Назад в юность книга первая

-Проводник! Проводник, где ты шляешься?

Когда я поспешил на этот вопль, то увидел двух ревизоров, один из которых громко звал меня.

Когда я подошел и представился, он подозрительно посмотрел на меня:

-Ты кто такой? Почему не знаю? Признавайся, сколько зайцев везешь?

-Что никого! Не может быть! Здесь всегда зайцы с билетами на электричку пасутся, сейчас мы их оштрафуем, и тебе наука будет

Но к его удивлению и моему облегчению зайцев в моем вагоне не было и ревизоры, не солоно хлебавши, проследовали дальше.

На следующую поездку у меня уже лежала бутылка коньяка и, когда по прибытию поезда в Ленобласть в вагоне раздался крик:

-Проводник где ты там!?

Я поспешил навстречу и предложил ревизорам посидеть в служебном купе отдохнуть, отдохнули они хорошо, почти до самого Ленинграда, где, с не очень большим желанием, встали и продолжили свою нелегкую работу. Зато в следующие поездки, когда я слышал голос ревизора орущий:— Проводник!

Я появлялся, и ревизор Саша сразу умолкал и, поздоровавшись со мной, переходил в следующий вагон.

Но в эту поездку этот вопль был для меня еще в новинку и изрядно воздействовал на психику. Когда около восьми вечера мы остановились у перрона Финляндского вокзала, моя напарница, доверив мне высадку пассажиров, сидела и зашивала дыры в наматраснике. Когда я спросил ее, зачем ты это делаешь, она коротко ответила: — Увидишь.

И действительно увидел, после выхода всех пассажиров, наш состав отогнали на двести метров и поставили на запасные пути и, тут я увидел интересную картину, как из всех вагонов появляются проводники и по двое тащат набитые пустыми бутылками наматрасники. Валя тоже торопилась, до закрытия магазина принимающего бутылки осталось всего ничего, и мы, пробежав вагон и сложив всю тару в наматрасник поспешили в магазин, который располагался практически у вокзала. Тащить груз, весивший больше тридцати килограмм, было тяжеловато, но дело того стоило. В магазине мы сели в конец очереди из таких же сдатчиков. Мне такая картина не очень понравилась, и я подошел к подозрительному типу бомжеватой наружности, помогавшему скупщику:

-Слушай мужик, можно это как-то побыстрей оформить?

-Конечно, сдавай по десять копеек бутылку, я сейчас все приму.

Я поднял удивленную Валю, и мы быстренько затащили наматрасник с заднего хода, где бутылки были сосчитаны и нам выданы деньги в размере четырнадцати рублей и мы поспешили в вагон, за следующей партией бутылок, и получили еще десятку. Если учесть, что мой аванс в больнице равнялся тридцати рублям, то заработали мы с Валей очень неплохо. После этого, мы поспешили в ближайший гастроном, где и оставили все эти деньги, закупив всякой вкуснятины для себя и своих родных.

Когда мы с Валей подошли к вокзалу, я обратил внимание на бабушек, торгующих ягодами. Посмотрев на цены за чернику, я схватился за голову, таких цен в нашем городе не было, и тут у меня родилась идея для моего товарища Амелина, который так страдал от нехватки финансов.

Идея заключалась в том, что приезжая на конечную станцию в небольшом лесном поселке, где я был только позавчера, можно за бесценок покупать там ягоды, и затем продавать их здесь торговкам. Для этого надо было только перенести купленные ягоды из одного состава в другой и завтра они уже будут в Ленинграде.

На следующий день, когда я выложил эту идею Амелину, тот был в восторге и немедленно предложил мне еще один план по заработкам, закупить пару ящиков пива и продавать его с наценкой. Мне эта идея не понравилась, и я сказал, что этим заниматься не собираюсь.

Два дня у нас было выходных, которые я провел дома, за столом, стараясь воспроизвести в памяти все, что я помнил по трансплантологии и последних эндоскопических хирургических методиках, старательно записывая все в клеенчатую общую тетрадку.

Выходные пролетели быстро, и на этот раз мне опять предстоял рейс в Ленинград, но это был уже совсем другой маршрут. Посадка была около девяти часов вечера, все пассажиры здесь ехали до конечной станции и поэтому, до Питера практически никто нас не тревожил. Только вечером я раздал постельное белье, а утром напоил пассажиров чаем. В этом рейсе со мной была напарницей, женщина уже пенсионного возраста, которая с удовольствием переложила все обязанности на меня, и только попивая чай в купе проводника, рассказывала о том, какая нынче пошла невоспитанная молодежь. Рано утром мы прибыли в Ленинград, и после высадки пассажиров наш состав отправили на дневную стоянку в Рыбацкое, тогда еще самую окраину Ленинграда. Я тем не менее позвонил своей тетке и отправился в центр, просто поболтаться по городу. Погуляв по Невскому проспекту, и заглянув в Гостиный двор, я отправился к тетке на Васильевский остров, где и провел остаток дня. Обратный рейс также прошел без особых проблем. Но в депо меня ждала уже негодующая бригадир одного из рейсов, ей не понравилось поведение наших двух девушек, которые вместо работы уединялись в служебке вместе с понравившимися им молодыми людьми, и чем они там занимались одному богу известно. Может, если бы эти девочки делали это менее демонстративно, скандала бы и не было, но тут коса нашла на камень, а все претензии высказаны мне. Пришлось мне проводить беседу с девицами. Со стороны это наверно было очень интересно смотреть, когда парень шестнадцати лет поучает девушек девятнадцати, как они должны себя вести и что делать на работе. Хотя девушки перепугались, когда я объяснил, чем могут закончится их развлечения, и обещали в будущем вести себя скромнее, но мне все равно казалось, что придется их наверно убирать из отряда, иначе проблемы будут. Мой командир между тем ловко уходил от таких разговоров, свалив все на меня, сказав, что, как комиссар именно я должен заниматься такими делами.

Постепенно все наладилось, большинство наших товарищей работали хорошо, и пришлось уволить только одного второкурсника, который никак не мог понять, что работать все время пьяным никак не получится. И то Амелин старался его защищать до последнего, хотя я и говорил, что лучше мы уберем его, чем этим займется отдел кадров депо. Девушки же продолжали свои развлечения, но делали это не так явно, и похоже бригадир на них махнула рукой и больше по этому поводу ко мне не обращалась.

Когда мы с Амелиным первый раз вместе поехали в рейс, я наблюдал, как он, пыхтя, затаскивает в вагон два ящика пива. Я должен был отдыхать первым и ушел после посадки спать, когда через четыре часа я встал и пошел менять Амелина, то обнаружил интересную картину. У него в купе около столика на полу стояло штук восемь пустых бутылок, а сам он был слегка навеселе и объяснил мне, что торговля у него не идет, он не может продать людям пиво дороже, чем оно стоило:

-Совесть не позволяет.— И поэтому с горя решил выпить все пиво сам. Он, конечно предложил и мне присоединится к этому делу, что я с удовольствием и сделал, потому что было очень душно и выпить бутылочку пивка было очень кстати. Я пил пиво и думал, что в моей первой жизни после определенных событий в нашей стране, совесть позволяла многим людям гораздо больше.

Но зато, когда мы приехали на конечную станцию, Амелин скупил всю чернику, которую смогли принести женщины, работавшие на железной дороге, и заставил ведрами все рундуки под сиденьями в служебках. И пока мы ехали назад, он все считал, как герой известной сказки, как он будет умножать свои богатства. Но, тем не менее, через день в Ленинграде он продал всю чернику торговкам у вокзала в два раза дороже, чем покупал. Они покупали по такой цене охотно, потому что сами продавали еще в два раза дороже, причем им не надо было идти в лес и собирать ягоду.

Так в работе прошел июль потом август, я втянулся в нее и мне даже она начала нравится, иногда я сидел у окна , глядя на пролетающие мимо телеграфные столбы и думал:

-А может к черту все это, а просто работать проводником, не думать ни каких проблемах.

Тем более, когда я получил свою первую заработную плату за июль, я даже не ожидал, что будет так много денег, правда я наработал почти двойную норму часов и мне еще доплачивали небольшие деньги за работу комиссара, но, тем не менее, получить в те годы больше пятисот рублей в месяц было очень неплохо.

У меня был один из последних рейсов. Он был у меня вне графика, и я вновь попал в вагон вместе с пожилой женщиной, с которой уже работал в начале июля.

Вечером Евгения Ивановна жаловалась на боли в груди, больше лежала, и я делал все один. Утром, когда я поднял пассажиров и потребовал сдавать постели и готовится к приезду, она все-таки встала и решила помочь мне напоить пассажиров чаем. Но буквально через несколько минут, она схватилась рукой за грудь захрипела и упала на пол. Когда я наклонился над ней, она уже не дышала, пульсации на сонных артериях также не было. Я сунул ей подушку под шею и начал делать искусственное дыхание и массаж сердца. В это время в дверях столпилась куча пассажиров, которые пришли сдавать постельное белье и начали мне давать море всяких глупых советов.

Прошло уже почти пять минут, как Евгения Ивановна была в состоянии клинической смерти, я уже думал, что все это бесполезно, как чаще всего и бывает в таких ситуациях, как, вдруг, разогнувшись после серии вдохов, положил руку на ей на шею и ощутил легкий толчок под пальцами, потом еще раз и Евгения Ивановна шумно вздохнула. Народ за моей спиной ахнул, после паузы, показавшейся мне вечностью, она вздохнула второй раз, и повернула голову, ее зрачки еще несколько секунд назад полностью расширенные быстро сужались, и спустя некоторое время она попыталась что-то сказать, хотя говорить у нее не очень получалось. Я попросил пассажиров вызвать из соседнего вагона проводницу, чтобы она сбегала к бригадиру и та по рации дала сообщение, о том, что в Ленинграде нас ждала скорая.

Я с помощью мужчин переложил Евгению Ивановну на сиденье. Она уже почти пришла в себя и шепотом спрашивала:

— Что случилось, я не помню ничего.— И по-прежнему жаловалась на боли в груди. А у меня для оказания медицинской помощи ничего не было кроме нашатырного спирта Но тут к нам через толпу любопытных пробилась врач, которая достала из сумочки пузырек с таблетками нитроглицерина и дала одну нашей больной под язык. Лучше ей, правда от этого не стало, но, тем не менее, через полчаса мы уже были у перрона Московского вокзала, и бригада скорой быстро забрала больную и увезла в стационар.

Так как свидетелей смерти Евгении Ивановны, кроме меня в бригаде не было, то моя возня с ней особого внимания не привлекла, только бригадир, давняя подруга Евгении Ивановны, высказала мне свою благодарность за своевременную помощь и вызов скорой. До них даже не дошло, что Евгения Ивановна находилась в клинической смерти и только моя помощь спасла ей жизнь. Зато врач, которая дала мне нитроглицерин, просидела до Ленинграда рядом со мной, наблюдая за больной, и одновременно расспрашивая меня, откуда я такой взялся. Мы поговорили полчаса до прибытия поезда на вокзал. Она оказалась заведующей одной из подстанций скорой помощи в Ленинграде и когда мы прощались, она написала мне свой номер телефона и свои данные, сказав при этом:

— Не знаю, буду ли я еще работать на этом месте через пять лет, но если буду, то можешь смело обращаться ко мне, место для тебя всегда найдется.

Когда я на следующий день пришел в депо, то Амелин обрадовал меня новостью, что руководство местного отделения Октябрьской железной дороги довольно нами и обратилось в университет с просьбой продлить нашу работу еще на сентябрь. А наш ректор, учитывая, что занятия начинаются все равно только в октябре, спокойно на это согласился.

Кроме того, у нас теперь будут рейсы на юг, в большинстве, в Новороссийск, откуда мы будем вывозить детей находящихся на отдыхе на побережье, и доставлять их по всему северо-западу, но в основном в Мурманск.

Я, уже приготовившийся к месяцу безделья, расстроился, но делать нечего придется работать.

После коротких рейсов, которые у меня были до этого, рейсы до Новороссийска, были намного интереснее. Наш состав на юг шел пустой, ревизоры нас практически не проверяли и наши кадровые проводники, а за ними и мы, сажали безбилетников, сколько могли. В Новороссийске мы немного успевали позагорать и сходить на море. Зато обратно, когда все вагоны были заполнены детьми, это трое суток до Мурманска казались бесконечными.

Однажды, когда мы проехали Волховстрой, и я только прилег после своего дежурства, а Амелин начал работу, двери служебки распахнулись и улыбающийся Вова пропустил в купе двух молоденьких проводниц, при этом пояснил, что девушки тоже приехали из рейса и сейчас попадают домой и он пригласил их к нам. Девочки были довольны и веселы. Они приехали из Симферополя и везли домой подарки крымские яблоки и массандровское вино, бутылка которого сразу оказалась у нас на столе, а купе заполнилось ароматом яблок. Мы сидели втроем, иногда к нам заходил Амелин и, пригубив винца, уходил снова смотреть, чтобы дети не залезли куда-нибудь не туда. Я смотрел на счастливых девчонок и думал, как все-таки иногда надо немного для счастья, просто приехать домой, привезти подарки родным. Девушки не строили никаких грандиозных планов, не пытались изменить историю, они просто жили и радовались этой жизни. Через три часа они, чмокнув нас Вовой в щечку, и поблагодарив за приют, вышли на своей станции, оставив в нашем купе аромат яблок и хорошее настроение. А я долго не мог заснуть и думал почему у меня не получается так, и мне все время что-то особенное нужно получить от жизни.

Все когда-нибудь заканчивается, закончился и наш сезон работы. Вагонное депо было довольно нашей работой и расщедрилось нам с Амелиным на почетные грамоты, начальник вагонного депо сообщил, что если мы раздумаем учиться на врачей, то проводниками он нас точно примет. Я представил отчет о работе в комитет ВЛКС университета, там немного попридирались по поводу отсутствия стенгазет, политинформаций, боевых листков и всякой другой ерунды. Я же упирал на специфику работы, что мы были разобщены, работали в разное время и, поэтому такая работа проводилась по минимуму. Но благодарственное письмо от начальника отделения железной дороги все эти недочеты компенсировало.

До учебы оставалась неделя, и я решил съездить на рыбалку за хариусом, в верховья реки, протекавшей в нашем городе. Был погожий сентябрьский денек. Настроение соответствовало погоде. Выйдя на берег речки, я быстро собрал удилище и подвязав самодельную мушку, закинул ее в течение. Однако мушки в реке не оказалось. Подняв глаза вверх, я обнаружил, что мушка сидит в ветке березы над самой водой. Мне было жалко уловистую снасть, и я решил отрубить эту ветку и снять все целым и невредимым. Придержав ветку левой рукой, я стукнул топором, тот соскочил по влажному стволу и, как показалось мне, не больно ударил меня по указательному пальцу. Я еще раз ударил по ветке и отрубил ее. Когда я попытался схватить ее левой рукой, мне не удалось это сделать из-за боли, я посмотрел на левую кисть и обнаружил, что почти половины первой фаланги указательного пальца нет, а из раны на траву капает кровь. Все последствия такой травмы сразу до меня не дошли. Я был занят остановкой кровотечения и перевязкой, хорошо, что после случая с Лешкой у меня в рюкзаке всегда лежали пара бинтов в упаковке, йод и кое-что из таблеток.