Замена

"А еще я больше не получаю удовольствие от сновидений", — удивленно подумала Аска и поняла, что это ее собственная мысль — не подделанная, не наведенная.

— Знаешь, Аянами, я сплю от полутора до двух часов. Дольше не могу. И не хочу.

Утро молчало, и Ленгли едва заметно улыбнулась: она все же добилась ответа. Пусть и такого своеобразного. Улыбнулась — и продолжила:

— Сон — это когда ты уязвим. В Вест-Пойнте этому неплохо учили. И в Дэнсгейте. Так что когда ко мне приперся этот белый скот, я была готова.

Ленгли ждала, что упоминание Каору как-то переменит это утро, сделает все не так — и не дождалась. Мир был спокоен, тих, но остановившийся за парком рассвет предательски выдавал сновидение. Солнце никуда не торопилось, и с каждой секундой утро обретало новый штрих неестественности: слишком замылен туманом учебный корпус, ветви не могут так застыть, а тени не должны плестись беспорядочной вязью.

Аска встала.

— Аянами, я ухожу. И на всякий случай...

Она выхватила оружие и выстрелила. Рявкнуло, и в пламени соткался силуэт человека. Контуры будто бы кто-то наскоро залил тушью, смешав черное, белое и красное. Аянами зачерпнула кровавый дым, сочащийся у нее из груди, и подняла взгляд.

— ...Не люблю, когда вламываются без приглашения, — закончила Аска. — До скорого.

* * *

Я открыла глаза и поняла, что держу руку на груди. Во сне там появилась дымная рана — болезненная, огромная, смертельная. Глупая.

За окном серело. На стекле среди инея лежал кровавый блик.

"Она меня ранила".

Я стояла под душем и подводила итоги — немногочисленные, к сожалению, но пугающие. Аска Ленгли легко пустила меня в себя. Внутри поначалу была серая душная пустота, выложенные блестящим кафелем стены, длинные коридоры. Я шла, подчиняясь поворотам, лестничным пролетам, врастала в странную архитектуру — в блестящий серый кафель, в бесконечные переходы.

Потом я устала и прошла сквозь стену — в еще один коридор.

Под полом коридор оказался точно таким же, только заканчивался не поворотом, а лестничным пролетом. Этажом выше, этажом ниже — все одно: серый кафель, спертый воздух.

Потом мне стало страшно.

Я открыла глаза — у себя в ванной, под струями обжигающего душа. Перед глазами была обычная бело-зеленая плитка, запотевшая, знакомая и совсем не страшная. Там, во сне, я могла бы уничтожить Аску изнутри, наполнив все коридоры собой, но никогда не смогла бы добраться до глубин ее микрокосма.

"Все просто: она согласилась встретиться, а когда ей надоело — схлопнула свой сон".

Я положила руку на грудь. Казалось, что дыра, проделанная выстрелом Аски, все еще там. Мне было больно, онемевшие ноги плохо слушались, но это все отступало далеко-далеко. Просто как-то получилось, что попытка понять Аску закончилась... Странно.

Вместо ответов я обнаружила чудовище.

* * *

— Икари вчера дал, — уважительно сказал Тодзи Судзухара. — Дал так дал.

— Напился и пошел спать, — ответила Мана. Она пожала плечами, обводя учительскую взглядом. Взгляд искал единомышленников. — Тоже мне, герой.

— Умгу, — отозвался Кенске. — Вот если бы он утащил с собой одну кураторшу — тогда да-а. Герой бы был.

Тодзи оглянулся, загоготал и ткнул кулаком в плечо Айду:

— "Одну кураторшу-у-у"! Ловко, ловко!

Кенске кисло улыбнулся и снова затрещал клавишами, не обращая внимания на начавшуюся перебранку. Я ничего не могла с собой поделать: следила за ним. В последние дни Айда Кенске словно бы таял, растворялся в эфире. Все вздрагивали, когда он начинал говорить, о нем сразу забывали, стоило ему замолчать. Наверное, если он не придет на методсовещание, Кацураги не сделает ему выговор.

Дети сталкивались с ним в коридорах — "Опять бухает". "Хоть бы просох до контрольной". "Что это с учителем?"

Сегодня утром около столовой он встретился с Аской Ленгли, и я увидела, как доктор долго смотрит ему вслед. Потом Ленгли перехватила мой взгляд, подмигнула и исчезла.

Я даже не поняла, в какой кабинет она зашла.

Воздух лицея звенел от напряжения, начиналось что-то странное, и я едва ли могла списывать свои ощущения на Каору, страх и опухоль. Я поминутно ждала синей тревоги, каждый урок казался последним. Во время тестов в 2-D я выглянула в окно и не увидела теней в парке — не увидела погожим осенним днем.

"Побочные эффекты новых лекарств" — так звучал правильный ответ, и все равно мне было страшно, потому что до сих пор где-то был Каору, потому что в микрокосме Аски Ленгли прятался Лабиринт. Потому что Айду Кенске что-то стирало из этого мира — и мой бред не имел к этому никакого отношения.

— ...Наш новый сотрудник — специалист по преподавательской этике, Нагиса Каору-сан.

Я подняла взгляд. Малый зал методсобраний словно сгустился вокруг него — улыбающегося, благодушного. Он причесал свои пепельные волосы. Он трепал бэйдж, прикрепленный к карману пиджака, кивал собравшимся и улыбался, улыбался.

Улыбался. Настоящий цвет его глаз скрывался за скрипуче-желтыми очками в тонкой оправе.

— Надеюсь, все наши уроки достойны звания открытых, — сказала замдиректора, — и проверка будет приносить уважаемому Нагисе-сану удовольствие.

Коллектив лицея молчал, послышались отдельные хлопки. Я пыталась вспомнить, как попала сюда. Кто-то вошел — кто-то опоздавший, — поймал взгляд Кацураги и сел на крайний стул у дверей.

— Очень рад, что меня так принимают, — поклонился Каору. — Большая честь работать с вами, пусть и недолго.

Я ждала, что он вот-вот скажет какую-то двусмысленность — только для меня, только для него. Я ждала, и в животе все каменело, а рядом со мной было одно свободное место. Меня трясло.

Каору поклонился и пошел в зал — улыбаясь, улыбаясь. Кацураги что-то говорила за его спиной, совещание перешло к новому вопросу, а я слышала только EVA в своей голове, только толчки взбесившейся боли.

Он шел ко мне, и вдруг что-то изменилось.

Я услышала слабый вскрик-вздох изумления, и поняла, что не вижу Каору.

— Вы не ушиблись? — громко поинтересовалась Аска Ленгли, помогая Нагисе встать. — Садитесь сюда, я найду себе место.

Когда она опустилась рядом со мной, я поняла, кто опоздал на совещание. Малый зал шептал, я видела рты и уши, видела глаза, которые смотрели на мою соседку — кто украдкой, а кто и не скрываясь.

— Упал, — трагическим шепотом вздохнула Ленгли, ни к кому конкретно не обращаясь. — На ровном месте. Бывает.

Она достала блокнот и все оставшиеся полчаса рисовала. Я искоса присмотрелась и вздрогнула.

Со страницы блокнота смотрело жерло коридора, выложенного кафелем. Аска поглядела на меня и добавила под рисунком несколько штрихов, сложившихся в ее любимый смайл.

— ...Завтра мы еще встретимся, — сказала Кацураги, и я поняла, что все закончилось. — Надо обсудить подготовку к Хэллоуину, прошу кураторов подготовиться. Всем пока.

И снова не было директора Икари. Я встала, складывая свои бумаги, спрятала откидной столик в спинку сиденья и пошла к выходу. Трость жгла мне руку. Вокруг толкались и шумели, я шла, ощущая режущий взгляд, и все было так, как я боялась. Каору не подошел, он просто смотрел.

Издерганный день заканчивался. В коридоре все стало только хуже: снова пришла паника, ощущение края пропасти, и мне очень хотелось бежать, а лучше — уйти в себя, раствориться, стать дымом. Вместо этого я нашла взглядом Икари-куна и пошла поперек потока людей — к подоконнику, где он стоял, водя пальцами по экрану планшета.

— Икари.

Он обернулся, и я смешалась. Он ждал — ждал именно меня.

— Вы... Как вы?

Я встала рядом — очень не хотелось отвечать. На нас поглядывали, но пока никто не остановился. Я смотрела сквозь тени, скользящие к выходу из лицея, и свет серел от шагов и шороха одежды.

— Спасибо за сообщение, — сказала я.

Он нахмурился, и пришлось уточнить:

— Вчерашнее.

Икари-кун кивнул и тоже оглядел проходящих мимо нас людей.

— Я напился. Не слишком поздно написал?

— Нет.

Он удивился.

— Вы еще не спали?

— Нет.

— Но... Почему?

— Я поздно ложусь и сплю недолго.

"Знаешь, Аянами, я сплю от полутора до двух часов. Дольше не могу. И не хочу", — вспомнила я.

— Интернет?

Я промолчала. Он снова спросил не то: напомнил мне пережитое — пережеванное ночью. Не то, не так, не вовремя — Икари-кун неуклюж и предательски точен. И я вдобавок не понимала, причину этой точности.

— Нет. Почему вы так решили?

— Вы фотограф. У моего друга... — он повертел в руках планшет, точно соображая, что это у него в руках. — Э-э, товарища... Не важно. На рабочем столе был странный пейзаж. Я видел его вчера вживую: раннее осеннее утро, брусчатка, парк — и фрагмент старой стены. Представляете, видел. Даже освещение было такое же, как на том пейзаже. Я вспомнил, на каком форуме сидел этот товарищ, ну и нашел вас.

Я помнила тот снимок. Это было хорошее утро.

...Я проснулась до восхода солнца и долго пыталась понять, что со мной. Я встала, доделала план урока, обулась и вышла на улицу, набросив пальто поверх халата. Парк молчал, и какая-то прозрачная нота билась у меня в виске. В грязно-серый пейзаж кто-то вплел тончайшую нить хрусталя, пахло сыростью и прелой листвой, и я уже все поняла и, спотыкаясь, почти побежала за камерой.

— В то утро я проснулась без боли.

— Странный снимок, — невпопад кивнул Икари. — Но очень красивый.

"Он меня нашел, — думала я, — он видел мою работу". Какой тесный маленький мир.

— Куда вы сейчас? — спросила я.

— М-м, д-домой...

Я чувствовала себя странно, затылок жгло от потустороннего взгляда, который искал меня — с ленцой, не прилагая усилий, — но искал. Все станет только хуже — я это прекрасно понимала, но мне расхотелось прятаться от себя и от других.

Почти тепло. Почти уютно.

— Вас... Проводить? — спросил наконец он. — Можно?

Икари-кун был удивлен, растерян и рад. Я кивнула:

— Это недолго.

— Нет, что вы! Я рад! — заторопился он. — Может, вам помочь? Что-нибудь забрать из кабинета? Какие-нибудь ужасные пачки тестов?

Он развел руки, показывая, какие, по его мнению, у меня там пачки. Он улыбался.

"Считает, что мне просто понадобился носильщик".

— Нет. Я не потому вас позвала.

Икари-кун отвел взгляд — на какую-то секунду.

— Я просто пошутил, Аянами, — хмуро сказал он. — Где вас подождать?

"Почти тепло, — вспомнила я. — Почти уютно. Он подумал, что я подумала, что он подумал. Глупо как".

Это не глупо, возразила я себе. Это отношения.

— Просто идите со мной. Пожалуйста, — добавила я.

Разочарование ворошилось в груди, разочарование и страх: мне тяжело с ним рядом. Мы шли по опустевшему коридору, мягко стучала моя трость, и звонко, почти по-женски, стучали каблуки Икари.

— Что-то идет не так, Аянами, — будничным тоном сказал он вдруг. — Все катится в пропасть. Верно?

Он шел рядом — невозможно точный и неловкий — и говорил о том, что терзало меня весь день. Икари Синдзи ощущал то же самое, и когда ветер дохнул мне в лицо одновременно со скрипом двери, я приняла это слово.

"Пропасть".

Редкие фонари в парке светились среди голых ветвей, блестели искры брусчатки — то ли сам камень, то ли влага на нем. Икари поежился, подбросил плечом ремень своей сумки.

— Я нашел... Разные слухи о закрытии лиссабонского лицея. В интернете писали, что аукцион по продаже его бывших зданий отсрочили.

Тема была странной и — удивительно точной по настроению.

"Закрытие лицея".

— Почему?

— Невозможно сказать точно. Но на фоне прочей шелухи эта новость была настоящей. Все остальное — ну, как бы вам объяснить...

Икари пощелкал пальцами. В перчатке звук получился глухим.

— ...Вот вы же узнаете отредактированный снимок?

В фотографии все не так просто, как он думал. Особенно когда появилось такое количество качественных графических редакторов.

— Наверное.

— М-м, неудачный пример, да?

Мы помолчали. Под ногами что-то хрустело, дышать было больно: наверное, вечер все же принес собой мороз. Синдзи выдохнул пар и снова заговорил:

— Все очень правильно: все эти открытые письма с благодарностями, ответы чиновников, все эти твиты и блоги переведенных учителей. В одной из записей кто-то разместил фото с выпускного, там в кадр попала бутылка явно не газировки. Представляете, появилась реакция какого-то чинуши из департамента образования, который твитнул насчет разврата. Пошли ретвиты, обсуждения... Это даже не отредактированный снимок. Это коллаж, понимаете?

— Понимаю, — сказала я, чувствуя, как холод пробирается к животу. — Коллаж из симулякров.

— Симулякры, — повторил Синдзи. — Пустые знаки. Подходит, Аянами. Снова подходит.

"Снова", — подумала я. Да, снова. У нас уже есть общие слова и, как и подобает словесникам, — слова умные. Понимание ненадолго отогрело меня, отвлекло.

— Все новости насчет закрытия лицея — пустые, — скучно сказал он. — Все написано хитро, но пусто.

Такие "пустые" истории придумывают в СБ: записи в жж, свежие фото на хостингах снимков, недолгие сеансы общения в чатах. И мне очень не нравилась аналогия между лицеем и Ангелом, которого мягко вычеркивают из истории.

Стало тоскливо, и уже показалась впереди освещенная дверь моего дома, у которой поджидали неизбежные слова.

"Доброй ночи, Аянами.

"Доброй ночи, Икари".

Скрипучий парк, щемящая тема, словно где-то за домом таилась та самая пропасть. Или, если точнее, прямо за дверью. Мы шли все медленнее — мы оба. Ему тоже не хотелось уходить, и в каждом слове Икари-куна я слышала отголосок своего сегодняшнего дня.

— Аянами. Я вас обидел чем-то? Скажите, пожалуйста.

Свет над моей дверью истекал мягким звоном — сверху, из-под козырька, и я не видела глаз Икари-куна. Я подошла ближе: почему-то казалось очень важно увидеть, как он на меня смотрит.

По версии, известной Акаги, — официальной версии — я с ним спала.

"И не отказалась бы, чтобы это стало правдой".

Спустя двое суток после Каору.

"Я дура? Нет. Я больна".

Ладони было очень удобно на его щеке, а потом он положил свою руку поверх моей на рукоять трости — и все исчезло.

* * *

Я шла сквозь пустоту, и подо мной ткалось что-то твердое, какая-то идея поверхности, — что-то, по чему можно идти. Неважно, что. Что было вокруг? Неважно. Например, что-то серое. Одновременно с моей мыслью стало слышно шуршание — мои шаги, серый цвет пустоты принесли звуки.

Страх остался далеко, а здесь оказалось всего лишь пусто.

Здесь?

Я осмотрелась, пытаясь понять, где я. Это не походило на персонапрессивный удар, значит, я не в личности Икари-куна: ни коридоров, ни образов, ни света, ни тьмы. Просто ничто, которому я дала звучание и цвет.

Да и не била я его.

"Это все же может быть персонапрессивный удар. Ты не знаешь, как он выглядит по другую сторону".