Но все это стало правдой, и вот она, наблюдает за кипящей на плите кастрюлей — заметьте, термокерамической и работающей кто-знает-на-чем — ожидая, пока подруги прибудут на праздник.
Она улучила мгновение взглянуть через окно справа от нее на футуристический метрополис Митакихары со сверкающими на солнце скайвэями и шумным звездным портом.
Митакихара, де-факто столица МСЁ.
Хотя, в отличие от некоторых устроенных ею праздников, этот будет довольно личным. Сегодня они будут всего лишь вчетвером.
Легендарная Митакихарская четверка, вместе и наедине. Такое нечасто бывало.
— Шоколадные круассаны! — прокомментировала у нее из-за спины Кёко. — Ну, тогда я не возражаю.
— Так ты здесь, — сказала Юма, заглянув в комнату и потирая глаза. Она дремала, очень редкое для нее явление, и это заметно было по растрепанным волосам.
Мами прекратила резать и повернулась взглянуть, на выглянувшую из спальни Мами Юму, на сидящую справа на диване Кёко, жадно накинувшуюся на заставленный выпечкой журнальный столик, на панорамное окно позади, предоставляющее другую точку обзора на город. У многих семей сейчас была роботизированная модульная мебель, но Мами могла потратиться — и ей хватало места — на лучшее.
Присутствие Юмы вызывало довольно незначительную неловкость, так как из них четверых Юма придерживалась старшего хронологического возраста примерно двадцати семи. Это было необходимо, чтобы должным образом слиться с правительственными бюрократами, где она проводила много времени. Хотя это было немного странно, учитывая, что остальные придерживались примерно четырнадцати.
— Онээ-тян! — продолжила Юма, нырнув и с энтузиазмом прижавшись к гораздо меньшей Кёко, из-за чего та чуть не уронила еду. Волосы Юмы были распущены, не успев собраться в хвост, что она ныне носила.
Поправка: это было весьма неловко. Особенно с учетом того, что обычно Юма сохраняла хладнокровие, что было очень по-взрослому, и выглядела… немного соблазнительно. По-другому об этом нельзя было сказать.
Не то чтобы Мами такое одобряла, но, как правило, она молчала. Юма была более чем достаточно стара, чтобы быть самостоятельной. Несколько лет разницы в возрасте между ними ничего не значили по сравнению с четырьмя уже прожитыми ими столетиями.
По крайней мере, не должны были. Во всяком случае, наедине Юма придерживалась своего статуса младшей сестры группы. Ну, может быть, во имя ностальгии они немного переигрывали. Это мало что меняло.
Юма заразительно улыбнулась, и Мами и Кёко глупо улыбнулись ей в ответ.
— Я принесла твои любимые заварные пирожные, Юма-тян, — дразняще сказала Кёко.
— Восхитительно! — сказала Юма, встав и направившись к столу, где их оставила Кёко.
Мами спрятала очередную улыбку. Когда-то давно Юма бы сказала «Вау!», но это, похоже, было несколько чересчур для «двадцати семи»-летней.
— Добрый день, — сказал голос в дверях.
— Хомура-нээ-тян! — отреагировала Юма, метнувшись обнять и ее, к ее щеке прилипла капля заварного крема. Хомура обняла в ответ и тоже улыбнулась, что по-своему согревало сердце. Мами помнила время, когда Хомура так не реагировала.
Мами до сих пор так и не поняла, что же с ней произошло, заставив ее за ночь изменить свою личность и начать разглагольствовать о безумной чепухе.
«Достаточно, — подумала Мами. — Не сегодня».
— Наконец-то героиня часа здесь, — сказала Мами, обойдя стол поприветствовать Хомуру. Она отметила, что Хомура тоже нашла сегодня время немного принарядиться.
— Я все равно считаю, что это глупо, — сказала Хомура, дотянувшись погладить Юму по голове. — Расточительно.
— Это ты ведешь себя глупо, — сказала Мами. — Как мы могли не отпраздновать твой день рождения?
— Технически, — сказала Хомура, — это не мой день рождения. Это лишь день, когда я оказалась в приюте.
— Технические детали, — пренебрежительно сказала Мами.
Во взгляде Хомуры промелькнуло что-то странное, но она быстро изобразила руками «Что тут поделаешь?», пожала плечами и слегка улыбнулась.
— Я принесла фруктов, — сказала она, поставив на кухонный стол пакет из синтетической бумаги.
Честно говоря, Мами сомневалась, что Хомуру это до сих пор серьезно беспокоило. Все тот же самый мини-спор год за годом в течение столетий вымыл из слов весь их смысл, пока не остались лишь повторяемые во имя ностальгии реплики. Это стало традицией.
Хотя странно было, насколько это беспокоило Хомуру, которая в первый раз пробормотала что-то о том, что давно у нее такого не было.
— В этом году ты снова будешь отмечать третье октября, нээ-тян? — спросила Юма, прекрасно зная, каков будет ответ.
— Конечно, — ровно ответила Хомура. — Этот праздник не для меня, так что у меня нет права говорить, что это расточительно.
Мами переглянулась с Кёко.
Когда-то очень давно Кёко совершила ошибку, критически сравнив день рождения Хомуры и третье октября, таинственную дату, когда Хомура покупала торт, запиралась в своей комнате и тихо напевала под нос «С днем рождения» — как будто бы она была еще недостаточно сумасшедшей.
Хомура три дня не разговаривала с Кёко.
Хотя сейчас они это преодолели, и конечным итогом инцидента стало то, что каким-то образом они каждый год третьего октября стали устраивать праздник — день рождения богини, на существовании которой настаивала Хомура.
Если говорить о странных и неловких праздниках…
Хотя, если честно, было не так уж плохо. Было даже вполне весело, и легко было назвать это вежливым присутствием на религиозном празднике набожной подруги. Вот только в данном случае религия была весьма эксцентричной, а подруга настаивала на украшении собственной квартиры гигантским голографическим маятником и довольно… неординарном дизайне.
Также это был единственный праздник, когда она настаивала, что организует все сама, хотя этим, как правило, занималась Мами, и Мами пришлось признать, что Хомура не так уж в этом и плоха.
Как ни странно, от всего этого Хомура была заметно счастливее. Она говорила, что богиня хотела бы жить и радоваться вместе с ними, так что настаивала, чтобы все хорошо проводили время.
Эти праздники были среди немногих случаев, когда Мами чувствовала эмоциональную уязвимость Хомуры. Ясно было, что Хомура считала свою богиню подругой, а не объектом для поклонения.
Она частенько делала экспромтом многозначительные комментарии. Вроде «О, Ей бы понравилось это платье» или «Чудесные у тебя торты, Мами; Она тоже так думала», всегда говоря так, что каким-то образом в «Она» слышалась заглавная О.
Но и при этом их попытки вытянуть из нее больше информации всегда оставляли их с пустыми руками.
Хомура всегда была настороже, чего-то опасаясь, и они так и не услышали от нее, какой же девушкой она представляла свою богиню, или почему она решила, что та когда-либо пробовала торты Мами.
Ради всего святого, после кончины Саяки им так и не удалось снова узнать у Хомуры имя девушки, и ни она, ни Кёко его не помнили.
Может быть, если бы они смогли, это бы стало ключом, опорой для их поиска. Одна из теорий Мами заключалась в том, что эта «Богиня» Хомуры на самом деле была просто ее умершей подругой, которую она боготворила, и вокруг которой позже выросли ее безумные заблуждения.
Это было возможно — достаточно было взглянуть на все еще вздыхающую по Саяке Кёко. Возможно, если быть лишь чуть более одержимой…
Помимо среди прочего, именно поэтому она и, в меньшей степени, Кёко и Юма последние несколько столетий намекали, уговаривали, планировали и даже прямо предлагали Хомуре записаться к одному из дружественных МСЁ психотерапевтов, из тех что сдержанны и надежны.
Мами даже зашла настолько далеко, что обманом организовала для Хомуры личную встречу, получилось…
Ну, терапевт — одна из лучших, смесь ясновидящей и телепата — в слезах вылетела из комнаты, и когда Мами упрекнула Хомуру за грубость, та вкрадчиво объяснила, что просто скормила девушке некоторые из своих более мрачных воспоминаний, что не были «космически зацензурены».
Сообщение передано; Мами никогда больше не пыталась ее обмануть.
Она бы преуспела чуть больше, если бы Юма и Кёко просто немного поддержали ее, но их обеих, казалось, не слишком-то это волновало, и Кёко даже зашла так далеко, что предположила, что Мами сама становится немного одержимой.
Придет день, и она выяснит, что скрывает Акеми Хо…
— Эм, Мами? — прервала Кёко, потянув ее за блузку и указав на кипящую на плите кастрюлю, угрожающую пролиться.
— О боже, э-э, я сейчас вернусь, — вежливо выдавила Мами, кинувшись обратно. Контролируемые мыслью печи ей тоже не нравились.
— Так насколько большая часть твоего основного сознания сегодня с нами? — спросила у Юмы Хомура, когда Мами сняла с кастрюли крышку и принялась сбрасывать в суп ингредиенты.
— Семьдесят три процента! — гордо объявила Юма. — Это особый случай.
— Семьдесят три, да? — скучающе повторила Кёко. — И что же сейчас делают остальные двадцать семь, о Представитель Общественного Порядка?
— Среди прочего, устанавливают скрипты избирательного невнимания для нового поколения дронов наблюдения, — сказала Юма. — Чтобы они не сообщали, что заметили девушек вроде вас, прыгающих между труб. Не то чтобы тебя это волновало.
Это было серьезное злоупотребление ее властью, подумала Мами, доставая из шкафа сковороду.
У некоторых людей для подобных мелочей были робопомощники, и Мами могла бы себе такой позволить, но это просто казалось своего рода обманом.
Кстати, если говорить о роботах и Юме, Мами всегда было интересно, как Юма избегает сторожевых ИИ и как она обходит свою вторую половину. Хотя, если честно, она не уверена была, что хочет знать.
Мами повернула голову, следя за развивающимся у нее за спиной разговором. Все уже расселись.
— Вряд ли это так уж разумно, — сказала Кёко, продолжая тему.
Она подалась вперед.
— Слушай, — с серьезными глазами добавила она. — Если компьютерные сети завтра рухнут, ты уверена, что не впадешь в какую-нибудь кому?
— Такого никогда не произойдет. Я регулярно проверяюсь, чтобы убедиться, что я по-прежнему прохожу критерий Волохова, — поджала губы Юма. — Таково требование.
Она была раздражена, что можно было определить по появлению легкой досадной шепелявости в произношении «Волохова» как «Во-йо-хо-ва».
— Ну, не знаю, что бы я с собой сделала, если бы все время так разделяла свое внимание, — откинулась на спинку дивана Кёко.
Мами продолжила готовить, потянувшись к полке за приправами.
— О, я знаю, что бы ты сделала, — сказала Юма. — Очевидно же. Все девушки, которых ты знаешь…
— Не делай непристойного лица, Юма-тян, — отчитала Хомура. — Это не твое.
Мами принялась разогревать сковороду, налив немного масла для начала процесса.
— Кроме того, — невозмутимо продолжила Хомура. — Будешь часто так делать, и у Кёко могут начать появляться идеи. Мы здесь пытаемся уберечь твою невинность.
Мами подавила смех, стараясь не выронить ложку с соусом чили.
Хомура и Юма просто искренне рассмеялись, как над выпадом в сторону Кёко, так и над предположением, что Юма может быть «невинна».
— Ненавижу вас, — сказала Кёко. — Все это просто слухи! Бездоказательная, необоснованная клевета и ложь!
— Видишь? — довольно сказала Юма. — Когда она чувствует себя виноватой, она начинает использовать длинные слова.
— Понимаю, что ты подразумеваешь, — безжалостно согласилась Хомура.
— О, да ладно! — сказала Кёко.
— Оставьте ее, девочки, — вмешалась Мами, не отводя взгляда от выкладываемых на сковороду овощей. — Давайте отложим это до того, как я принесу выпить. Тогда и обсудим грешки Кёко. Будет куда веселее.
— Да, вер… Стоп, что? — начала Кёко. — И ты тоже!
Мами проигнорировала ее, с улыбкой помешивая еду.
— Так как справляется твоя новая ученица, Хомура? — спросила Юма, наконец, переведя дыхание, и резко сменив тему.
— Прекрасно, большое спасибо, — довольно бодро сказала Хомура.
— Знаешь, для подобных дел у нас сформирована целая структура, — прокомментировала Юма, обращаясь к героине часа. — Формальные процедуры и тому подобное. Стоило воспользоваться ими.
— Вот только это бы не было секретом, — сказала Кёко. — И что с этим, я так и не поняла.
— Я не хочу, чтобы люди относились к ней по-особенному только потому, что она моя ученица, — со слабым напряжением в голосе пояснила Хомура.
— Мы обе знаем, что это не так, — возразила Кёко. — По крайней мере, ты могла бы сказать нам, кто она. Но нееет, это секрет. Знаешь, нам не потребуется много усилий, чтобы выяснить. Для этого нужно будет всего лишь поспрашивать. Не может быть, чтобы никто не видел вас вдвоем.
— Это грубо, нээ-тян, — сказала Юма.
— Видишь, это куда подозрительнее всего, что я когда-либо делала, — прокомментировала Кёко. — Но только надо мной все время посмеиваются.
— О, так вот из-за чего ты бесишься, — сказала Хомура тоном решившей загадку.
— Да ладно, знаешь, так не честно, — сказала Кёко. — Поддержи меня, Мами.
Повисла тишина.
— Мами?
Но Мами больше не слушала. Вместо этого она смотрела на готовящуюся пищу и размышляла.
Они упоминали «невинность». Ну, прошло много времени с тех пор, как у них было что-то подобное.
Они всем этим пожертвовали.
Ну, в итоге ведь оно того стоило, не так ли? Этот идиллический мир, свободный от раздоров, бесконечно процветающий.
Особенно для волшебниц. По правде говоря, если бы захотела, Мами вполне могла позволить себе каждый день устраивать подобные тихие праздники. Будь у нее время. Если бы к ней присоединились ее подруги.
Она смотрела на шипящие на сковороде нарезанные грибы шиитаке и бамбук, но вместо них видела прошлое, все когда-то произошедшее.
Именно за этот мир они сражались, подумала она. Этому миру они отдали все. Важно ли, сколько крови у них на руках? Важно ли, что они видели и сделали? Важно ли, если когда-то знакомая им Юма-тян была лишь не более чем красивой оберткой?
Разве не пришло время насладиться плодами своих трудов?
Позже тем вечером они наслаждались приготовленным по такому случаю Мами тортом. В углу другого стола были аккуратно сложены подарки Хомуре, коробка конфет от Кёко и — смущая обеих раздобывших их девушек — пара абсолютно идентичных пистолетов следующего поколения, бесчестно добытых в складах армейских прототипов. Стало еще хуже, когда Хомура призналась, что некоторое время назад уже приобрела себе такой.
— Разве вы от всего этого не устали? — спросила Мами, рискнув, наконец, поднять вопрос, лишь немного развязав язык алкоголем.
— Э? — спросила Кёко, набив рот тортом.
— Вся эта работа, все это политиканство, МСЁ, — широко взмахнула рукой Мами. — Часть меня просто хочет засесть дома и, так сказать, есть тортик.
