Степное солнце

Хутат! Старший Доров сын!

Мир вокруг Манат стал походить на густую похлебку. Горький дым заполнил грудь. Не мерещится ли ей это? Разве может быть такое?

— Войди, воин, и получишь то, что просишь! — Макута отступила, в руках ее оказался кинжал Самсары, горел он кровавым солнцем.

Отпихнув ногой безвольное тело северянки, схватила ведьма за косы Рию и приподняла бессознательное тело девочки. — Вот оно, спасение твоего арада!

Среди снежного безумия показался силуэт. Хутат, алый в этом странном свете, в доспехе, застыл на пороге, воззрившись на ведунью.

Взметнулся кинжал.

Странная богиня судьба. Никто не знает, что она удумает. Злой дух ли, добрый ли, по ее велению водил Манат, знающую дорогу к Макуте, как свои пять пальцев, кругами по полям и по лесу, этот ли дух указал Хутату и его дружине прямой путь сквозь буран сюда, хотя сам Доров сын был тут всего раз, когда ждал посвящения еще маленьким мальчиком. Чудны пути богов.

Как бы удивительно ни была быстра старуха, воин оказался быстрее. Манат думала, что стираться начало из памяти, но нет, все ярко, будто вчера было. Тогда вот также блеснул Нуров меч, и покатилась голова старухи, как и теперь. Пусть, как и тогда, овладели Макутой злые духи, пусть как и тогда Нур, защищал Хутат свою кровь, не спасет это теперь Хутата, как и Нура не спасло. За кровь надо будет платить кровью. А за кровь ведьмы особенно.

Глава 10

Как бы ни были сильны степняки, но даже они не могут идти против порядка, что с самого сотворения мира установлен.

Есть порядок встретить душу приходящую, есть порядок, по которому принимают обеты молодые воины, законы, по которым берут власть и отдают, есть порядок провожать душу в посмертие. А уж если перед смертью испытала она ужас, тогда только жрицы могли проводниками для нее стать так, чтобы не заблудиться, чтобы душа силу имела помогать живым родичам из загробного мира и однажды получить право на новое рождение. Лишь павшие в бою воины могли рассчитывать на вторую жизнь без должного погребального обряда — за ними приходили серые клыкастые дружинники бога Меча.

Говорят, на севере, у тех племен что не знают плуга и ярма, есть мужчины, которые не мужчины вовсе, они рядятся, как жрицы, говорят, как женщины, а с ними, по словах их вождей, говорят боги. Но разве способен мужчина привести в этот мир жизнь? Нет. Защитить — да, породить — нет! Как тогда женоподобные могут говорить с творцами? Может, оттого и вымирают они и в слепой ярости и обиде тянутся за жизнью сюда.

Только не северяне ныне были теми, кто, точно наступив на хрупкую глиняную плошку, обратил в прах весь Хутатов мир.

Противный до одури конопляный дым резал глаза, хотелось выбежать воину из страшного логова лесной ведьмы, вдохнуть холодный воздух. Только на грудь будто положили большой жернов. Этим жерновом была ярость. Потому и не сразу заметил Доров сын красного камня на рукояти кинжала, что горел в руках ведьмы — кровь собственная самому глаза застлала.

Странные слухи ходили о Макуте в араде. Говорят, давно, еще до Нура, была она нареченной воина, ушедшего за богатой добычей на юг, в Вольные города. А она осталась ждать будучи молодой девкой с тонким ободом на шее, знаком того, что она готова стать женой и матерью, готова принять власть и решение мужа. Только уж больно ревнива была и нетерпелива дева. Все ходила, говорят, каждое утро и каждый вечер за ворота арада, который тогда не был окружен еще стеной каменной, ждала возвращения своего воина. И все мрачнее день ото дня становилась.

Он вернулся, но, будучи одним из первых воинов, он мог взять больше одной жены, вот и привез из Вольных городов красавицу улянку, бывшую там в услужении. Не подумал варан буйной головой своей, надел золотой толстый обод на пришлую, сделал ее первой. Макута этого не стерпела. Ею самою тканные да богато вышитые плащ с рубахой оказались брошенными к ногам жениха, и сказала она, воздев руки к небу, чтоб забыл воин о том, что род его продление получит, и что это последняя одежда, которую шили для него. И ушла.

Проклятие ее хорошим оказалось, умер воин спустя несколько зим и не на поле боя в схватке, а порезавшись осколком разбитого кувшина, что есть смерть совсем недостойная, да и до этого не радовался он: улянка рожала ему одних девок, наследника его силе и мечу так и не подарив. А Макута сразу же, как сорвалось с ее уст проклятие, пришла в эту лесную землянку, жила тут другая ведьма до нее, да умерла давно, а уж как она тут появилась, никто уже не помнит.

Редко Макута появлялась в араде, только если хвори сильные животину одолевали. Любила она животину, а та ее. Сама Остроха звала ее знахаркой звериною.

Помнил Хутат, как перед своим посвящением приходил к ней, и Макута, которая тогда уже была старухой, ему понравилась, дала она ему настойку алатай-травы, что хорошо боль уменьшила при испытаниях, он ведь перед самым посвящением повредил на охоте ногу, и боялся Дор, что сын не то что без меча, без жизни останется. А пока врачевала она его, много что рассказала про лес, про коней-кровников. Хитро поблескивали ее глазки, так похожие на вороньи, и пахло от нее лесными ягодами и хвоей.

И вот теперь летел он сквозь буран, забыв о том, как устал его конь и его дружина, как каждому из воинов, оставивших за стенами городища самое важное, приходилось сейчас тяжело, летел сюда, к лесной хижине, в надежде, что поможет старуха, спасет, вернет к жизни странно уснувших. Ведь по-другому не мог он думать. Разве умирают вот так...

Боль, сжавшая сердце от увиденного в араде, ярость, окрасившая мир в кровавый цвет, не отпускали, метался дух, будто самого его, Хутата, заточили в проклятых стенах, и не знал он, что делать, кого искать, кому мстить до последней капли крови.

— Войди, воин, и получишь то, что просишь!

И он, не боясь, сделал шаг в кровавую тьму. Старуха, стоявшая почти на пороге, больше напоминала женщину со змеями вместо волос, что так любит обращать смельчаков, рискнувших посмотреть в глаза ей, в камень. Он и обратился. Даже его ярость на мгновение испарилась, как вода с раскаленной поверхности.

— Вот оно, спасение твоего арада!

Вряд ли узнал бы воин в безвольном теле на полу сестру свою Рию, если бы старуха не вздернула вверх руку со зажатыми в ладони волосами, не мелькнуло бы личико детское. Может быть, если бы не видел до этого мертвый арад свой Хутат, не успел бы обнажить меч, не то что замахнуться, не поверил бы, что может знахарка грозить дочери арада. Но зло совсем недавно прошло от него так близко, что обдало холодом, заставило сердце и кулаки сжаться до боли. И всю эту боль он вложил в удар.

Мать Хутата умерла давно-давно, ему едва ли оборот луны был, как свалила ее степная горячка. Но мальчик рос крепким и сильным, многие говорили, что мать его видать молоком с того света кормит, потому что не может чужая женщина так вскормить. Долго в жизни отца не было жен, и лишь за несколько зим до смерти брата он взял себе Нуду и Ташу, сразу двоих, что необычно для Дора.

Таша почти сразу же родила ему дочь Алясю, а потом, точно грибы после дождя, появляться стали Доровы отпрыски. И в какой-то момент юноша оказался в окружении меньших братьев и сестер. Обе жены Дора когда-то держали меч, но жизнь свою ратному делу не отдали, признавали они первородство Хутата безоговорочно, но до того момента, когда власть в араде перешла Дору. Тогда совсем с другой стороны увидел жен Хутат. Но Самсара, ставшая Первой, одним своим присутствием все попытки уговорить Дора признать наследником сына одной из его жен, прекратила. Даже своего Имка!

— Что же вы, кумаи, забыли заветы предков, старшая кровь, первая кровь всегда самая сильная, самая живучая, ей мудрость дается, — грозно хмурила брови первая жена, глядя на Нуду и Ташу. — Да и хозяин Дор разве бы даже задумался о том, чтобы сосунка на место арада посадить. Степь любит сильных.

Потуги жен, однако, не изменили доброго отношения Хутата к братьям и сестрам. Оттого еще может и не дрогнула его рука, когда занесла ведующая кинжал. Не должен воин жалеть тех, кто покушается на его кровников, баба то или мужик, воин или жрица. И не важно, что боги за это потребуют крови в свой час.

Еще не осело даже тело ведуньи, а за спиной Хутата послышался топот, хруст снега.

— Вождь? — Рассал замер на пороге. Он-то углядел кровавый камень на рукояти, обезглавленную ведьму и застывшего каменным изваянием Хутата.

  — Боги милостивые!

* * *

— Достойные дары величайшему из богов!

Жрец величественно кивнул и, приняв из рук влиятельного увесистую шкатулку, отправился вглубь храма, дабы поставить ее на постамент перед ликом божества.

— Лучше преклонить голову перед богом, в той позе, что приняли вы, брат мой, может стоять лишь властитель, чье место на троне благословлено богом, — прошелестел нежный голос у самого уха Эрота. — К тому же... такая щедрость...— лепестки роз вряд ли сравнятся красотою с губами ширин. Как и глубокие горные озера, у которых нет дна, с ее глазами.

Хотя по всем канонам красоткой предсказательница не была. Высока ростом, совершенно не миниатюрна, говоря по-простому, толста. Уже далеко немолода. В ее возрасте женщины благородных кровей воспитывают двух-трех малых отпрысков, а неблагородные так уже внуков.

Но нет того мужа в Империи, кто не захотел бы, чтобы она обратила на него свой взор. Потому что уста ее могли дать то, что не все мольбы смертных выпросят у богов, которые любят свою ширин.

— Все ритуалы глупы, но они необходимы, ибо упрочняют мир.

Губы женщины растянулись в улыбке.

— Заставляют в очередной раз удостовериться рабам в том, что они рабы, а правителям, что они у власти.

— Все по велению и законам богов, — Эрот втянул сладкий запах благовоний и поклонился. Гораздо ниже чем следовало и, пожалуй, даже искреннее, чем кланялся Тьме, своей богине. Хотя жреца, со свойственным ему неким высокомерием по отношении к отправителям культа, Эрот не почтил и кивком.

— Что привело влиятельного в храм богов, которых он не чтит? — поинтересовалась ширин.

— Вы, моя госпожа!

— Вы хотите узнать, чем закончится то, что вы начали?

— Как и любой, кто стремится к лучшему для своего народа и своей страны.

— Я могла бы обвинить вас во лжи, но вы поразительно искренни, — нежно проворковала ширин.

Эрот вытянул перед собой сжатую в кулак руку. Женщина подставила ладонь, и в нее упали тоненькая цепочка и огромная камня крови. Императорский рубин. Знак властителей. Кровь богов обращенная в прекраснейший из камней.

— Это никогда тебе не принадлежало, — глаза предсказательницы подернулись пеленой. — И никогда не будет.

— Я лишь покорный слуга того, в чьих руках власть, — поклонился влиятельный.

— Силой Тьмы ты хочешь изменить устоявшийся порядок, — ширин брезгливо разжала пальцы, и капля вернулась в ладонь Эрота. — Императорские отпрыски не наследуют трон. Сила Империи зиждется на достойных у власти.

— Сила Империи уже много веков зиждется на Ордене, который выигрывает войны для тех самых достойных у власти, ширин. А кто более достоин править, если не тот, кто их рук богов получил дар? Кто более достоин править, если не тот, чей отец оставил добрую память о себе в народе?

— Разве не запретили вы упоминать имя Императора? Разве не вы назвали его Предателем? — распахнула глаза предсказательница.

— Запрет тем уместнее, потому что исходит он от меня, а не от Домэны, пусть Империя увидит в ней ту, что противостоит не только врагам из вне, но и власти Ордена.

Ширин окинула влиятельного странным взглядом и повернулась лицом к статуе Захтара, Повелителя богов и людей. Прекрасные глаза ее закрылись, и она, откинув голову вздохнула полной грудью, будто устала от общения с Эротом и пыталась восстановить силы.

Служители бога вдалеке, стоя на коленях в серых туниках, натирали блестящий белый мрамор у подножия огромной статуи. Величественный дворец для верховного бога строили для того, чтобы поражать сознание простых смертных, чтобы терялись они на фоне гигантских фигур, чистого сияния белого камня и куска пронзительного синего неба над головой, с убегающими ввысь колоннам, будто поддерживающими само небо, а значит, и весь мир. Какой вызов богам бросил мастер, если колонны, созданные людьми, держат на себе всю тяжесть божественного престола?

Влиятельный счел забавным подобное сравнение. Пусть он будет той самой колонной, что держит власть Императора. Нет, не Домэны, она лишь ступень. Их сын получит каплю божественной крови на шею. Сын, который не узнает о том, кто его отец, но его отец будет рядом. Ибо, чем чище и дальше будет наследник от Тьмы, тем больше у него шансов полюбиться строптивому народу Империи, тем больше шансов основать династию, которая пронесет власть сквозь века. Династию, представители которой, умирая, сами будут богами.

— Я слышу твои мысли, смертный, — ширин обернулась, и весь мир потускнел в тот миг. — Да, ты смертен, как и я. И все мы предстанем перед ликом богов однажды. Уверен ли ты, что они простят тебе твою самоуверенность, твою жажду власти?

Эрот улыбнулся любимице богов.

— Я в отличие от тебя, предсказательница, историю не вижу, я ее творю. Как и всякий слепец, я лишь иду по дороге, а что происходит со мной, кого я спасу, кого покараю, на то воля богов.

Влиятельный направился к выходу, он узнал то, что хотел.

Уже у самого входа настигла его ширин, рухнула на колени, зашлась, задыхаясь. Ладонь его лобызали те самые уста, по которым страдали тысячи.

— Не обидит ли тех, кто дорог ширин, влиятельный? Не исчезнут ли они однажды ночью, когда спит сама богиня Луны?

Эрот присел, приобняв плачущую предсказательницу.

— Разве обидит слепец того, кто протянул ему руку и ведет его тернистой дорогой?

* * *

Мир был темен и... бел, он закручивался, сливаясь в сплошную серую массу, как если палкой по кругу помотать в бадье полной воды.

Дух и тело Манат отяжелели: у тела не хватало сил приоткрыть даже веки, разомкнуть уста, чтобы сделать вдох поглубже, а дух, точно больной зверь, забился в самый темный уголок и тихо постанывал.

Говорят, жриц, окутанных дымом, посещают видения, ниспосланные самими богами, но Манат жрицей не была, оттого накатывала на нее темнота, принося с собой то жуткий страх, то странную неописуемую радость. Сердце заходилось. А дух... молчал, будто не было ему дела до метаний тела, лизал он свою рану, уже и не помня, кем она нанесена, глубока ли она.

А затем вновь стало холодно, как тогда, когда уснула северянка в яме на зерне. Только еще холоднее, потому что зерно было теплым и добрым, а тут холодные ладони чьи-то коснулись спины, огромные пальцы ледяные впились в бока. Сама Земля тянула северянку внутрь себя, даже плащ и теплый халат на меху не помогали.

Огромные исполины древесные раскачивались над головой под пригибающей, заставляющей повиноваться их своей силе пургой, но все это бесшумно, только дух постанывал, да и то все тише. Долго не могла понять Манат, что это вовсе и не дух, а дышит она так, со стоном протискивая в грудь воздух и со стоном же выпуская обратная сквозь сжатые зубы.