Добрая сказка про футбол 1

Аляска еще эта на его голову свалилась. Не могло быть никакой Аляски, никакой Аляски аналитики не прогнозировали даже в самых изощренных вариантах развала САСШ, но Она Есть. И армия бывших САСШ в Европе теперь армия Аляски. Наверное, Риджуэй уже взял Амстердам, а может даже и Антверпен. Защищать их нечем, приходи и занимай. Интересно — куда он дальше двинется? Во Францию, или через пролив?

Хорошо хоть, пока не угасает, а даже разгорается конфликт КЮША и САСШ, уже образовались настоящие линии фронта, и хоть и лениво, но каждый день постреливает артиллерия. А между тем флот чертовой Аляски объявил о контроле Республики над Панамским каналом. Флот! Аляски! Которой быть не могло! В каюту постучались, вошел секретарь.

— Чего-нибудь желаете, сэр?

— Осведомись у капитана, когда я смогу покурить сигару, Стюарт. Чертовски хочется курить...

* * *

4 июля 1953 года. Москва 'Зал Героев', строящегося 'Дворца Советов'

Генерал-майор Покрышкин стоял в строю награждаемых третьим. Возглавлял шеренгу Героев сам министр Обороны, маршал Советского Союза, дважды Герой СССР и кавалер двух орденов Победы — Александр Михайлович Василевский, вторым — командующий ВВС и ПВО ГСОВГ, генерал-полковник, дважды Герой Советского Союза — Василий Иосифович Сталин, а третьим он, комдив четвертой авиадивизии ПВО, трижды Герой — Александр Иванович Покрышкин.

Он стоял в ожидании своей четвертой Звезды, и размышлял о превратностях Судьбы. Ставший когда-то первым трижды Героем, ас-истребитель характером обладал склочным, а на язык был не сдержан. Он никогда раньше не упускал случая перемыть косточки 'генералу Васе', что разумеется не могло не сказаться на его карьере. Его перевод из ВВС в ПВО хоть и не выглядел опалой, с одной авиадивизии на другую, но по факту — это была именно ссылка в дальний гарнизон, который к тому же постоянно донимали проверками.

А на Дальнем Востоке в это время 'генерал Вася' становился 'товарищем Младшим', Иван Кожедуб четырежды Героем и полковнику Покрышкину волей-неволей пришлось 'прикусить' язык. Это оценили, и когда, уже после своего назначения командующим ВВС и ПВО ГСОВГ, 'товарищ Младший' инспектировал его дивизию, пообщались они довольно любезно, а для него лично и очень полезно. Василий Сталин представил полковника Покрышкина к повышению в звании. Правда награда оказалась с отягощением, в виде приказа министра Обороны, запрещающего генералитету полеты. Который опять же не касался самого 'Младшего', но тут уже генерал Покрышкин от комментариев удержался. Вместо этого он подал на имя командующего рапорт и получил разрешение. С припиской 'Об этом тоже лучше помалкивать.'

А потом, когда его подключили к каналу 'ЧК', тоже кстати с подачи Сталина-младшего, что означало его принятие своим в неком кругу посвященных с высшим уровнем доверия, Александр Иванович начал испытывать неловкость, за когда то сказанные слова. Ему постоянно вспоминались эти эпизоды, люди которым он их говорил. Интересно, что они теперь про него думали? Завистливый склочник? А после ночного боя за Рюген, когда на него представление в четвертой Звезде подал опять таки товарищ теперь уже Сталин, желание извиниться стало уже нестерпимым. А вчера представился момент.

— Разрешите обратиться, товарищ генерал-полковник? По личному вопросу.

— Обращайтесь, Александр Иванович.

— Хочу извиниться, Василий Иосифович. Язык мой — враг мой.

— Принимается, Александр Иванович. Даже не смотря на то, что слова твои были правдой — и истребитель ты намного лучший, да и я тогда был натуральным 'генералом Васей', все равно, язык твой — враг твой.

Под эти воспоминания, третий, после Жукова и Кожедуба, четырежды Герой Советского Союза, генерал-майор Покрышкин в 'пол уха' слушал приказ о своем награждении. 'Сорок шесть сбитых в группе'. Теперь снова к нему будут с визгом подбегать за автографами девушки... А вот и момент. Пожал, приколовшему ордена, Маленкову руку.

— Служу Советскому Союзу!

* * *

6 июля 1953 года. Мексика, Мерида, борт сухогруза 'Сергей Лазо' порт приписки Мурманск.

Когда с головы Вернера фон Брауна в первый раз сорвали мешок и вынули изо рта кляп, чтобы дать ему напиться, он попытался задать своим похитителям вопрос, но в ответ получил только короткий тычок в солнечное сплетение, мгновенно сбивший ему дыхание. Один из похитителей выразительно приложил указательный палец к сомкнутым губам. Смотрел он на фон Брауна при этом без всякой злобы, скорее равнодушно, словно только что выписал ему штраф за превышение скорости. Все понял, попил молча. Потом снова кляп, мешок, освободили руки и сводили по нужде. Кормить даже не думали, впрочем, не особо и хотелось.

Потом были три недолгих перелета, после которых процедура повторялась, а вот четвертый перелет завершился изменением сценария. Его сразу из самолета погрузили, судя по ощущениям, в фургон грузовой машины, потом был катер, и вот он, судя по всему на борту какого-то большого судна. На этот раз его кроме мешка и кляпа избавили сразу и от наручников.

— Вернер фон Браун, двенадцатого года рождения, штурмбанфюрер СС, член НСДАП с 1937 года?

В голове фон Брауна, за время такого молчаливого путешествия, успело промелькнуть много версий насчет своих похитителей, и русская среди них была основной. Удивился он не сильно.

— Да, это я.

— Я заместитель министра Государственной Безопасности Советского Союза, генерал-лейтенант Эйтингон. Вам зачитать, в чем вы обвиняетесь, в качестве военного преступника? В СССР вас уже заочно приговорили к двадцати годам строгого режима.*

— Не стоит, господин генерал. Вряд-ли целого министра прислали бы зачитывать мне приговор. Наверное, у вас есть ко мне какой-то дополнительный интерес.

— Я не министр, а заместитель, и прибыл сюда вовсе не за вами, вас мне привезли скорее в качестве приятного сюрприза. Вы правы, определенный интерес к вашей персоне у нас есть. Вы могли бы принести моей стране больше пользы, чем просто махая кайлом в забое. Мы готовы пойти на смягчение режима вашего содержания, но тут и от вас кое-что зависит.

— Я готов к сотрудничеству, господин генерал.

— Тогда мы засчитаем вам явку с повинной в наше посольство, скажем в Далласе. Но явка с повинной предполагает добровольное и искреннее сотрудничество со следствием, надеюсь, вы это сознаете?

— Несомненно, господин генерал. Добровольное, искреннее и максимально полное. С чего начать?

— Начните с американского этапа своих приключений. Максимально подробно — что за люди с вами работали, имена, ведомственная принадлежность, или на худой конец особые приметы. Вы не единственный военный преступник, укрывшийся от правосудия, и со всеми вами скорее всего работали одни и те же люди. Вас проводят в каюту, где есть все необходимое.. Приведите себя в порядок и начинайте писать. Максимум подробностей, способных дать зацепку. Обед принесут через полтора часа.

— Яволь, герр генерал!

Вернер фон Браун, разумеется, не знал, что является не единственным приятным сюрпризом для Наума Эйтингона от американского отдела своего ведомства. Вместе с ним на Родину также отправлялся и Игорь Иванович Сикорский, до нитки разоренный Пенсильвания Инвест Финанс Холдингом и совершенно добровольно подписавший контракт на работу с Советским правительством

И это сверх запланированного Партайгеноссе НСДАП, Мартина Бормана и еще семидесяти трех наиболее ценных для следствия нацистских преступника, размещенных в тюрьме, специально оборудованной для этого в трюме гражданского сухогруза.

Впрочем, про трюмных нацистов не знал не только бывший штурмбанфюрер СС фон Браун, про них не знал даже капитан советского сухогруза.

— Лихо вы его вербанули, товарищ генерал.

— Волков, ты что, подслушивал?

— Почему подслушивал? Просто слушал.

— Так ты что, все время тут так и сидел?

— Конечно, вы же меня не отпускали.

'Не отпускал, точно. Просто забыл и не замечал...' Наум Исаакович потер глаза и укоризненно посмотрел на рядового МГБ. 'На чем же мы с ним остановились то...?'

— Я говорю, что остальных ловить-возить — только время тратить. Блатоту мы изъяли, а шнырей Зайчик под контроль возьмет. Мы с них на месте больше пользы получим, чем на Колыме и возить никуда не надо.

— Точно возьмет?

— Точно. Не всех, конечно, невменяшек просто перестреляет. Зайчик сейчас на своем месте, да и Кац ему поможет. Но замену срочно готовьте.

— Почему.

— Потому, что сейчас ему прикольно и весело, а поэтому интересно. Но как только трэш и угар закончатся, он загрустит и окажется не на своем месте. Организацию он создаст, но руководить ей не сможет.

— А Кац?

— А Кац не захочет. Он обуян мракобесием и жаждет только покоя, чтобы все обдумать и изложить свои мракобесные изыскания на бумагу. Для него самое важное в жизни — удивить таких же, как он сам, мракобесов. За Зайчиком он присмотрит, я его просил, но замену срочно готовьте.

— Да понял, понял. А ты, Шура? Чем ты сам собираешься заняться?

— После солнцестояния — футболом. Футболом, хоккеем, боксом. Как только вернемся, так сразу. Но еще две недели я в вашем распоряжении. Хотите, по дороге домой, базу в Гуантанамо захватим?

— ...твою мать!...

— А что так сразу то? Все равно мимо пойдем. И 'кубинцев' ваших, прямо там и высадим. Кстати, я с ними мужика одного заприметил. Писателя американского. Хороший писатель.

— Хочешь познакомиться?

— Хочу, но не сейчас. Сейчас вы ему лучше фон Брауна покажите. Пусть интервью у него возьмет. Крысам сейчас очень неуютно, Крысы сейчас ищут любой способ выжить, ну и покажите им его, реальный способ.. Помните ведь, у гестапо был свой канал инфильтрации, а Мюллера вы пока так и не нашли.

— Я подумаю. Гуантанамо, значит... ...твою же мать!...

* * *

Два интервью — с Вернером фон Брауном и Игорем Сикорским, взятые Хемингуэем на борту сухогруза 'Сергей Лазо', вышли на первой полосе 'Правды' с разницей в один день, и не было в мире издания, которое бы не сослалось на его статьи. И еще Эрнст Хемингуэй принял твердое решение не разлучаться с 'Че' Геварой. Он пойдет на Кубу вместе с его неполным батальоном 'Чем бы все это не закончилось...'

* * *

8 июля 1953 года. Республика Аляска, аэропорт Анкоридж.

Президент Республики Аляска, сэр Эрнест Генри Грининг прибыл на аэродром еще полчаса назад, с намерением проводить своего нового, но самого близкого друга — русского генерала Николая Олешева. Четырнадцатая ударная ударно наступала, четыре дня назад буквально походя разорвав под Эдмонтоном оборону из шести канадских дивизий, и больше уже не встречая организованного сопротивления, занимали один город, за другим. Позавчера русские заняли Калгари и Саскатаун, вчера Реджайну, а не сегодня, так завтра — займут и Ванкувер с Виннипегом. Анкоридж находится уже слишком далеко от зоны боевых действий, и штаб Четырнадцатой ударной было решено перенести в Эдмонтон.

Не смотря на то, что у президента Аляски уже была своя прямая линия с Москвой, через открытое неделю тому назад, в том же здании, что и штаб Олешева, посольство, а советский посол оказался очень приятным в общении человеком, расставание с другом Николаем, Грининг воспринимал очень болезненно. Всего полтора месяца длилось их знакомство, но эти полтора месяца вместили в себя больше событий, чем вся его прошлая жизнь. Пожилой политик отлично сознавал, что без русского генерала, он бы эти полтора месяца не пережил — просто сердце бы не выдержало. Именно из Олешева он черпал силу и волю к жизни.

В аэропорт сэр Эрнест Генри Грининг прибыл не с пустыми руками. Неделю назад, узнав о скором расставании, президент провел через парламент закон 'О статусе Героя Республики Аляска', потом добился награждения орденом номер один именно Олешева, себе согласился принять лишь четвертый, после адмирала Коллинза и генерала Риджуэя. И поскольку только что созданный монетный двор Республики не брался изготовить новый Орден в такой короткий срок, Грининг лично и за свой счет заказал его у лучшего ювелира Анкориджа.

С дизайном мудрить не стали, взяв за образец Звезду Героя СССР, с точно такой-же красной колодкой, только звезда Героя Аляски была четырех лучевая с четырехгранным бриллиантом в центре. И хотя стандартный Орден предполагалось украшать бриллиантами в один карат, для Олешева Грининг заказал лучший, из имеющихся у ювелира в наличии — почти двухкаратник, истратив на него солидную долю своего личного состояния.

Оповещенный о желании президента повидаться перед отлетом, как всегда пунктуальный Олешев вошел в здание аэропорта Анкориджа без двух минут одиннадцать, отдал Гринингу честь.

— Здравствуйте, сэр. Зачем с вами столько фотографов?

— Для истории, Николай. Мы сейчас с вами сделаем еще немножко истории. От имени народа Республики Аляска, имею честь объявить вас первым Кавалером Ордена Герой Республики Аляска и позвольте мне лично вам его сразу прикрепить.

Отказываться генерал-полковник Олешев разумеется не стал, хотя если бы видел сам орден заранее, наверное попытался бы. Слишком уж он блистал... После короткой торжественной церемонии, охрана Олешева бесцеремонно выперла прессу из зала аэропорта.

— Благодарю вас, сэр. Хоть вы и поставили меня в неловкое положение, но наверняка сделали это из лучших побуждений. Надеюсь, статус награды не предписывает ее постоянное ношение?

— Нет, Николай. Обязательно только на заседаниях Верховного Совета Республики. По статусу, все кавалеры Ордена — пожизненные депутаты.

— О, как я от жизни отстал. Не знал, что у вас уже есть Верховный Совет.

— Решение о его созыве принято только позавчера, и об этом пока не объявлялось. Но я к вам сегодня не только с наградой. Ко мне обратились с предложением созвать конференцию 'Новых государств Америки', для решения статуса Панамского канала и еще кучи неотложных вопросов.

— Отличная новость, сэр, хотя и ожидаемая. К кому же им еще обращаться? Канал теперь де-факто ваш. Ни в коем случае не уступайте единоличный контроль. Обещайте коммерческие льготы и другие преференции, но не соглашайтесь ни на какие совместные администрации.

— Это то я понимаю, да и милейший посол Васильев говорит то же самое, но без вас мне таких переговоров не пережить. Сердце не выдержит. Не спорьте, Николай, я это чувствую. Вы меня укрепляете надежнее любых лекарств. Я хочу созвать конференцию в Эдмонтоне, не сильно ли вас это обременит?

— Эдмонтон пока в досягаемости даже для фронтовых бомбардировщиков, а у этого бешеного борова еще осталось несколько ядерных боеприпасов.

— Это меня пугает гораздо меньше неизбежного инфаркта. Да и пока все согласуем, вы их уже подальше отгоните. Могу ли я считать, что лично вы не против, и начать согласовывать с остальными.

— Считайте, сэр. Только прошу вас — больше никаких орденов!

* * *

10 июля 1953 года. Куба, залив Гуантанамо, бухта военно-морской базы бывших САСШ. Борт эсминца Республики Аляска DD-877

Коммодор Уильям Кларк* стоял на левом крыле мостика, пришвартованного к адмиральской пристани, эсминца DD-877, и в бинокль наблюдал за входящим в бухту сухогрузом 'Сергей Лазо', к которому уже спешил буксир.