреннем построении, лейтенант отметил, что рядовой Варламов как обычно не вяжет лыка. Обычно его ставили в задний ряд, и все что от Сереги требовалось, это напрячься и относительно трезвым голосом сказать при выкрике его фамилии "здесь", но так получилось, что в этот раз он стоял в первом ряду. Конечно, лейтенант знал о своих бойцах все. Кто пьет, кто пыхнуть любит, кто склонен при первой возможности откосить или свалить в сторону...

Кстати, если на пьянство смотрели до определенных приделов сквозь пальцы, то за наркоту гоняли жестоко. Двое пойманных с обычным косяком были на месте забиты своим лейтенантом до полусмерти, а вся рота получила такое взыскание тренировками и работой, что чуть их потом не добила. Так что наркотиков в полку не было. Да и достать их было трудно. Как Ярослав слышал краем уха, одна бандитская бригада, которая попробовала скрасить жизнь бедным солдатикам, пропала без вести целиком, в полном составе от "атамана" до последней "шестерки". Больше никто не пытался. Но это еще в их мире. А сюда завести наркотики было делом и вовсе невозможным.

Зато на алкоголь было сделано некоторое послабление. Начальство отлично понимало, что две тысячи молодых жеребцов, загнанных за колючку, нагруженных работой и службой, вдали от женского пола, могут взбунтуются, если им не давать возможности немного расслабиться. Но только до определенных приделов и не в ущерб основному, то есть службе. Такую же наглость, как находиться пьяным в первом ряду никто не спустит, какие бы там послабления не были обещаны.

— Рядовой Варламов!

— Ээ.. Йа...

— Выйти из строя!

Покачивающееся тело рядового на нетвердых ногах, шагом, сильно далеким от строевого подползло, иначе и не сказать, к лейтенанту и чистым взглядом новорожденного младенца, без всяких признаков мысли, посмотрело тому в лицо. Лейтенант ничего не сказал, все было и так понятно.

— Снять шинель и шапку! — скомандовал лейтенант.

Хотя на улице лежал снег и был легкий, градусов десять, морозец, пьяному это было нипочем. После того, как на снег упали шинель и шапка, начался процесс форсированного отрезвления. От сильного удара в живот Варламов согнулся, и его тут же вывернуло прямо на плац. Чудом отскочивший в сторону от струи лейтенант, схватил его за ворот и уткнул головой прямо в сугроб, чтобы больше плац не марал. После того в ход пошли такие жизненные методы как натирание голого торса снегом, быстрое натирание ушей, до фиолетового цвета и другие не менее неприятные. После этого лейтенант взял спрятанную рядовым за поясом бутылку и вылил ее прямо в снег. Одевшемуся и протрезвевшему рядовому вручили лопату и приказали убирать все что он натворил, а заодно и весь оставшийся кусок плаца. Рота отправилась на зарядку, бег и разминка под командованием лейтенанта, Варламов же в это время орудовал лопатой убирая следы своего позора.

Какого же было удивление лейтенанта, когда после часа разминки, на построении перед завтраком, он увидел Серегу еще более пьяным, чем утром. Теперь тот даже стоять не мог. Вытащенного за ворот рядового и того, кто ему принес выпить, лейтенант перед строем грозился запытать насмерть, если они не сознаются прямо сейчас. Это было еще и личное оскорбление профессионализму лейтенанта, который неусыпно следил, чтобы к провинившемуся никто не приближался. Ответ Сереги поверг лейтенанта в пучину нирваны, а строй, в положение "упор лежа" от хохота: Серега указал в сторону и показал, что что-то ест. Оказывается, пока лейтенант отворачивался, этот раздолбай ел снег, куда лейтенант вылил бутылку водки...