Орбита для Сталинских соколов

— Лучший вариант — пригласить его к врачу на обследование.

Он прищурился, вспоминая что-то приятное.

— Только в нашем положении это, пожалуй, невозможно...

— Сломать ему ногу? — оживился Федосей. — Слегка отравить?

— Вариант...

— Еще примерочная в большом магазине готового платья. Оденем товарища Орландо как продавца.

— Полицейский! — Перебил его Федосей. -Полицейский может остановить его для разговора. Форму достать сможем?

— Сможем.

Тихонько куривший в сторонке гипнотизер, выпустил колечко и негромко обронил.

— Лифт.

В головах чекистов быстро проскакали нужные мысли.

— Лифт.... Отлично! Думаем дальше...

...Билеты в цирк профессор нашел у себя на пороге. Он открыл дверь, а они уже лежали, словно дожидались его, чтоб обрадовать. Слава Богу, лежали они снаружи, а не внутри. Несколько секунд подумав, он, не опасаясь неприятностей, поднял конверт и вошел к князю, что жил напротив.

— Посмотрите, князь. Мне сделали подарок.

— Что там у вас? Надеюсь не Советский паспорт? Бойтесь данайцев...

— Слава Богу нет. Всего лишь билеты в цирк.

Новости князь даже казалось, обрадовался.

— А-а-а-а! Значит, нашли они нас!

— Кто?

— Большевики, разумеется.

Разглядывая билеты, профессор спросил:

— Почему большевики? Может быть американцы? Том уже, наверное, в Вашингтоне?

— Может быть, конечно, и они.. — не стал сопротивляться князь — Только чувствую я , что это красные... К тому же нам-то не все равно? Маховик крутится.

— И то верно...

Князь покрутил билеты в руках.

— Цирк Франкони! Неплохое заведение, я вам доложу. Бывал. Не то чтоб я вам завидую, но все же... Придется вам Владимир Валентинович все-таки сходить туда.

Профессор взглянул в окно. Над Парижем собирались дождевые тучи.

— Стоит ли? И так ведь все понятно... Хотят выманить, чтоб посмотреть что тут у вас...Топорная работа. Пожалуй, это и впрямь большевики.

Князь поднялся, подошел к кровати и достал из-под подушки револьвер.

— Ничего, профессор. Вы зонтик возьмите, а мы устроим засаду и посмотрим, кому и что тут понадобилось. А чтоб вам не показалось скучным, с вами пойдут ротмистр и есаул.

Профессор не успел возразить.

— Для моего исключительно спокойствия.

— Может быть, все же не ходить? — нерешительно сказал профессор, глядя в хмурое небо. — И так ведь все ясно...

Князь сочувственно отозвался.

— Нельзя. Надо ехать. Если они не увидят вас в цирке, то сюда никто не сунется. И некого мне будет брать за жабры.

Французская республика. Париж. Цирк "Франкони".

Июль 1930 года.

... Когда львы убежали, и униформисты в мгновение ока разобрали сетку, отделявшую хищников от зрителей он успел счастливо вздохнуть и снова замереть.

Как она испугалась, когда, когда этот полосатый наглец зарычал на дрессировщика! Она даже схватила его за руку и держала до тех пор, пока последний полосатый хвост не мелькнул за кулисами. Но и после этого она почти минуту приходила в себя, сжимая его пальцы. Спасибо тебе Господи, что дал человеку руки! И пальцы. И такую нежную кожу...

А тем временем на арене появился шпрехшталмейстер и громогласно объявил:

— Всемирно известный маг и престидижитатор! Личный друг Сиамского короля господин...

Голос замер, а затем волной обрушился на партер.

— Орландо!

В лучи прожекторов вступил невысокий сухощавый человек в плаще и цилиндре и начал свой номер.

Фокусы у него на взгляд мсье Форитира были так себе — голуби и зайцы из цилиндра, клетка с канарейкой из плаща, шарики, но присутствие мадемуазель Гаранской наполняло манеж таким очарованием, что фокусник казался настоящим волшебником. Дав публике возможность посмотреть на простые фокусы он сказал:

— Для следующего номера мне понадобится доброволец.

Голос раскатился под сводами шатра и улетел ввысь.

— Уважаемая публика, кто из вас хочет испытать на себе оккультный феномен полного исчезновения с последующим возрождением, разумеется?

Её рука сжалась и расслабилась. Она словно давала знак.

"А вот интересно, — подумал Мсье Форитир. — она испугается, если я..."

Он поднялся, расправив плечи.

— Позвольте мне испытать судьбу, мсье?

Обежав половину зала, луч прожектора уперся в него, сделав их с мадемуазель Гаранской центром Вселенной. Орландо посмотрел на него, на девушку, так и не отпустившую его руки и, улыбнувшись, ответил:

— Боюсь, если вы исчезните, очаровательная мадемуазель рядом с вами никогда не простит мне этого.

Мсье Форитир посмотрел на свою даму. Она покраснела! Покраснела!

Он сел. Голова кружилась от счастья.

Взгляд фокусника обежал ряды зрителей и вернулся к ним.

— Может быть, ваша дама окажет нам честь и лично выберет кого-нибудь из почтеннейшей публики?

Голос фокусника пробежал по залу, касаясь каждого уха. В нем жило обещание приключения! Сразу несколько мужчин вскочили с жестких кресел, но господин Орландо смотрел только на девушку. Освещенная прожектором она нерешительно встала, не отпуская руки кавалера. Пару секунд она нерешительно смотрела то на фокусника, то по сторонам и, наконец, махнула рукой, указав на ряд кресел напротив.

— Благодарю вас, мадам!

Артист поклонился и пошел в указанную сторону.

— Позвольте пригласить вас, мсье...

Его рука указывала на зрителя во втором ряду.

— Не откажите, мсье... Вас выбрала дама.

Голос фокусника звучал тихо, но его слышал весь зал, каждый из сидящих.

— Извольте, — также негромко отозвался случайный зритель. Он поднялся и, прижимая руку к сердцу начал протискиваться на арену. А негромкий голос артиста кружил по цирковому шатру завораживая, и обещая чудо...

— Прошу вас зайти в эту кабину и задернуть штору...

— Чудес не бывает? — шепотом спросила мадемуазель Гаранская у своего кавалера.

— Плохих — нет, — также шепотом ответил кавалер, словно невзначай коснувшись губами розового ушка.

На глазах публики фокусник вошел в соседнюю кабинку. Разворачиваясь, сверху упал купол из черного шелка, расшитый звездами.

Барабанщик ударил дробь и доведя её до немыслимой частоты обрушил... Воцарилась тишина, длившаяся несколько минут и только где-то за кулисами тонко и высоко пропел горн.

Еще через секунду полог взвился вверх, освобождая реквизит, и из-за кулис побежали униформисты в десять секунд разобравшие ящики.

Зрители дружно ударили в ладоши.

Внутри никого не было...

Зал неистовствовал.

— Успокойтесь господа! — поднял руку шпрех. — Представление продолжается.

Нарочито замедленно он вытащил из-за спины огромный черный пистолет, поднял дуло вверх и нажал курок...

Из дула вылетел разноцветный фонтан искр, струи бело-желтого огня, а грохот выстрела словно выключил звук. Стало тихо, и в этой тишине на арену сверху спустился ящик, опутанный цепями. Вездесущие униформисты в момент сняли железо и оттуда вышли оба героя.

— Плохих чудес не бывает! — убежденно повторил мсье Форитир...

Французская республика. Париж.

Июль 1930 года.

Апполинарий Петрович опустил руки и медленно откинулся в кресло. Мягкая плюшевая спинка со вздохом приняла в себя спину врача. Владимир Валентинович, увидев, как в один миг по лицу доктора пробежала целая гамма чувств — от осознания радости собственной правоты до горького сожаления о её последствиях, в секунду охрипшим голосом спросил:

— Что?

Стало так тихо, что сквозь пол и закрытые стены в номер пробился какой-то опереточный мотивчик. Французы гуляли, спеша урвать свою долю счастья перед маячившей в дверях войной.

— Плохо, Владимир Валентинович. Все плохо. Вы теперь ходячая адская машина.

— Что? — повторил профессор. Не столько слова, сколько полный безнадежности тон коллеги потрясли его. — Объясните, наконец, толком...

— Они -таки добрались до вас.

— Как? Когда?

Профессор хотел сдержаться, но у него не получилось. Голос невольно дрогнул. Доктор пожал плечами.

— Видимо в цирке или по дороге туда.

Видя сдержанность товарища, он взял себя в руки.

— Это приговор?

— Да... Почти.

Владимир Валентинович ухватился за это "почти" как за соломину, но врач и её вырвал из профессорских рук.

— Я смог только ослабить действие внушения.

Господин Кравченко, ухватившись за голову, стиснул её, словно хотел то ли оторвать, то ли напротив, прижать покрепче, чтоб не потерялась. То, что он испытывал, было сродни страху смерти. Владимир Валентинович помнил, что значит обрести себя, но это значило и то, что он помнил, что значит потерять себя, потерять свои мысли, свою индивидуальность, своё "я".

Врач содрогнулся, представив себе глубину и черноту мыслей товарища.

— Ничего, ничего, профессор! — ободрил он его. — Все не так страшно. Через какое-то время вы вновь из профессора Вохербрума станете профессором Кравченко. Из немца — русским.

— Через какое время? — так и не подняв голову, спросил профессор. Доктор вновь пожал плечами. Профессор не увидел — почувствовал ответ.

— А совсем снять это?

— Нет. Не смогу. С их стороны с вами работал очень сильный специалист. Опасно...

Профессор ухватил доктора за рукав.

— Попробуйте, доктор! Рискните!

— Нет! — неожиданно твердо ответил врач. — Это может свести вас с ума. Нет! Риск слишком велик!

Он машинально перехватил ладонь профессора и, поглаживая её, заговорил:

— Я не знаю, когда начнет действовать их внушение, но вам нечего опасаться. Мы дождемся князя, и завтра же утром уедем из Парижа. Мы, вы, я, князь, наши друзья, вместе переживем эту неприятность там, где нас никто не найдет. Нам нужно только дождаться утра....

...Три часа спустя перед гостиницей остановился автомобиль, и из окна высунулось медное жерло горна.

— Давай!

— Момент.

Тесновато сиделось в машине и Федосей поерзал, выбирая позицию поудобнее. Ему хотелось, чтоб труба смотрела прямо в профессорское окно, чтоб звук по прямой линии полетел профессору прямо в уши и чтоб никто другой...

Горн призывно вскрикнул, оповещая мир, что пришло время превращений...

... Профессор проснулся, словно кто-то толкнул его.

Странное, ранее не испытываемое ощущение, словно его насквозь продувает теплый ветер, возникло и пропало. Неосознанный, дикий страх накатил волной и тоже скрылся где-то, застряв только в кончиках пальцев, вмертвую вцепившихся в чью-то шкуру... Шкуру? Доннерветтер!

Ослабив хват пальцев, он, не решаясь открыть глаза, пощупал то, за что держался, и облегченно вздохнул. Одеяло! Просто одеяло... Он в кровати...одеяло.

Осознав это, он проснулся окончательно.

Ночь пока и не думала превращаться в утро, но того света, что просачивался сквозь жалюзи, ему хватило понять, что эта незнакомая комната. Даже темнота тут оказалась незнакомой, пронизанной светом далеких электрических огней.

Он хотел позвать кого-нибудь, но вовремя передумал. Это ведь неизвестно еще кто придет. И с чем.

Профессор отбросил в сторону одеяло. То, что он оставался самим собой, сомнений у него не осталось, но пижама. Пижама опять-таки оказалась не его.

Стараясь не скрипеть пружинами, он встал, подошел к окну... Нет. Это, конечно не Свердловская пусковая площадка и даже не родная Германия. За стеклом, полуоткрытый по поводу теплой ночи вызывающе выставив напоказ своё уродство, переливался огнями обрубок Эйфелевой башни.

Не понимая, что произошло с ним, почему в голове не осталось подробностей, оттолкнул створку. Скрип, разогнав тишину, впустил в комнату обрывки далекой мелодии и знакомый голос:

— Профессор! Герр Вохербрум! Профессор! Где вы там?

Не веря собственным ушам, он наклонился. Внизу, как раз под фонарем, стояли его старые знакомые из СССР и махали руками.

Определенность старых друзей была предпочтительней новой пижамы, и профессор, тихонько одевшись в без сомнения свою, но опять же незнакомую одежду, спустился вниз. Прижимаясь к стене, он спустился в мраморный вестибюль, заставленный розовыми кустами. Зал оказался пуст. Только рядом с входом в окружении цветочных композиций дремал ночной портье. Профессор крадучись сделал несколько шагов и сообразил, что осторожностью выдаст себя. Несколько раз вздохнув, он расправил плечи. И кося взглядом на портье, открыто пошел к двери.

Он ждал вопроса, может быть окрика, но сонный портье проводил его безразличным взглядом.

А вот у авто его ждала горячая встреча.

В полной тишине профессора обнимали, хлопали по плечам, настойчиво подталкивая к машине. Он и сам в ответ обнимал, хлопал ладонью по плечам и спинам (он давно заметил, как русские любят это делать) и двигался, но его распирали вопросы.

— Господа... Товарищи! Товарищ Федосей! Что случилось? Что со мной? Я ничего не помню...

— Потом, все потом... Ульрих Федорович, — ласково, чуть не со слезой в голосе говорил товарищ Федосей. -Сейчас нам отсюда убираться следует..

— И как можно быстрее, — добавил Дёготь, левой рукой похлопывая немца по плечу и не решаясь отпустить рукоять нагана правой. — По дороге все расскажем, как по вам классовая борьба ударила.

— Классовая борьба?

Немец от удивления остановился.

— Именно.

Федосей задвинул-таки его в машину.

— Ну ей Богу, профессор, не задерживайтесь.

Напряженное лицо его, наконец, расслабилось и на губах появилась привычная профессору улыбка.

— Тут ведь сейчас и стрельба случиться может...

Взревел мотор, "Ситроен" прыгнул в Парижскую темноту.

Счастливо вздохнув — все-таки появилась определенность в его жизни, профессор с надеждой спросил

— Куда мы теперь? В Москву?

И с облегчением услышал.

— Конечно. Только сперва одно дело сделаем. Надо ваш аппарат назад в СССР вернуть.

Эта новость сразу сделала профессора серьезным.

— Аппарат? Его угнали?

Он поднял брови.

— Это не возможно...

— Возможно, — с переднего сидения ввязался в разговор Дёготь. — Все возможно. Ежели умеючи взяться, да все спланировать...

— Кто? — сурово спросил профессор. — Кто этот мерзавец?

Дёготь быстро переглянулся с Федосеем. По лицам пробежали отблески электрической рекламы.

— Вы этого человека, профессор, не особенно ругайте, — сказал водитель. — У угонщика, считайте, и вины-то настоящей нет.

— Как это нет? — всплеснул руками немец. — Это же кража! Взять чужое...

— Он не ведал, что творил.

— Да и особенно чужим это не назовешь.

— Кто он?

— Да не "он", а вы. Вы, профессор...

Несколько секунд Ульрих Федорович смотрел, никак не меняясь в лице, а потом уголки губ слегка опустились вниз.

— Стыдно, товарищ Малюков! Стыдно вам должно быть. Пусть я и болен, и возможно что-то не помню...

Деготь самым серьезным тоном перебил его.

— Да какие тут шутки? Вы профессор в гипноз верите?

— Нет! — жестко и обиженно ответил немец.

— Ну и напрасно... — бросил Дёготь. — Сейчас я вашу память немного проверю. Помните, как мы из Германии в СССР добирались?

— Помню.