Песня цветов аконита. Часть 1

— Что с тобой, мальчик? Ты плачешь? Посмотри на меня!

Он подошел, склонился к кровати.

Повинуясь приказу, Йири открыл глаза. Попробовал улыбнуться — на сей раз получилось плохо. Но слабость — это не то, что нужно Благословенному...

— Не делай этого, слышишь? Я не хочу от тебя притворства, — потребовал Солнечный, и, уже мягче, добавил:

— Ты мне дорог таким, какой есть.

— Какой есть? — повторил едва слышно Йири. — Может, и так...

У него не осталось сил говорить.

**

Повелитель назвал имена. Двое. Спросил:

— Ты их знаешь?

— Да.

— Ты считал их врагами?

— Я не обращаю внимания на тех, кто внизу, мой господин.

— Напрасно...

— Они — просто глупцы, хоть и стоят высоко. Вельможи из Первого и Второго круга так бы не поступили.

— Верно... Они добились высокого звания при дворе. Но остались трусами и глупцами. Хочешь увидеть, что с ними будет?

— Мне достаточно знать об этом.

Юкиро усмехнулся.

— Теперь тебя вряд ли посмеют тронуть — во всяком случае, подобные побоятся. А лучшие будут ждать и смотреть. Что ж... они не знали, сколь много стоит твоя жизнь.

— Этого не знаю и я.

— Узнаешь, — Благословенный прищурился. — У них есть семьи — и родичи. Они тоже ответят. Отдаю их тебе. Решай сам...

— Я не могу... — голос вдруг отказал.

— Назначь цену сам.

— Иями! — вырвалось у него. Лицо стало бледнее, чем когда он лежал при смерти.

— Если такова ваша воля...

— Я хочу, чтобы решал ты. О твоем решении будут знать — это не будет мое слово.

— Хорошо, господин, — сказал он тихо — словно занавески задернулись с холодным шуршанием шелка. — Я знаю, что делать.

Повелитель внимательно посмотрел на него.

— Кажется, ошибались те, кто считал тебя безобидной игрушкой.

Он лежал ничком, спрятав лицо, стараясь вжаться в светлые покрывала. Пальцы то распрямлялись, то судорожно сжимались в кулаки. Когда явились слуги причесать волосы, одеть — закричал, чтобы шли прочь. До этого он и голоса на слуг не повысил ни разу. Когда повелитель спросил о нем — те испуганно отвечали, что не готов, что не желает их видеть. Повинуясь приказу, снова пришли — на этот раз он терпел, отворачивая лицо, словно любые прикосновения причиняли боль. Тот, в темно-малиновом, не говорил ничего. Потому что уже сказал достаточно.

"Отдаю их тебе".

Кому — "тебе"? Не юноше, которому ничья кровь не нужна. А любимой игрушке, которую вознесли, одарив благосклонностью. Поздно говорить "нет".

На рисунке был водопад — к нему слетались черные птицы. Странно блестела роса на крыльях. Цвета пожухлой листвы — поздняя осень, краски севера. А вода — отчаянно-светлая, словно живая, падает с камня. Кисть летала, касаясь бумаги, замирая на миг...

Все, кто родился мужского пола в семействах обоих виновных, были убиты. Женщин увезли далеко, не позволив взять с собой ничего. Молчали на Островке — нечего было сказать, и отныне — боялись. Событие в Храме могло быть игрой. То, что случилось потом, игрой не было.

Если и оставались вопросы, больше никто не осмелился бы их задать. За покушение на жизнь кого-то из Золотого дома платят все. Но и за тех, кто отмечен Солнечным, нельзя брать малую плату. Нельзя.

Ёши избегал смотреть на Йири. Он не осуждал его — тот поступил честно. С собой и с другими, живущими на Островке. А юноша держался на редкость спокойно — и Ёши чувствовал себя неуверенно рядом с ним.

— Я не из Золотого дома, — сказал врачу Йири. — Но, если Благословенный хочет, чтобы тень крыльев Ай-Ти тронула чью-то тень, должно быть так. И так будет. Не моя жизнь стоит дорого — его воля.

Он замерзал тогда под тощим одеялом в начале месяца Волка. И казалось, это не дрожь, а бег огромного зверя, бег, сотрясающий землю. Он хотел спать — но выбрался наружу и сел у погасшего круга костра. Караульный окликнул его, предложил что-то теплое... Йири хотел в тепло, однако боялся, что перестанет чувствовать бег лап в ночи. Он, как мог, объяснил это охраннику — и его вновь не поняли.

Кенну потом смеялся над ним. Он всегда смеялся. То задорно, то зло. Тогда, давно, он казался Йири намного старше его самого. Теперь Йири считал старше себя, хотя Кенну было девятнадцать, когда он умер. Йири девятнадцати ждать еще долго.

А здесь нет живой тени созвездий.

И холодно по-другому.

Несколько дней прошло. Благословенный был занят — и они почти не виделись. Иримэ направила посыльного — не решился идти к ней. Ёши заглядывал иногда — обязан был это делать, асаланта долго о себе напоминает. Заставал его у окна. Казалось, и не шевельнется. Даже ветер волоска не качнет. Однако обязаны были хоть несколько слов друг другу сказать.

Ёши спрашивал, но смотрел в стену. Все-таки Йири не выдержал:

— Лучше мне было умереть?

— Не говори глупостей, — впервые за эти дни врач вернулся к прежнему тону. — Это ничего бы для них не изменило. Ты все делаешь правильно. Слишком правильно.

— Мне нельзя по-другому.

— Почему?

— Потому что лишь этим я могу хоть как-то заплатить за оказанную честь.

— Тогда скажи, — необычайно кротко спросил врач. — Что ты чувствуешь по отношению ко мне? Благодарность? Или на меня можно смотреть равнодушно, поскольку не отпускать людей в смерть — мой долг?

— И то, и другое.

Ёши шагнул к нему.

— А если я сейчас ударю тебя? Что сделаешь? Промолчишь? Или поступишь как-то еще в соответствии с тем, что из тебя сотворили? Тебе же больно сейчас — от такого головой о стенки колотятся. Или ты даже боль себе чувствовать запретил?

— Не знаю, — шепотом.

— От тебя требуют совершенства. А если тебе придется умереть? Тоже постараешься сделать это безупречно? Смерть некрасива, дружок. И над своим телом ты настолько не властен, уж мне поверь. Хоть это радует.

Он повернулся и вышел — резче, нежели следует.

Светлые камешки дорожек — причудливые радостные узоры. Белые конюшни — по стенам плясали тени от широких листьев.

Одна была, которую можно было обнять, спрятать лицо — и стоять так, пока не послышатся шаги конюха. А потом уйти — видеть тебя таким не должен никто.

И вот — не успел. На конюшне его встретили так, будто готовы в пыль превратиться и под ноги лечь. А она, рыжая, шерсть поблекшая — или почудилось? — смотрела тусклым глазом. Смерть некрасива. Однако не это главное. Отними у лошади возможность догонять ветер — что же останется?

Он наклонился над кормушкой. Корм засыпали недавно... Вспомнились рассказы Хиранэ...

— Я знаю, какой это яд.

Фея начала ржать и метаться — и скоро ее не стало.

— Ее-то за что? — тихо и грустно спросил. Спокойно. А того, кто за лошадью ходил, уже вытолкнули вперед. Стоял — цвета ивового листа, серо-зеленый.

— Это ведь не ты сделал. Ты лошадей любишь. Кто здесь был?

— Никого...

— Жаль... Может, попробуешь вспомнить?

Видимо, что-то есть в голосе. Потому что память возвращается сразу:

— Девочку... — язык едва слушается.

— Зачем?

— Скучно... было... она хотела только взглянуть на лошадь — о ней по всему Островку говорят...

— Как глупо. Ты бы хоть посмотрел, что она делает.

— Ведьма... Глаза отвела... — обреченно выдавил конюх.

— Ведьма?

Он поворачивается и уходит. Коротко, через плечо:

— Найдите ее. И приведите ко мне.

На счастье или несчастье, повелитель не сильно занят сейчас. Прошения какие-то смотрит — при нем секретарь.

— Что-то случилось? — а голос, хоть и невозмутимый, все же немного меняется. Не каждый день здесь без приглашения появляется Йири — мягко сказать, не каждый. Секретарь стоит, полуоткрыв рот — так и не дочитал письма. И растерян. Его отсылают небрежным поворотом кисти:

— Закончим потом.

И к Йири, без досады, скорее, с любопытством:

— Говори. Ты же не так просто явился?

Хмурится, узнав про Фею.

— Это уже наглость.

— Это ведь не случайность, мой господин.

— Конечно же, нет. И чего ты хочешь?

Тот опускается на колени:

— Простите... Я должен был следить лучше.

— Фея — твоя. Хорошая лошадка... жаль, — и, подумав:

— Не хуже найдем. Но это уж слишком.

— Что же теперь?

— Твоя потеря, ты и решай. Посмеют ли тебя не послушать? Или оставишь все как есть? Примешь, как с тобой обошлись?

— Не со мной на этот раз. Я уже приказал найти девочку. Но я не хочу знать, кто за этим стоит. Потому что простить не смогу.

А потом глухо, чужим голосом:

— Отпустите меня.

— Вот как? И куда ты пойдешь, сокровище мое?

— Вернусь к себе.

— А где твой дом? — спрашивает с насмешкой.

— В деревне на севере, — в первый раз говорит это.

— Про север я знаю. Деревня, значит? А если вся твоя родня уже умерла?

— Еще куда-нибудь...

— И чем займешься? Тяжелой работой... или более легкой?

Не отвечает

— Чудесно. И ты хочешь просто взять и уйти? Тут, наверху, тебе не понравилось? Надоело? Будешь вечерами рассказывать сказки обо мне деревенским детишкам?

И обрывает насмешки, поняв, что и у Йири есть свой предел. Пока еще есть.

— Я предлагал тебе уйти. Помнишь? Ты отказался. Теперь — нет.

— А если я все же покину Островок? — голос неожиданно легкий, парящий какой-то.

— Ты этого не сделаешь, — улыбается Благословенный. — И не потому, что боишься расправы. Просто не уйдешь, если я говорю "нет".

...Он поднимается, плавно отводит волосы ото лба. Складывает руки в жесте полного подчинения. Спрашивает:

— Докладывать ли вам, что я узнаю о виновных в гибели Феи?

— Конечно. Сам справишься?

— Да. Могу ли я сам решать, что с ними делать?

— Разумеется. И выберешь себе новую лошадь.

— Ваша воля, мой повелитель.

Сидел, сложив руки на коленях, спиной к окну — солнце светило сзади, и нельзя было толком разглядеть лица. Говорил негромко. По зеленому шелку плавали веселые блики и тени, такие же, как на широких листьях растений возле окна.

Легче стало, когда увидел девчонку — не маленькая уже, пожалуй, четырнадцать будет. Дура... от таких слов отвык уже — а по-другому не назвать. Сразу, с порога — в слезы:

— Я ничего не знаю!

Она похожа на Cоэн...

— Не знаешь о чем?

Девчонка совсем теряет голову и захлебывается плачем:

— Пожалуйста, простите мою госпожу!

— Не хотел бы я иметь таких слуг, — задумчиво говорит Йири. — Теперь уж говори все.

А она не знает даже причины. Хотя госпожа — считай, старшая сестра для девчонки. Кто же так с сестрами поступает?

Свет переливается на держащем рукав браслете. Другой — в тени.

...Та была подругой одного из сыновей осужденных... Глупо. Глупость человеческая петлю затягивает — и у него на горле. Сначала — те двое. В чем он провинился? А теперь эта женщина посчитала виновным его. Может, и так. Но за что — Фею? Ах, да. Она всего лишь животное. А для Благословенного, например, эта женщина — всего лишь стоящая внизу. А сам повелитель — для Неба.

Все равно теперь.

Сумерки уже. По листьям ползет туман. Живой, шевелится, сворачивает щупальца клубочками или обвивает кусты. Тихо. Влажный звук меди — отмерили время. И снова тихо.

— Что ты считаешь справедливым взять за жизнь твоей лошади?

— Ничего мне не надо. Но... простая вышивальщица, пусть мастерица. Каждому позволено свое. Моей воли нет — есть ваша. За пренебрежение — пусть ответит она одна.

— А девчонка? И конюх? Они тоже виновны, хоть и по-другому.

— Та — просто дурочка. Преданная — но за глупость платят все. И он — за свой недосмотр. И за попытку солгать. Но пусть останутся жить.

— Хочешь, чтобы их отпустили?

— Нет.

— Я не понимаю тебя.

— Пусть решит воля Неба...

— Разумно. Ты гораздо добрее с теми, кто внизу.

— Я знаю, почему они выполняют приказы. И почему те, что наверху, — их отдают.

— Жалеешь таких, как ты когда-то?

— Нет. Я теперь не умею жалеть.

— Учишь меня справедливости? — усмехнулся Благословенный.

— Разве у меня есть право на это?

— Даже если и нет, кого ты спросишь об этом? Но шутки в сторону. Они по праву твои. Делай, что хочешь.

Иногда предоставленным воле Неба давали задание, на котором не хотели терять хорошие рабочие руки — закрепить что-то на высоте или другое. Но часто поступали иначе. Этих двоих опустили в яму, куда бросили недавно пойманных яссин — смертельно ядовитых змей. Йири дал сроку — час.

Умерли оба.

Девчонка начала визжать и метаться. Мужчина попробовал убить змею — она показалась ему ленивой и сонной. Яссин были весьма раздражительны...

Наблюдатели доложили об этом. Йири кивком отослал их. Лицо его не изменилось.

— Сердце мое, откуда в тебе это? — задумчиво спросил Юкиро. — Тебя не учили действовать, не обращая внимания на посмевших стать на пути.

— Верно, — Йири отвел глаза от окна. — Многому пришлось учиться самому.

Он молчал некоторое время. Потом спросил, и всегда мелодичный голос стал будто рваным.

— Мой господин... Вы хотите иного? Чтобы я был — иным?

— Я же сказал — какой есть. Но ты и так будешь только таким, каким я захочу, — устало сказал Юкиро. — Пора бы понять.

После тех дней на любимца Благословенного стали смотреть по-другому. А на что обращал внимание он, догадаться было нельзя.

Пасмурно. Мелкая взвесь — не дождь, водяная пыль. Человеческая фигура бродит по пустому саду. Сад красив, только зелень кажется тусклой. Здесь почти нет цветов — лишь мелкие иссиза — белые сариссы. И кусты снежноягодника. Узорчатая дорожка — черные и бежевые мелкие плитки, причудливо огибающие друг друга — мокрая.

На тонких пальцах человека — три кольца. Одно маленькое, простой золотой ободок. Другое — золотая змейка, смотрящая на собственный хвост. Третье — с гранатом. Темно-красный камень, затаившаяся меж гранями жизнь — как духи садов осенью и зимой. Но те — в полудреме, которую трудно нарушить, а камень словно выглядывает сам из себя. Камень жизни.

Человек подходит к пруду — и вдруг срывает гранатовое кольцо.

И бросает в воду.

(конец первой части)